До появления философских трудов Лорда Болингброка великие надежды были возложены на часы досуга человека, покинувшего блестящее поприще практических занятий (на котором его дарования раскрылись со столь впечатляющей полнотой и позволили ему стать столь выдающейся фигурой), дабы испытать себя в деле изыскания истины. Философия принялась поздравлять себя с подобным новообращенным от мира дел и надеялась расширить сферу своего господства под покровительством такого предводителя. В разгар радостных ожиданий появились сами труды – в полном объеме и с превеликой помпой.
Те, кто искал в них новых открытий в области тайн природы; те, кто ожидал найти в них что-нибудь, что могло бы объяснить или направить деятельность разума; те, кто надеялся узреть, как понятия морали подкрепляются примерами и претворяются в жизнь; те, кто искал новых средств для укрепления общества и правительства; те, кто жаждал увидеть изображенными нравы и страсти человечества; иначе говоря, все те, кто полагает, что все вышеперечисленное и есть философия и требуют, чтобы в любой философской работе присутствовала, на худой конец, хоть часть из этого – все они, конечно, были разочарованы.
Найдя путевые вехи науки в точности на прежних местах, они решили, что получили более чем скромное вознаграждение за такое разочарование – увидеть, как подвергаются нападкам все формы религии, как основа всякой добродетели и любой формы правления подрывается с превеликим искусством и немалой изобретательностью.
Какую выгоду мы извлекаем из подобных сочинений? Какое удовольствие может находить человек в приложении способностей, кои могли бы быть применены в благороднейших целях, в предприятиях столь зловещих, что, по вынужденному признанию самого автора, не было бы ничего более губительного для человечества, сумей он преуспеть. Я не могу представить себе, как подобного рода сочинители предполагают осуществить план, который они якобы имеют во всей полноте, теми средствами, к коим они прибегают. Неужели они надеются возвысить человеческий разум, доказывая, что человек ничем не лучше зверя? Неужели они надеются укрепить людей на пути следования добродетели, отрицая, что порок и добродетель неизбежно вознаграждаются счастьем или неудачей в этой жизни, а также – блаженством или страданиями в мире ином? Неужели они рассчитывают сделать нас благочестивее и укрепить нашу веру в Бога, отрицая его Провидение и настаивая на том, что он несправедлив и не всеблаг?
Таковые теории, как мы обнаруживаем, господствуют в сочинениях Лорда Болингброка – иногда в скрытой форме, иногда полностью и открыто исповедываемые. И таковы рассуждения, кои этот благородный писатель (и иже с ним) имели удовольствие наречь высоким именем Философии. Преподнесенные в необычной манере и изложенные превосходным стилем, эти доктрины найдут достаточное число восторженных почитателей той степени послушности, которая желанна во всяком ученике. Именно такого рода. публике издатель и адресует нижеследующее произведение: ныне уже незачем и далее скрывать его замысел. Замысел состоял в том, чтобы показать, как без особых усилий, используя лишь те средства, что были применены для подрыва религии, можно было бы с равным успехом ниспровергнуть саму идею правительства. И что определенные доводы могли бы быть использованы против таких положений, кои даже сомневающиеся во всем остальном никогда не позволят себе поставить под вопрос.
Кажется Исократ 2 в одной из своих речей против софистов заметил, что «намного легче отстаивать неправое дело и поддерживать парадоксальные мнения, ублажая неискушенную публику, нежели устанавливать спорную истину с помощью серьезных и убедительных доводов». Когда люди обнаруживают, что в пользу того, что на первый взгляд казалось им крайне уязвимым, может быть высказан некий довод, они перестают доверять собственному разуму, предаются радостному изумлению и следуют за оратором, прельщенные и плененные перспективой получить изобильный урожай доказательств там, где все казалось бесплодным и безнадежным.
Такова чудесная страна философии. И очень часто случается, что приятные впечатления от первого изумления, поразившие воображение, продолжают в нем существовать и оказывать влияние даже после того, как рассудок убедился в их иллюзорности. Изощренный обман обладает своего рода блеском, поражающим воображение, блеском, которого лишен трезвый подход к Истине. В докладе лорда Коука 3 я встретил цитату, которая весьма пришлась мне по душе, хоть я и не знаю, откуда он ее взял: «Interdum fucata falsitas, – говорит он, – in multis est probabilior, et saepe rationibus vincit nudаm veritatem» 4.
В таких случаях автор проявляет изрядные пыл и живость, внушенные ему сознанием, что независимо от того, как его рассуждения соотносятся с реальным положением дел, его изобретательность все равно будет вознаграждена. И он распаляется еще сильнее, когда нападает, действуя с яростной стремительностью, столь характерной для наступательных действий, и подчиняясь злосчастной склонности человечества впадать в заблуждения и усугублять их.
Издатель убежден, что разум, никак не сдерживаемый ощущением собственной слабости, сознанием того, что в общем порядке Творения он занимает лишь подчиненное место и что крайне опасно позволять воображению свободно пускаться в рассуждения по некоторым вопросам, с большой долей вероятности станет критиковать все, что преисполнено совершенства и достойно всяческого почтения. Продолжая в том же духе, не трудно будет подвергнуть критике и само Божественное Творение. И если бы возникла необходимость в его проверке на соответствие нашим представлениям о разумности и гармонии, и коль скоро это было бы сделано посредством того же метода нападения, с помощью которого некоторые подвергли оскорбительным нападкам религию Откровения, мы могли бы столь же красочно и с таким же успехом заставить божественную мудрость и всемогущество, находимые в Его творении, выглядеть в глазах многих форменной глупостью.
Есть такая видимость правдоподобия, облекающая расхожие понятия и рассуждения, взятые из привычного круга бытовых наблюдений, :которая прекрасно соответствует как ограниченным возможностям одних, так и лености других. Однако это преимущество в значительной степени утрачивается, когда необходимо провести трудное и исчерпывающее исследование весьма запутанного вопроса, учитывая все множество точек зрения и привходящих соображений. Или же когда мы углубляемся в исследуемый предмет, чтобы найти не только новые доводы, но и материал для них, а также принципы измерения и организации материала. То же самое относится и к случаю, когда мы должны выйти из сферы наших привычных идей: тут мы можем уверенно продвигаться лишь в той мере, в какой осознаем собственную слепоту. Только так – и не как иначе – мы должны поступать во всех случаях, когда бы мы ни исследовали результаты деятельности разума, стоящего неизмеримо выше нашего. Это относится даже к тому, что доступно для нашего понимания, ибо что стало бы с миром, если бы исполнение всех моральных обязательств и поддержание устоев общества зависело бы от того, понятен и доступен ли их смысл каждому отдельному индивидууму?
Издатель отдает себе отчет в том, что предмет этого письма исследован не столь полно, как мог бы быть, но в его планы и не входило сказать вообще все, что только можно сказать по этому поводу. Было бы непростительно заполнить внушительный том сплошными злоупотреблениями разумом. Равным образом нельзя было бы допустить их даже и на нескольких страницах, не скрывайся за поверхностным смыслом написанного некий тайный умысел с гораздо более далекими последствиями.
Некоторые люди сочли, что преимущества естественного состояния необходимо было показать более полно. Эта тема, безусловно, открывает простор для напыщенных декламаций, – но у данного текста особая цель. Пишущие против Религии, противостоя всякой системе, в то же время мудро остерегаются выдвигать собственную. Буде обнаружатся ошибки в подсчетах, в рассуждениях или в методе, возможно они не будут восприняты как промахи почитателями Лорда Болингброка. Издатель опасается, что проявление истинного характера Его Светлости станут усматривать не в этих частностях нижеследующего письма (в коих сам Лорд видел наиболее полное выражение своих умонастроений), а скорее – в стремительном потоке бурного и подавляющего красноречия, в роскошной игре воображения, благодаря которым этот писатель справедливо вызывает восхищение.
Осмелюсь ли сказать, милорд, что в нашем последнем разговоре вы были склонны держаться той стороны, которую приняли скорее чувствами, проистекающими из вашей благородной природы, нежели осознанным убеждением? Мы раскрыли основы общества, и вы испугались, что излишняя любознательность могла бы привести к крушению всего общественного здания. Вы с готовностью приняли бы мои принципы, но Вас ужаснули выводы; Вы полагали, что однажды пустившись в подобные рассуждения, мы могли бы нечувствительно и неотвратимо зайти в них далее, чем поначалу думали или желали. Что же касается меня, милорд, то я считал тогда и ныне продолжаю придерживаться того же мнения, что опасно заблуждение, а не истина какого-либо рода; что ошибочные заключения могут следовать только из ложных суждений; и что для того, чтобы знать, истинны ли суждения или ложны, надлежит пользоваться обратным методом, – а именно, изучать очевидные следствия этих суждений.
Таковы соображения, кои побудили меня зайти в этом исследовании столь далеко. И они же направляют меня во всех моих изысканиях. Я действительно очень часто размышлял над этим вопросом, прежде чем смог заставить себя поделиться своими размышлениями с другими. И были они в основном печальны, – как печальны, по обыкновению, размышления об истинной природе вещей. И несомненно, жизнь всех размышляющих людей была бы крайне несчастной, когда бы та самая философия, что доставляет нам столько горестей, не обеспечивала нас в то же время и определенными удобствами.
При рассмотрении политических обществ, их происхождения, устройства, их последствий, временами казалось мне более чем сомнительным, что Творец вообще предназначил человека для счастливой жизни. Он смешал в своей чаше множество природных зол (а несмотря на все хвалы стоицизма они – зло!), и от начала мира до сего дня всякое усилие человеческого рода смягчить их, или излечиться от них с помощью хитроумных уловок и политических средств, приводило лишь к возникновению новых или усугублению и обострению старых.
Помимо этого ум человеческий сам по себе слишком беспокоен и преисполнен жажды действия, чтобы удовлетвориться чем-либо раз и навсегда. Каждый день он открывает новые неутоленные желания нашей телесной природы, потребности коей – на самом деле – весьма немногочисленны. И хоть природа, если предоставить ее самой себе, есть самый лучший и надежный проводник, он изобретает каждый день все новые искусственные правила, дабы направлять ее. Он выдумывает воображаемые существа, предписывающие воображаемые законы. А это, в свою очередь, порождает искусственный страх, необходимый, чтобы поддерживать веру в таковые существа и покорность законам.
Многое было сказано (и совершенно правильно) о необходимости подчинения нашей плотской природы руководству разума. Но недостаточно было сказано об ограничениях, которые наши физические потребности должны налагать на экстравагантные полеты нашего воображения и эксцентрические выходки нашего ума. Тело, или как некоторые любят называть его, – наша низменная природа, мудрее в своих естественных проявлениях и соответствует своему предназначению в большей степени, нежели ум со всей своей хваленой утонченностью.
Бесспорно, в естественном состоянии роду человеческому приходилось мириться со множеством неудобств. Отсутствие объединения, отсутствие взаимопомощи, отсутствие объективного и независимого арбитра, к которому можно было бы прибегнуть для разрешения разногласий, – таковы те бедствия, которые людям доводилось едва ли не постоянно претерпевать. Родные дети Земли, они обращались с братьями своими меньшими как с равными. Рацион их ограничивался в основном растительной пищей, и то дерево, которое в своем цветущем состоянии питало их своими плодами, отжив свой век, служило им кровом.
Взаимное вожделение полов, сплетавшее их тела в едином порыве страсти, и дети, бывшие плодом этой связи, стали источником первых представлений об обществе и удобствах с ним связанных. Это общество, основанное на естественных стремлениях и инстинктах, а не на позитивных, человеческой волей установленных учреждениях, я называю Естественным Обществом. Так природа делала свое дело и преуспела в этом, но человек пошел еще дальше. Великий недостаток человеческой природы состоит в том, что мы не знаем, где нам остановиться, не хотим довольствоваться уже приобретенным, не считаемся с достигнутым и в результате теряем все то, что приобрели в ненасытной погоне за чем-то большим. Человек усмотрел значительную выгоду в объединении многих людей в одну семью. Далее он решил, что извлечет подобным образом еще большую выгоду, если объединит множество семей в одну политическую систему. А так как природа не создала никаких связей, чтобы удерживать людей вместе, человек возместил это упущение, создав законы.
Теперь это уже – Политическое Общество. Здесь покоятся истоки того, что принято называть государствами, гражданскими обществами или правительствами; и до принятия той или иной из этих форм, – всеобъемлющих или ограниченных, – и докатилось постепенно все человечество. И коль скоро это случилось, коль скоро мы испытываем глубокое почтение ко всем установлениям наших предков, нам подобает исследовать эти установления со смирением и скромностью, с коими следует относиться к общепринятому мнению. Но равно также и со всей независимостью мышления и беспристрастностью, с которыми мы должны подходить к истине, в чем бы она ни состояла, и как бы она ни противоречила нашим понятиям и интересам.
Есть абсурднейший и возмутительный метод рассуждения, к которому открыто прибегают некоторые фанатики и энтузиасты, и который из страха был воспринят некоторыми более мудрыми и лучшими людьми. Метод таков: они выступают против беспристрастного обсуждения распространенных предрассудков потому, что, как они говорят, даже если в поддержку оных нельзя было бы привести ни одного разумного довода, и тогда их разоблачение грозило бы самыми опасными последствиями.
Абсурдное и кощунственное представление! Как если бы счастье не проистекало из добродетельной жизни, необходимо зависящей от познания истины, то есть знания о тех неизменных взаимоотношениях, в которых Провидение предопределило состоять всем вещам. Эти отношения, которые сами по себе являются истиной и основой добродетели и, как следствие, – единственной мерой счастья, должны, как и подобает, стать единственным мерилом, направляющим наши рассуждения. Мы должны подчиниться им со всей серьезностью, а не помышлять о том, чтобы принудить природу и весь порядок ее системы, – в угоду нашей гордыне и глупости, – к повиновению искусственным правилам.
Исключительно этому методу мы обязаны открытием тех немногих истин, что нам известны, и той мизерной свободой и разумным счастьем, коими мы обладаем. Мы значительно ближе к пониманию истинного положения вещей, чем изначально мог бы предположить какой-нибудь резонер. И мы извлекаем весьма ощутимые выгоды из этого.
В нынешнее время в нашей стране предрассудкам был нанесен небывало чувствительный удар. И сквозь бреши и щели в стенах нашей темницы мы видим проблески света и вдыхаем столь освежающий воздух свободы, что с каждым днем крепнет наша воля к освобождению. Несчастья, приносимые роду человеческому предрассудками, скрывающимися под именем религии, и церковная тирания, именуемая церковным правлением, были полностью и с превеликой пользой разоблачены. Мы начали думать и действовать, полагаясь только на свой разум и природу. Это справедливо лишь относительно немногих, ибо большинство все еще пребывает в том же состоянии невежества и рабства. И есть много оснований опасаться того, что мы все впадем в прежнее состояние, пока истинная причина этих глупых предрассудков, вдохновенной бессмыслицы и священной тирании занимает почетное место в мнениях даже тех, кто наиболее просвещен.
Гражданское правление заимствует силу у церковного, а искусственно созданные законы получают одобрение от искусственных откровений. Идеи религии и правительства тесно связаны; и до тех пор, пока мы принимаем правительство как необходимую или даже полезную для нашего благополучия вещь, мы будем, даже вопреки себе, использовать как необходимое (пусть и нежелательное) следствие – искусственную религию того или иного рода. А толпа всегда пойдет к ней в добровольное рабство. И даже люди, стоящие по разумению много выше, и сейчас, и потом вынуждены будут ощущать на себе ее воздействие. Пункт этот представляется нам исключительно важным, ибо мы должны, наконец, разрешить вопрос: действительно ли гражданское правление так надежно защищает нас от природных зол и так заботливо печется о прибавлении наших благ, как сулит распаленное воображение некоторых.
В обсуждении подобного рода вопросов я совершенно не намерен подвергать критическому исследованию нашу наиразумнейшую форму правления, как равно далек я и от мысли (даже в самых вольных частях моих философских трудов) отрицать благочестивость, истинность и совершенство нашей превосходнейшей Церкви. Основы нашего образа правления и нашей Церкви незыблемы, и никакое открытие истины не может повредить им. Наоборот, чем тщательнее мы исследуем истоки религии и правительства, тем яснее должны обнаружиться их совершенства. Они возникли, очистившись пламенем – и не мое дело о них толковать.
Ответив на все возражения такого рода, я . могу теперь более свободно перейти – опираясь на историю и опыт – к исследованию того, насколько успешно политика во все времена способствовала смягчению бремени тех зол, кои Провидение (которое, вероятно, предназначило нас для пребывания в вечном несовершенстве) ниспослало нам. Насколько мы были в состоянии, применяя наши естественные способности излечить наши врожденные расстройства, и не привело ли это к появлению новых зол, уже совершенно неизлечимых?
При обозрении любого государства с целью вынести о нем суждение мы видим его с двух сторон – внешней и внутренней. Первая из них – это отношения дружбы или вражды, которые оно поддерживает с другими государствами. Вторая – отношения, в которых находятся составляющие его части: правители и подданные. Говоря о дружественных отношениях государств, я вынужден с прискорбием заявить, что они оставили слишком незначительный след в истории, чтобы долго об этом распространяться. Добрые дела, сделанные одним народом по отношению к своему соседу*; поддержка, оказанная во времена общественного недовольства; утешение, предложенное в годину бедствий; защита, предоставленная в случаях грозящей опасности; взаимная добросердечность и вежливость – все это могло бы стать весьма обширной и приятной темой в изучении истории 5. Но увы! Вся история всех времен и всех народов не наберет подобного материала и на десять страниц, даже если бы за это взялся такой искусный мастер делать из мухи слона, как Гвичардини 6.
* Если бы Его светлость дожила до наших дней, дабы иметь возможность наблюдать все благородство помощи, оказанной этой нацией потрясенной Португалии, он, быть может, признал бы эту часть своего доказательства несколько слабой. Однако мы не считаем себя вправе изменять слова Его светлости, но обязаны в точности им следовать.
То ли дело ослепительно яркая сторона внешних отношений – отношений вражды! Военными делами заполнена вся история и, следовательно, единственный или почти единственный образ, который встает при рассмотрении внешней стороны политических обществ – это образ, исполненный вражды. И единственные действия, к которым (как всегда мы наблюдали и сейчас являемся тому свидетелями) склонны все государства, направлены на уничтожение друг друга.
Война, говорит Макиавелли 7, – единственный предмет, который обязан изучать государь, а под государем он понимает любую государственную должность, как угодно введенную. Он должен, продолжает великий доктор политики, воспринимать мир только как время передышки, которое необходимо, чтобы задумать и подготовить к воплощению в жизнь план очередной войны. Размышления о способах бытия политических обществ привели еще стародавнего Гоббса 8 к выводу о том, что война – это естественное состояние. И вправду, судя по поведению принадлежащих к нашему роду индивидов, объединенных в нации и королевства, можно было бы заключить, что добродетель как таковая совершенно противоестественна и чужда разуму человека.
Первые сведения, которые мы имеем о роде человеческом – это по большей части сведения об учиненной им резне. Все империи были скреплены кровью, и в те ранние времена, когда люди стали объединяться в партии и союзы, непосредственным результатом этих преднамеренно достигнутых и хорошо просчитанных объединений оказалось взаимное уничтожение. Вся древняя история темна и неопределенна, и лишь одно абсолютно ясно: в те дни были завоеватели и завоевания и, следовательно – все те разграбления и опустошения, за счет которых они возникали, а также угнетение, с помощью которого они укреплялись.
Мы ничего не знаем о Сезострисе 9 кроме того, что он вышел из Египта с армией свыше 700 000 человек, что завоевал все средиземноморское побережье вплоть до Колхиды 10. Что там, где он не встретил особого сопротивления, он пролил немного крови. Но известно также, что встретились ему и народы, знавшие цену свободе и дорого за нее взявшие. Кто бы ни стал судить об армии, которую возглавлял этот завоеватель, он должен знать (если он вообще имеет хоть малейшее представление о подобных вещах), что даже армия-завоевательница жестоко страдает. Она вынуждена преодолевать большие расстояния, часто наталкиваясь на сопротивление и подвергаясь естественным болезням. Далее, проходя через множество климатических поясов и стран, она терпит урон из-за недостатка и плохого качества провианта. Следовательно, лишь малая часть первоначальной армады вернется домой, чтобы воспользоваться добычей, полученной ценой гибели столь многих товарищей и за счет опустошения значительной части обитаемого мира.
Глядя на столь огромную армию, ведомую этим завоевателем (для истощения ее сил довольно ее собственной громоздкости!), не будет чрезмерным предположить, что в походе была потеряна не менее чем ее половина. И если таково было положение победителей (а при данных обстоятельствах оно должно быть по меньшей мере таковым), то побежденные должны были понести намного более тяжелые потери: ибо избиение бегущих неизбежно превращается в резню, в которой находила выход ярость завоевателей тех далеких времен. Итак, вполне благоразумно заключить, что общее число жертв (включая потери победившей стороны) может составить до миллиона человек.
Итак, вот перед нами завоеватель – первый, о котором мы имеем исторические свидетельства (хотя, как уже сказано, хронология тех далеких времен находится в состоянии крайней неопределенности) и который выступает на сцену истории, уничтожая по меньшей мере миллион себе подобных. И деяние это не было вызвано ничем, кроме его честолюбия, совершено без каких-либо иных мотивов, кроме гордыни, жестокости и безумия. И даже без какой-либо выгоды для самого себя, ибо (как повествует Юстин 11) Сезострис не удержал своих завоеваний. Не для того ли все это совершилось, чтобы заставить великое множество людей в весьма далеких друг от друга странах почувствовать на собственном опыте, насколько жестоко Провидение бичует человечество, отдавая одному человеку власть над многими и вооружая его ярость, от природы бессильную и немощную, силой рук миллионов тех, кто не ведает иного способа действовать сообща, кроме как повинуясь страстям их правителя.
Следующий персонаж трагедии, разыгрываемой на подмостках этого древнего театра – Семирамида 12. Мы ведь ничего не знаем о Нине 13 кроме того, что он быстро завоевал огромные территории, а таковые завоевания, без сомнения, не могли обойтись без соответствующей резни. Итак, мы видим армию из более чем трех миллионов человек, направленную этой воинственной царицей против индийцев. Мы видим индийцев, армия которых еще больше. И мы видим войну, ведшуюся с огромным неистовством и переменным успехом. Она завершается лишь вместе с отступлением царицы с едва ли третью тех сил, которые были заняты в походе – в походе, который (при таком расчете) стоил жизни двум миллионам человек с ее стороны. И разумно будет предположить, что страна, на земле которой велись военные действия, понесла не меньшие потери. Но я согласен и преуменьшить, допустив, что индийцы потеряли половину от нами первоначально предположенного. Однако и тогда расчет будет таков: в одной этой войне (ведь Семирамида вела и другие войны!), в одно только ее царствование, в одной только точке земного шара три миллиона душ сгинуло посреди всех тех ужасов и потрясений, которыми наполнена любая война. И все это из-за ссоры, участвовать в которой ни у одного из павших не было ни малейшего разумного основания! Вавилонская, Ассирийская, Мидийская и Персидская 14 монархии должны были пролить моря крови в эпохи их становления и падения. Многочисленность армии и флота Ксеркса 15, славное сопротивление, оказанное им и несчастливый исход всех его приготовлений известны каждому. В своем походе, мобилизовав население половины Азии, он вел на бойню свыше двух миллионов человек. Он вел армию, чтобы бездарно растерять ее посреди тысячи роковых случайностей на том же самом месте, где его предшественники с подобным же безумством разорили так много цветущих царств и растратили силы столь обширной империи.
По самым скромным подсчетам Персидская Империя потеряла в войнах, которые вела против греков и скифов, по меньшей мере четыре миллиона своих подданных, не говоря уже о других войнах, в которых она также понесла потери. Это были потери, понесенные в заграничных походах, но война была перенесена и на ее землю сначала Агесилаем 16, а затем Александром 17. В моем убежище я не имею под рукой книг, чтобы произвести точный подсчет, но для Вашей светлости это и не потребуется, учитывая Вашу ученость. Вы припомните длинный список его побед, Вы переберете в памяти все его битвы, вы представите себе масштабы учиненной резни, Вы обозрите картину в целом и согласитесь со мной, что ради сотворения этого героя не менее 1 200 000 жизней должны были быть принесены в жертву.
Но лишь только он сам пал жертвой своих пороков, через тысячи щелей дух разрушения проник в его империю, чтобы придать последний колорит ужасной картине бедствий и разорений. Его царство было разодрано на куски и поделено, что бесконечно увеличило число враждующих сторон, которые, стремясь уничтожить друг друга, потопили целое в кровавой резне. Цари Сирии и Египта, Пергама и Македонии 18 беспрерывно досаждали друг другу более 200 лет, пока мощная сила, пришедшая с запада 19 не утихомирила их, попросту разрушив все эти царства. Не будет преувеличением сказать, что соперничество между наследниками Александра сократило население этой части света по меньшей мере на 2 миллиона.
Борьба между македонянами и греками, а до того споры между греческими государствами из-за не доставлявшего ощутимых выгод первенства, представляют одну из самых кровавых сцен в истории. Удивительно, какое множество людей на этом клочке земли было принесено в жертву жалкой страсти обладания лишними пятью-шестью тысячами акров или двумя-тремя деревушками! И однако, глядя на то, с какой язвительной резкостью велся спор за эту землю между афинянами и лакедемонянами 20; сколько армий погибло, сколько кораблей было потоплено и сожжено, сколько городов разграблено и сколько мирного населения перебито и взято в плен, – не трудно себе представить, какой приговор всему человечеству вынесло бы Провидение, исходя лишь из одного этого примера!
Но эти споры завершились тем же, чем всегда заканчивались и всегда будут заканчиваться – ослаблением противоборствовавших сторон. Некоторые из них еще могли себя потешить призрачными надеждами на обладание властью, но все в итоге покорились игу чужеземца, который знает, как извлечь выгоду из их розни. По крайней мере именно так случилось с греками. И несомненно, с первых страниц писанной истории греков и вплоть до их поглощения Римской империей потери от междуусобиц и войн с чужеземцами составили не менее чем 3 миллиона человек.
Что за Ацелдаму 21, что за поле кровопролития являла собой Сицилия 22 в древние времена, когда форма правления там была предметом спора между республиканской и тиранической партиями, а за обладание ею сражались все коренные жители, греки, карфагеняне и римляне 23 – Ваша светлость легко припомнит. Вы вспомните случай, когда была полностью уничтожена армия в 300 тысяч человек, Вы обнаружите, что каждая страница сицилийской истории пропитана кровью и заполнена повествованиями о бунтах, восстаниях, случаях массовой резни, убийствах, проскрипционных списках, – в общем об ужасах, превосходящих всё, что случалось в истории любого другого народа, хотя история всякого народа в сущности сводится к тому же. Памятуя, что в отсутствие необходимых книг я не могу быть точным, я все же оценю итог резни на этом острове в 2 миллиона человек, что Ваша Светлость скорее согласится считать явным преуменьшением.
Упомянем мельком войны и их последствия, разорявшие Великую Грецию до тех пор, пока римское владычество не утвердилось в этой части Италии. Чтобы избежать преувеличения, я оценю общее число жертв лишь в один миллион. И перейдем поскорее к сцене, являющей собой наиболее драматический момент и величайшую катастрофу античности, – к сцене основания Римской Империи 24. Едва появившись на свет, эта империя учинила такое кровопускание, что до сих пор в это верится с трудом. Соседствующие карликовые государства влились в картину нового разрушения: сабиняне, самниты, эки, вольски, этруски 25 пали в результате резни, длившейся непрерывно в течение столетий, резни, которая погубила более двух миллионов несчастных. К ним добавилась еще и полностью уничтоженная армия галлов, которые в это же время вторглись в Италию. Короче говоря, было бы совершенно невозможно представить себе более ужасающую и кровавую картину, если бы не та, что открывается перед нами в результате последовавших вскоре Пунических войн 26. Тут мы находим предельную степень опустошения и разрухи, которая, можно думать, потрясла тогда весь обитаемый мир.
Размах этой войны, в которую оказалось втянуто такое множество народов и которая велась на суше и на море, количество людей, сгинувших в сухопутных и морских сражениях поразительны до невыразимости, особенно если на дело посмотреть просто – без вхождения в отвлекающие от главного обстоятельства, т. е. без учета характеров, действий и замыслов замешанных во всем этом лиц. Эти войны – я говорю о войнах, именуемых Пуническими, обошлись роду человеческому в не менее чем 3 миллиона погибших. И это всего лишь часть (при том – мизерная!) гибельных напастей, вызванных амбициями Рима.
Война с Митридатом 27 бьша лишь чуть менее кровопролитной: этот государь лишь в одном сражении положил 150 000 римлян. В этой войне Сулла 28 уничтожил 300 000 человек при Херонее 29. Он опрокинул армию Митридата под командованием Дорилая 30 и вырезал 300 000. Этот великий и неудачливый государь потерял еще 300 000 при Цизикуме 31. В ходе войны он понес еще и многие другие бесчисленные потери, жестоко мстя за них в моменты, когда удача оказывалась на его стороне. В :конце концов он был полностью свергнут, и сама грандиозность его падения сокрушила вдребезги его союзника – царя Армении. Всех, кто был связан с ним, постигла та же участь. Беспощадный гений Суллы развернулся во всю мощь, и Афины 32 оказались не единственным городом, чьи улицы обагрились потоками крови. В это время меч, пресытившись резней за пределами страны, обернул свое острие против внутренностей самой Римской Республики 33. Открывшаяся при этом картина жестокостей и предательств вполне достаточна, чтобы затмить воспоминания о внешних разрушениях.
Я сначала намеревался, милорд, продолжить подсчет человеческих потерь в этих войнах, используя метод обращения к писаной истории. Но я вынужден изменить мой прежний план. Столь трагичное однообразие разрушений и убийств вызвало бы отвращение у Вашей Светлости, как, впрочем и у меня самого. Признаюсь, глазам моим уже более невмоготу вперяться в это кровавое зрелище. Я не стану обозревать подробно восстание рабов, гражданскую, галльскую и испанскую войны. А равно также войны против Югурты, Антиоха 34 и многие другие столь же значимые и ведшиеся с не меньшим ожесточением. Результаты резни, учиненной одним лишь Юлием Цезарем 35, подсчитаны другим автором 36 и составляют 1 200 000 жертв. Но, чтобы дать Вашей Светлости некую идею, которая может служить стандартом для измерений во всех таких случаях, я призываю Вас обратить Ваш взор на Иудею 37 – местечко на Земле не особо примечательное, хотя и облагороженное тем, что уникальные события 38 имели свое начало в этой стране.
Этому местечку довелось (здесь мы не задаемся вопросом – каким образом) оказаться столь перенаселенным и принести столь обильную лепту на алтарь беспрерывных человекоубийств лишь потому, что его окружали другие знаменитые и описанные в исторических хрониках соседи. Впервые придя на эту землю, евреи почти целиком уничтожили местное население. Их собственные гражданские войны, а также войны с едва приметными соседями ежегодно уносили множество жизней в течение нескольких столетий. А вторжения царей Вавилона и Ассирии оставляли после себя грандиозные опустошения. И поскольку мы располагаем их историей лишь в частичном и безнадежно запутанном виде 39, я укажу, как на более или менее ясную, на ту ее часть, которая совмещается с историей Рима и притом лишь на тот момент, когда евреям был нанесен заключительный мощный удар, уничтоживший их как нацию. Удар, который стоил этому народу не менее 2 000 000 жизней. Я ничего не говорю об «отсечении ветвей» этого племени в те времена, когда оно существовало и не имею в виду подобные вещи, случающиеся с «молодняком», который с тех пор вырос из «старого корня». Но если в столь неприметной части Земли такая резня шла в период трех коротких царствований, и если столь грандиозная резня составляет лишь мизерную часть тех страданий, которые по сообщению истории выпали на долю этого народа, то что же должны мы заключить о странах значительно больших и ведших войны с гораздо большим размахом?!
Примеры такого рода создают единообразие истории. Но бывали и моменты, когда род человеческий оказывался перед угрозой почти полного уничтожения. Это случилось тогда, когда лавины готов, вандалов, гуннов устремились в Галлию 40, Италию, Испанию, Грецию и Африку, разрушая все на своем пути и оставляя после себя ужасные опустошения. Vastum ubique silentium, secreti colles; fumantia procul tecta; nеmо exploratoribus obvius 41 – вот это Тацит 42 называет facies Victoriae 43. Типичная картина, но здесь – вдвойне типичная!
С севера двинулись полчища готов, вандалов, гуннов, остроготов 44, которые прошли на юг вплоть до Африки, пострадавшей также, как ранее север. Приблизительно в то же время другая лавина варваров, воспламененных такой же яростью и вдохновленных подобным же успехом, хлынула с юга сокрушая все на северо-востоке и западе от удаленнейших частей Персии с одной стороны, до берегов Луары 45 – с другой. Лавина, разрушившая все возвышенные и замечательные памятники человеческой изобретательности до такой степени, что не осталось даже памяти о прежних обитателях этих мест.
Что творилось с тех пор и что будет происходить, пока остаются в силе те же побуждения к войне, – об этом я распространяться не стану. Я лишь сошлюсь на ужасающие последствия мракобесия и алчности, сопровождавшие завоевание Испанской Америки 46, завоевание, в результате которого по самым низким оценкам было истреблено 10 миллионов представителей человеческого рода.
Я подведу итог этой части моего рассуждения, сделав общий подсчет. Я думаю общее число мной упомянутых жертв превышает 36 миллионов. Я не входил в детальный подсчет. Я не претендую на точность и потому для получения обобщенного взгляда я прибавлю ко всем тем, кто пал в битвах еще и тех, что сгинули столь же достойным сожаления образом от разрушительных последствий войны от начала Мира до сего дня во всех четырех частях света. Тогда приведенное мной число должно быть умножено на тысячу, по меньшей мере, – едва ли преувеличение, учитывая время и размах событий.
Все, что здесь упомянуто – это едва пять сотых от того, что действительно имело место. Безусловно, мы не имеем свидетельств писанной истории. Но какое множество случаев кровопролитной резни упомянуто лишь в самом общем виде, сколько протекших времен навсегда остались недоступны истории, до скольких мест обитаемого Мира она так и не добралась, – об этом мне нет нужды напоминать Вашей Светлости. Нет необходимости распространяться о тех безмолвных и бесславных потоках крови, которые в избытке напоили вечно алчущие пески Африки, которые окрасили заполярные снега или напитали дикие леса Америки за бесчисленные века непрерывной войны. Должен ли я, чтобы защитить свои расчеты от обвинения в преувеличении, добавить сюда те мелкие стычки, которые случаются·во всех войнах и не удостаиваются помещения в разряд исторических деяний, поскольку не дотягивают до настоящего злодейства, хотя и компенсируют эту свою невинность частотой? Нужно ли мне для раздувания счета добавить случаи всеобщей резни, пожравшей целые города и нации? Опустошительные нашествия эпидемий, голода и всех тех фурий, которые следуют в обозе войны?
Я не нуждаюсь в преувеличении и я намеренно не щеголял красноречием по этому поводу. Я вообще презираю этот род речи, – а тем более в описании всех этих случаев резни, когда так легко впасть в возвышенный тон аффектированного описания ужасов, сопровождающих опустошение царств и разграбление городов. Но я пишу не для черни и не для того, чтобы распалять ее единственного властелина – ее страсти. Я следую путем безыскусных и умеренных подсчетов, которых и без педантической точности довольно, чтобы дать Вашей Светлости возможность ощутить последствия деятельности Политического Общества. Я вменяю ему в вину всю полноту этих последствий. Я клятвенно подтверждаю это обвинение и я теперь докажу его к полному Вашей Светлости удовлетворению.
Я назвал цифру в 36 миллионов. Помимо тех, кто пал в сражениях, почти половина от общего числа – это жертвы последствий войны, даже более ужасающих, нежели та чудовищная резня, что потрясает нашу человечность и делает шаткой нашу веру. Так что соглашаясь, что избыточность моего аргумента в одном компенсирует его недостаточность в другом, Вы не откажете ему в разумности. Я думаю, что население Земли на данный момент составляет не более 500 миллионов человек. Таким образом жертвы всех случаев резни рода человеческого по самому минимальному расчету в 70 раз превосходят число ныне обитающих на земном шаре. Число, которое может подвигнуть к размышлениям даже того, кто менее склонен к построению умозаключений, нежели Ваша Светлость.
Я теперь подошел к тому, чтобы показать, что Политическое Общество и в самом деле несет наибольшую вину за уничтожение представителей человеческого рода. Чтобы придать обсуждению вопроса всесторонний характер, я допущу, что в природе человеческой есть презрительное высокомерие и ярость, которые всегда и везде ведут к вспышкам гнева и столкновениям между людьми. Но допустив это, я по-прежнему настаиваю, что исключительно лишь благодаря политическим установлениям эти столкновения столь часты, столь жестоки и влекут за собой столь печальные последствия. В естественном состоянии было невозможно собрать вместе множество людей для учинения всех этих убийств при том, что они должны были еще сговориться о кровавом умысле. Но допустим все же (невозможное предположение!), что они сговорились; однако орудия, которыми их наделила безыскусная природа, совершенно не годятся для намеченной цели. Множество ссадин и синяков будет получено в кулачной драке, но смертей – очень и очень мало.
Общество и политика, которые привили нам эти разрушительные воззрения, обеспечили нас и средствами их осуществления. С первых моментов зарождения политического сообщества и по сей день человеческая изобретательность оттачивала и совершенствовала таинство убийства: от первых грубых опытов с палками и камнями до сегодняшнего совершенства в ручном оружии, артиллерии, подрывном деле и во всех тех видах искусственной, выученной и утонченной жестокости, в которой мы стали такими знатоками и которая составляет существо того, что мы, под внушением политиков, приучились воспринимать как нашу первейшую славу.
Как далеко простая природа завела бы нас, мы можем судить на примере тех животных, которые все еще живут по ее законам и даже на примере тех, которых она наделила нравом более ожесточенным и орудиями более ужасающими, нежели те, которыми, согласно ее замыслу, должны были пользоваться мы. Неоспоримая истина заключена в том, что значительно больший ущерб за один год бывает нанесен людям людьми, нежели всеми львами, тиграми, пантерами, ирбисами 47, леопардами, гиенами, носорогами, слонами, медведями, волками и некоторыми другими видами животного царства с начала мира, хотя эти хищники живут отнюдь не в согласии друг с другом, и в их природе значительно больше гнева и ярости, чем в нашей. Но со всем уважением к вам, законодатели, к вам, цивилизаторы человечества, к вам – орфеи, моисеи, миносы, солоны, тезеи, ликурги, нумы 48! – со всем уважением к вам да будет провозглашено, что ваши установления по хладнокровному расчету причинили больше вреда, нежели все неистовство наисвирепейших животных в состоянии устрашающей ярости уже причинило или когда-либо еще причинит!
Все эти злодейства не случайны. Любой, кто возьмет на себя труд исследования природы общества, обнаружит, что все это зло прямо проистекает из его устройства. Ибо, подобно тому, как субординация, или другими словами, взаимосоответствие тирании и рабства, есть необходимое условие существования этих обществ, так корысти, амбиции, злобы или мстительности, да нет – даже прихоти и каприза того единственного, кто правит, бывает достаточно, чтобы поднять всех подвластных – и без малейшего сомнения с их стороны – на самые черные и неправедные дела. И жалко и смешно смотреть на то, как эти несчастные собираются под знамена, исполненные ярости даже большей, чем если бы они вдохновлялись жаждой мести за свои собственные обиды.
Стоит также отметить, что это искусственное разделение человеческого рода на отдельные общества является само по себе неиссякаемым источником вражды и разброда между ними. Уже сами имена, которыми они отличаются друг от друга, достаточны, чтобы раздуть пламя взаимной ненависти и гнева. Исследуйте историю, обратитесь к делам сегодняшним и вы обнаружите, что огромное большинство всех столкновений между государствами вызывается тем, что эти государства объединяют в себе разные народы, которые носят различные имена. Для англичанина имя француз, испанец, итальянец, а в еще большей степени – турок или татарин, несет в себе заряд ненависти или презрения. И чтобы в таковом нашем соотечественнике возбудить чувства жалости и заботы к представителю одного из этих народов, не придется ли нам избегать упоминания его имени? Вы не станете умолять нашего соотечественника проявить сострадание к бедному французу или несчастному немцу. Отнюдь. Вы назовете его чужеземцем, т. е. обозначите положение, в котором может оказаться любой из нас. Вы представите его как человека, т. е. того, кто вместе с нами причастен той же природе и подчинен тому же закону. Есть нечто крайне противное нашей природе во всех этих искусственных политических разделениях, что никаких иных трубных призывов не нужно, чтобы поднять нас на войну и разрушение. Но есть нечто столь благодетельное и исцеляющее в нераздельном голосе человечности, что вопреки всем помехам со стороны наших политических установлений, простое имя «человек», вовремя произнесенное, всегда производит благодетельный эффект.
Это естественное и непреднамеренное воздействие политики на изначально данные чувства рода человеческого обнаруживается в некоторых иных случаях. Само название – «политик», «государственный деятель» безусловно вызывает ужас и ненависть. Оно навечно связано с такими понятиями как обман, жестокость, жульничество и тирания. И к тем писателям, которые со всей достоверностью поведали о таинствах учения о государстве вольных каменщиков 49, люди всегда испытывали сильнейшее отвращение лишь потому, что они в совершенстве уяснили столь отвратительную теорию. В этом смысле случай Макиавелли представляется, на первый взгляд, весьма затруднительным. Ему вменили в вину злодейства тех, чьи максимы и правила правления он раскрыл. Его рассуждение вызывает больше отвращения, нежели деятельность подобного рода людей.
Но даже если бы нельзя было привести иных аргументов против искусственного общества помимо того, который я сейчас приведу, его одного, я полагаю, вполне довольно, чтобы окончательно это общество развенчать. Все авторы, писавшие о науке политической, согласны между собой в том, что, судя по опыту любых правительств, сии последние довольно часто вынуждены нарушать правила справедливости, чтобы удержать свою власть. Что истина должна уступить место правдоподобию, честность – удобству, а сама человечность – правящей корысти. В целом это таинство несправедливости называется государственным разумом. Это разум, который – признаюсь – для меня непостижим. Какая же это защита права как такового, если она осуществляется путем попрания прав индивидов? Какого рода может быть справедливость, если она утверждается с помощью нарушения ее собственных законов?
Эти парадоксы я оставляю на рассмотрение более изобретательных мозгов законодателей и политиков. Я же обойдусь тем, что в подобном случае сказал бы обычный человек. Я никогда не поверю в то, что учреждения, находящиеся в согласии с природой и подходящие роду человеческому, могут счесть необходимым и даже соответствующим обстоятельствам делать то, против чего наилучшие и наиценнейшие инстинкты человечества нас неизменно предупреждают. Но стоит ли удивляться тому, что состояние, противоположное естественному состоянию, должно сохранять себя, попирая закон природы?
Чтобы доказать, что политические сообщества (policed Societies) такого рода совершают насилие над природой и накладывают ограничения на человеческий разум, достаточно лишь взглянуть на кровопролитные меры и инструменты насилия, повсеместно используемые для их поддержания. Представим себе все эти темницы, плети, оковы, дыбы и виселицы, в таком изобилии наличные во всяком обществе, с помощью которых ежегодно сотни людей бывают приносимы в жертву гордыне и безумству немногих и миллионам тех, кто находится в унизительной зависимости и подчинении у правящей кучки. Было время, когда с почтительным трепетом взирал я на все эти таинства политического общества. Но возраст, опыт и философия сорвали завесу таинственности, и теперь я смотрю на эту святая святых по меньшей мере без энтузиазма и восхищения. Я признаю действительную необходимость подобных процедур в рамках подобных учреждений. Но я вынужден держаться весьма низкого мнения о самих учреждениях, коль скоро они нуждаются в подобных процедурах.
К великому несчастью, ни в одной части земного шара естественная свобода и естественная религия не обнаруживаются в своем чистом виде, свободные от ухудшающих их политических примесей. Но Провидение вложило в нас идеи, аксиомы, правила относительно того, что есть благочестие, правозаконность (just), справедливость (fair), честность. И ни политическое искусство (Craft), ни софистическая ученость не смогут изгнать этот дар Провидения из наших сердец. Лишь с помощью этих идей, аксиом и правил – и никак иначе – мы можем оценивать различные искусственные формы религии и общества, определяя, приближаются ли они к изначальному образцу или удаляются от него.
Простейшей формой правления является Деспотизм, при котором все круги власти движимы единственно волей верховного правителя, а все, что находится в их подчинении, управляется подобным же образом, т. е. прихотью данного чиновника. Поскольку эта форма наиболее проста, она имеет и наибольшее распространение. Едва ли найдется хотя бы один уголок мира, где бы она отсутствовала. А в тех немногих местах, где люди наслаждаются тем, что они зовут свободой, свобода эта постоянно находится под угрозой неминуемого падения и буквально мчится семимильными шагами к той пучине деспотизма, которая в конце концов поглощает все иные виды правления.
Этот способ правления, будучи элементарно подчинен воле наислабейшего и, как правило, наихудшего члена общества, становится наиглупейшим и наикапризнейшим, а в то же время – наиболее ужасающим и разрушительным по сравнению со всем тем, что можно себе представить. При деспотизме правящая персона обнаруживает, что, какова бы ни была степень нужды, горя и недостоинства подданных, сама она может располагать всем, чего пожелает, для удовлетворения своих прихотливых желаний. И даже более. Деспот обнаруживает, что степень самоудовлетворения тем больше, чем глубже безысходность и порабощение его подданных. И так побуждаемый страстями и корыстью к попранию общего блага, а по положению стоящий выше стыда и страха, он приступает к совершению самых жутких и самых поражающих злодеяний против рода человеческого. Его придворные становятся жертвами его подозрительности. Малейшее неудовольствие означает смерть, а всякое разногласие зачастую оценивается как тягчайшее преступление – измена.
При дворе Нерона 50 человек высокой учености, неоспоримых достоинств и преданности, не вызывающей подозрений, был казнен лишь на том основании, что имел педантичный вид, вызвавший неудовольствие императора 51. И этот самый выродок рода человеческого казался в начале своего царствования воплощением добродетелей!
Многие величайшие тираны, известные из истории, начинали свое правление наисправедливейшим образом. Но истина заключается в том, что противоестественная власть развращает как сердце, так и рассудок. Последняя надежда на изменение к лучшему исчезает потому, что, царь всегда окружен толпой бесстыдных льстецов, считающих своим святым долгом ограждать его даже от малейших проблесков разума до тех пор, пока сами идеи прямоты и законоправия не будут полностью изгнаны из его ума.
Когда Александр 52 в приступе ярости зверски умертвил одного из своих ближайших друзей и храбрейшего военачальника, то опомнившись, он с ужасом почувствовал всю тяжесть своей вины. И тут его Совет пришел ему на помощь. И что же этот Совет сделал? Он нашел ему философа со словами утешения и оправдания. И каким же образом этот философ смягчил горечь утраты, вызванной гибелью такого человека, и исцелил его совесть, терзаемую возмутительной очевидностью такового преступления? Плутарх подробно описал эту сцену. Философ сказал царю, что «да будет суверену позволено делать то, что он пожелает, все его деяния справедливы и законны, поскольку это его деяния». Дворцы всех правителей кишат такими придворными философами. Последствия было не трудно предугадать. С каждым днем он превращался во все большее чудовище, склонное к противоестественной похоти, дебошам, пьянству и человекоубийству. А первоначально это был великий человек необычайных способностей и высокой добродетели. Но неограниченная власть шаг за шагом проникает в душу человека, пока окончательно не исторгнет из нее все принципы добропорядочности.
Было замечено, что не существует правителя столь плохого, чьи фавориты и министры не были бы еще хуже. Едва ли существует хотя бы один правитель без фаворита, который вертит им по своему произволу, подобно тому, как сам правитель управляет своими несчастными подданными. Тут тирания удваивается. Существует два двора, два корыстных интереса, оба совершенно чуждых народной выгоде. Фаворит знает, что расположение тирана столь же непостоянно и переменчиво, как расположение женщины. И заключив, что время его уже сочтено, он торопится выбрать всю меру отпущенных ему злодеяний, грабя, роскошествуя и мстя. Всякий доступ к трону блокируется.
Он угнетает и разоряет народ, в то же время всячески убеждая властелина, что ропот недовольства, вызванный угнетением, исходящим от самого же фаворита, есть результат разочарования в назначенном властителем правительстве. Тогда естественная для деспотизма склонность к насилию раздувается до предела, отягощаясь ненавистью и мстительностью. Забота о государстве становится преступлением против властителя. Быть популярным означает теперь быть предателем. Даже добродетель опасна, как вдохновляющее свойство, требующее уважения к себе самому вне зависимости от мнений двора.
Все, что сказано о главаре (chief), вполне справедливо и в отношении нижестоящих начальников в этих формах правления. Каждый в своей области является таким же тираном, изводя людей угнетением тем более чувствительным, что оно максимально приближено к ним и осуществляется низкими и подневольными лицами. А что до большинства народа, то он рассматривается просто как стадо скота и действительно весьма скоро становится ничем не лучше. Все принципы чести, всякое чувство собственного достоинства утрачиваются вместе с порабощением. День, говорит Гомер 53, когда человек становится рабом, отбирает у него половину его ценности. Ведь на самом деле, – он теряет все иные побуждения к действию за исключением самого низменного, т. е. страха.
При этом способе правления природа человеческая не только претерпевает надругательства и оскорбления, но и на самом деле деградирует и погружается в состояние скотства. Принимая все это во внимание, м-р Локк 54 вынужден был, и весьма справедливо, отметить, что такого рода правление еще хуже анархии. И в самом деле, оно вызывает такое отвращение и такое презрение со стороны любого, кто жил при ином, хотя бы внешне более мягком правлении, что едва ли хотя бы один разумный человек в Европе не предпочтет смерть азиатскому деспотизму. Итак, мы имеем признание великого философа, что неупорядоченное естественное состояние предпочтительнее такого правления. Мы имеем согласное мнение всех разумных и благородных людей, которое ведет нас еще дальше в заверении, что даже смерть предпочтительнее. И однако именно под этими столь справедливо осужденными и столь всеобще презираемыми формами правления почти исключительно весь род человеческий стонет и стонал с самого начала. Следовательно, можно заключить на основании ясных и неоспоримых принципов, что подавляющее большинство существующих на Земле правительств – это тирании, самозванцы и нарушители естественных прав рода человеческого; эти правительства значительно хуже, нежели самые беспорядочные анархии. И мы сейчас же проверим, насколько другие формы правления превосходят эти.
Во всех частях света человечество, сколь оно ни унижено, сохраняет все же некоторую чувствительность. Гнет тирании теряет свою опору. Но излечение дается трудно: фактически единственное лекарство, которое применяют люди, чтобы излечиться от тирании – замена тирана. Так происходит сейчас и всегда происходило в подавляющем большинстве случаев. В некоторых странах, однако, нашлись люди более проницательные, которые открыли, «что жизнь в подчинении воле одного была причиной несчастья всех» 55. Поэтому они сменили свой первоначальный метод, и собрав в нескольких своих обществах людей наиболее уважаемых благодаря их рассудительности и богатствам, доверили им печься об общем благополучии. Таким образом и возникло то, что зовется аристократией.
Они надеялись, что такому количеству людей будет невозможно сговориться против общего блага, и они предвкушали жизнь безопасную и счастливую под руководством объединенного правления столь способных и опытных лиц. Накопленный к настоящему времени немалый опыт свидетельствует о том, что аристократия и деспотизм различаются лишь по названию. Что народ, лишенный участия в законотворчестве, во всем оказывается – при том, что им управляют двадцать независимых от него человек – таким же рабом, как и в случае, когда господствует лишь один. Тирания ощущается еще острее, поскольку каждый из благородных наделен высокомерным презрением, как султан. Люди еще более несчастны, ибо свобода, казалось бы, совсем рядом, но остается для них недостижимой. Эта обманчивая идея свободы, зарождая в подданном призрачную надежду на счастье, тем вернее налагает на него оковы подчинения. То, что не довели до конца естественная алчность и гордыня тех, кто оказался вознесен над остальными, довершили их подозрительность и леденящий страх утраты авторитета, который никоим образом не подкреплен соображениями его полезности для нации.
Генуэзская или Венецианская республики являют собой скрытый деспотизм, при котором обнаруживается та же гордыня правителей, то же унизительное подчинение народа и те же кровавые максимы политики подозрительности. В одном отношении аристократия хуже деспотизма. Политическое сообщество (А Body Politick), пока оно сохраняет авторитет, никогда не меняет своих максим. Но деспотизм, сегодня будучи в высшей степени ужасным из-за капризности сердца человеческого, может, по тому же самому капризу, обращенному в противоположную сторону, предстать милым и приятным (lovely) на следующий день. Рассматривая последовательность правителей, можно обнаружить несколько действительно хороших среди них. Помимо дней правления Тиберия, Калигулы и Нерона, бывали и более мирные дни Веспасиана, Тита, Траяна и Антонина 56.
Но политическое сообщество не руководится капризом или прихотью. У него есть свои правила, оно непрерывно, и любой, кто однажды вступает в него, либо уже вдохновляется духом целого, либо скоро проникнется им. Не бывало еще такого, чтобы аристократия, высокомерная и тираническая в одном столетии, стала вдруг более снисходительной и умеренной в следующем. В результате иго этих видов правления оказывается столь несносным, что как только люди обретают хоть чуточку власти, они стряхивают с себя аристократическое правление с крайним возмущением и устанавливают форму народоправия. А когда им не хватало сил, чтобы продержаться, они отдавали себя в руки деспотизма, считая его меньшим из двух зол.
Как раз это и случилось в Дании, которая искала спасения от гнета своей знати под покровительством сильной руки произвольной власти. Польша в настоящее время именуется республикой, и правление в ней представляет одну из форм аристократии. Но хорошо известно, что в мизинце ее правительства больше могущества, чем в чреслах произвольной власти большинства наций. Люди там рабы не только в политическом смысле, но и в смысле личного рабства. Их человеческое достоинство попрано донельзя. Венецианская республика представляется более умеренной, но даже и здесь ярмо аристократии настолько тяжко, что знать вынуждена была подрывать дух своих подданных, развращая их всеми возможными способами. Они не дали подданным разумной свободы, но возместили это тем, что низкая душа воспринимает как более ценную свободу, – они не только дозволяли, но всячески поощряли своих подданных в самоосквернении самым бесстыднейшим образом. Они относятся к своим подданным как фермер к борову, уготовленному к праздничному столу. Он не дает ему воли, держа в свинарнике, но позволяет вдоволь валяться в грязи и обжираться.
Столь неимоверную распущенность, как у венецианцев, мы не встретим нигде. Знать, чернь, мужчины, женщины, духовенство, миряне – все уподобились друг другу. Правящая знать опасается друг друга не в меньшей степени, чем она боится народа, и по этой причине она политически обессиливает сама себя той же не присталой мужам роскошью, с помощью которой она развращает своих подданных. Последние обнищали до крайности. Их содержат в постоянном страхе перед ужасами государственной инквизиции. Вы видите здесь народ, лишенный всякой разумной свободы и удерживаемый под тираническим господством двух тысяч человек. И однако эта двухтысячная корпорация столь далека от того, чтобы свободно наслаждаться плодами своего господства над остальными, что находится в бесконечно более безысходном состоянии рабства. Они сделались наихудшими и наинесчастнейшими представителями рода человеческого лишь для того, чтобы быть в состоянии наиболее эффективно причинять несчастья целой нации. Короче говоря, постоянный и методичный образ действий аристократии более невыносим, нежели сами крайности деспотизма, и в общем-то лекарство для излечения от него найти еще труднее.
Таким образом, милорд, мы рассмотрели аристократический образ правления во всей его полноте: мы видели зародыши, мы наблюдали рост, мы имеем его плоды. Аристократия не могла бы похвалиться даже теми жалкими преимуществами, которыми отличается деспотизм, и в то же время в избытке преисполнена злодействами, неизвестными даже ему. В конечном счете она есть всего лишь неупорядоченная тирания. Оттого такая форма правления получила бы одобрение, даже чисто абстрактно, у весьма немногих из тех, кто способен мыслить. А еще меньше ее стали бы терпеть на практике те, в ком сохранилось живое чувство.
На этом, однако, плодотворная деятельность человека на поприще политики не истощилась. У него оказалась в запасе еще одна копеечная свечка, чтобы восполнить недостаток света, исходящего от Солнца. Это была третья форма, известная у политических писателей под именем демократия. Здесь народ взял все общественные дела или большую часть их в свои собственные руки. Народ сам создает себе законы, и должностные лица, допустившие какие-либо провинности, несут ответственность только перед ним и ни перед кем иным. По всему судя, с помощью этого метода они обеспечили себе все выгоды порядка и хорошего правления, не расплачиваясь, при этом, своей свободой. И теперь, милорд, мы подошли к шедевру греческой утонченности и римской основательности – к народоправию.
Самая ранняя и самая прославленная республика этого типа – афинская. Она была создана Солоном – человеком, который является художником в не меньшей степени, чем прославленным поэтом и философом. Но едва лишь это политическое судно сошло со стапелей, как пошло ко дну и еще при жизни его создателя. Откуда ни возьмись явилась тирания – не от чужеземного завоевания, не по случайности, а в силу самой природы и внутреннего сложения самой демократии. Некий ловкач 57 стал популярен. Народ, владевший всей полнотой власти, передал значительную ее часть в его руки, а тот использовал доставшуюся ему власть, чтобы поработить тех, от кого он ее получил.
Случай вернул им свободу, а потом им еще и повезло, что среди них нашлись люди выдающихся способностей и столь же выдающихся добродетелей. Но этим способностям не довелось послужить ни их обладателям, ни государству. Некоторых из этих людей, ради которых мы, собственно говоря, и читаем историю греков, они изгнали. Других посадили в тюрьму. И со всеми в разных обстоятельствах они обошлись равно с постыднейшей неблагодарностью. Республики по своему духу имеют много общего с монархиями, но особенно похожи они друг на друга в этом последнем отношении. Блистательная заслуга равно вызывает ненависть и подозрение как в народном собрании, так и при дворе. А служба государству воспринимается как вызов, брошенный правителям, будь то султаны или сенаторы.
Остракизм 58 в Афинах возник именно по этому принципу. Легкомысленный народ, являющийся предметом нашего рассмотрения, возгордившийся непомерно вследствие ряда успехов, в которых не было никакой его заслуги, начал тиранствовать над остальными согражданами, также участвовавшими в защите республики. И вместе с предосторожностью афиняне отринули и всякую видимость справедливости. Они ввязывались в войны поспешно и опрометчиво. А в случае неудачи, вместо того, чтобы извлекать из неудачи уроки, они возлагали вину за собственные ошибки целиком и полностью на министров, вырабатывавших планы военных действий, и на генералов, которые вели эти войны. И так постепенно они отстранили всех, кто мог бы заседать в их советах и руководить сражениями. А если в некоторых случаях их войны имели более счастливый исход, иметь дело с ними оказывалось не менее трудно ввиду их гордыни и наглости. Основной заботой любого главнокомандующего являлось не планирование операций во время кампании, а самозащита себя перед народом, разгневанным в случае неудачи и тираничным в случае успеха. Довольно обычно случалось во времена чудовищного деспотизма римских императоров, что полководец получал тем худший прием, чем большую службу он сослужил отечеству. Самый красноречивый пример – это Агрикола 59. Никто не сотворил более великих подвигов, будучи при том исполнен самых чистых и благородных помыслов. И тем не менее, возвращаясь ко двору императора, он должен был подобно преступнику тайно проникнуть в Рим. Он вошел во дворец не как победоносный главнокомандующий, претендующий на исключительные награды за исключительные заслуги, а как преступник, пришедший вымаливать прощение за свои преступления. И прием он получил соответствующий: «Brevi osculo et nullo sermone exceptus, turbae servientium immisus est» 60. Однако и в самые скверные времена этой наихудшей из всех тиранических монархий умеренность, разборчивость и хладнокровие служили хоть какой-то гарантией безопасности даже для имевших высочайшие заслуги. А вот в Афинах наилучший и наипримернейший образ жизни не был достаточной защитой для человека великих дарований. Некоторые из наихрабрейших военачальников были вынуждены бежать из страны. Другие – поступить на службу к их врагам, лишь бы не быть вы вужденными подчиниться приговору афинян. Ибо, как сказал один из изгнанных, легкомыслие этого народа таково, что он осуждает, намереваясь оправдать, и голосуя, бросает черную фасоль, хотя намеревался бросить белую 61.
За очень короткое время афиняне достигли невиданного прогресса во всяких крайностях. Народ, ничем не сдерживаемый, вскоре впал в распутство, роскошество и безделье. Они оставили всякий труд и содержали себя лишь на общественные поборы. Их совершенно перестали заботить защита собственной чести и безопасности, и никаких советов, как положение изменить к лучшему, они и слышать не хотели. В те времена истина сделалась оскорбительной для народных руководителей и в высшей степени опасной для всякого, говорящего публично. Ораторы теперь всходили на Ростру 62 не иначе как для того, чтобы еще больше развращать народ отвратительной лестью. Все эти ораторы были подкуплены правителями соседних государств. А помимо собственных партий, в этом городе были и партии (и весьма активные!) про-персидские, про-спартанские и про-македонские, каждая из которых имела одного-двух демагогов, находившихся на регулярном содержании и еще получавших взятки за свою зловредную службу.
Этот народ, позабывший всякую добродетель и гражданский дух и одурманенный лестью своих ораторов (этих придворных, которые и в республиках ничем не отличаются от всех прочих придворных) – так вот, этот народ дошел, в конце концов, в своем безумии до того, что хладнокровно и обдуманно принял закон, требующий смертной казни для каждого, кто осмелился бы пустить огромные суммы, попусту растрачиваемые на публичные развлечения, на другие, пусть даже и более насущные государственные нужды. Когда вы видите народ этой республики, изгоняющий и убивающий своих лучших и даровитейших сограждан, попусту растрачивающий общественное богатство на бессмысленные выходки, постоянно поглощенный либо созерцанием зрелищ, либо лицедейством – играющий, музицирующий, пляшущий и поющий, – не возникает ли в Вашем воображении, милорд, город-крепость некоего совокупного Нерона? И не повергает ли Вас в еще больший ужас зрелище, когда уже не один человек, а целый город, опьяненный гордыней и властью, в безумном бешенстве учиняет столь же низкие и бессмысленные выходки наглого распутства? Но если люди эти напоминают Нерона в своих крайних выходках, то в еще большей степени они напоминают и даже превосходят его в жестокости и несправедливости. Во времена Перикла 63, в самые славные времена этого государства, царь Египта послал им в дар зерно. С жадностью ухватились они за этот дар. И если бы властитель Египта задумал разрушить этот город злобных бедламитов 64, он не смог бы найти более подходящего способа, нежели столь искусительная щедрость. Дележка этого подарка вызвала раздор. Большинство затеяло разбирательство по вопросу о том, кто является настоящим гражданином, а кто нет. И под предлогом мнимой нелегитимности – нововведения, установленного специально для этого случая – они лишили права на получение части этого царского дара не менее пяти тысяч своих сограждан.
Они пошли и дальше, лишив их права голоса. И совершив однажды акт несправедливости, они уже не могли на этом остановиться. Не удовлетворившись лишением их прав гражданства, они насильственно отобрали все имущество у этих несчастных горемык. А чтобы увенчать этот шедевр насилия и тирании, они просто продали на общественном рынке в рабство все пять тысяч человек. Обратите внимание, милорд, что эти пять тысяч входили в общее число граждан, составлявшее девятнадцать тысяч – ибо таково оно было в то время. Мог ли тиран, грезивший о том, чтобы римский народ превратить в подъяремное существо, мог ли тиран Калигула не то, чтоб сотворить такое, нет – даже помыслить о том, чтобы одним ударом истребить четверть своего народа? А жестокость этой череды кровавых тиранов-цезарей, разве за ней числится что-либо подобное этому образцу откровенной и неотступной злобы?
Вся история этой столь прославляемой республики есть лишь сплавленные воедино опрометчивость, глупость, неблагодарность, беззаконие, буйство, насилие и тирания. И в действительности в ней заключены все виды злодейств, которые себе только можно представить. Это был город мудрецов, в котором общественный служащий не мог исполнять свои обязанности. Это был воинственный народ, военачальники которого равно страшились и проиграть, и выиграть сражение. Это была образованная нация, которая отказывала философу в праве свободного исследования. Этот город изгнал Фемистокла, заморил голодом Аристида, отправил в ссылку Мильтиада, выслал Анаксагора и отравил Сократа 65. В этом городе форма правления менялась вместе с фазами Луны: вечные заговоры, ежедневные революции, ничего устойчивого и постоянного. Республика, по слову древнего философа, не есть единственная форма правления, но склад всех разновидностей, в котором можно выбрать любую на вкус и при том в наихудшем варианте 66. И поскольку в мире вечно лишь изменение, одно, ведущее в подъем, а другое к упадку, всегда найдется достаточно насилия и злонамеренности, с помощью которых всякая начинающая власть должна обрести необходимую силу, и в избытке – расслабленности, которая государства, находящиеся в упадке, приводит к окончательному разрушению.
Рим, в некотором отношении, являет собой более почтенное зрелище, нежели Афины. И вел он свои дела, по крайней мере те, что направлены были на разрушение и подавление большей части обитаемого мира, с большей мудростью и единообразием. Но в организации своего хозяйства эти два государства почти не отличались. Внутренние раздоры постоянно терзали и разрывали в клочья единство римского государства. Вы обнаружите тот же беспорядок, те же клики, которые расплодились в Афинах, те же буйства, те же революции и, в конечном итоге, то же самое рабство. Хотя, может быть, первоначальное состояние Рима не заслуживает такого сравнения. Но все остальные республики являют собой по сути такую же картину. Флоренция 67 – всего лишь транскрипция Афин. А современные республики, приближаясь в большей или меньшей степени к демократической форме, обретают черты республик, только что мной описанных.
Наше обозрение трех простых форм искусственного общества близится к завершению, и мы показали, что при всех различиях наименований и при всем разнообразии обстоятельств все они – суть одно и тоже, т. е. тирания. Но допустим, что мы склонны были идти на самые серьезные уступки и что мы соглашаемся в том, что Афины, Рим, Карфаген и еще пара-тройка древних и столько же современных государств были или являются сейчас свободными и счастливыми. И это – благодаря их политическому устройству. Но даже и при таком допущении остается вопрос: свидетельствует ли в пользу искусственного общества в целом тот факт, что несколько незначительных точек на земном шаре в течение какого-то времени не подпадали под столь общее обвинение?
Но когда мы именуем эти виды правления свободными, или соглашаемся признать, что их граждане были счастливее других, живших при других формах, то это просто ех abundanti 68. Ибо мы впали бы в глубокое заблуждение, если бы посчитали, что большинство жителей всех этих городов пользовалось хотя бы номинально той свободой, о которой я уже так много сказал. На самом деле ни грана этой свободы они не имели. В Афинах обычно насчитывалось от десяти до тридцати тысяч свободных – и это самое большее! Рабов же обычно бывало до четырехсот тысяч, а иногда – и более того. Соотношение свободных и рабов в Спарте 69 и Риме было таким же, как и в Афинах, а условия рабства еще более ужасными.
Итак, нужно честно признать: свободные государства, взятые вместе, никогда не составляли более одной тысячной обитаемого мира. Свободные граждане этих государств составляли лишь двадцатую часть народа. А совокупное время их существования совершенно ничтожно в сравнении с поистине океанской безграничностью времени господства рабства. И потому – зовите их свободными государствами, или народными правлениями, или как угодно еще. Но когда мы взглянем на положение большинства их обитателей с точки зрения естественных прав человека, то все они должны предстать в реальности и по истине не более чем олигархиями, по поводу угнетения в которых остается только сокрушаться. После столь добросовестной проверки, в ходе которой не было допущено никакого преувеличения, и было выяснено, что все факты доказаны и все имеют непосредственное отношение к делу (и при том тысячами пришлось пожертвовать ради краткости); после столь откровенного и всестороннего обсуждения, – найдется ли раб столь покорный, или фанатик столь узколобый, или энтузиаст столь увлеченный, или политик столь толстокожий, чтобы встать на защиту системы, рассчитанной на то, чтобы служить проклятьем рода людского? Проклятьем, под игом которого люди страждут и ропщут вплоть до этой минуты, так и не понимая до конца природу болезни, но лишь ожидая вразумления или мужества, чтобы применить, наконец, нужное для излечения средство.
Мне, я полагаю, нет нужды просить извинения ни у Вашей Светлости, ни у каждого честного человека за то рвение, которое я проявил в данном деле, ибо это – рвение честное и ради дела благого. Я прежде встал на защиту Естественной Религии против конфедерации атеистов и священников (divines). Теперь я вступаюсь за Естественное Общество против политиков и за Естественный разум против всей этой троицы. Когда мир будет более расположен к тому, чтобы слышать истину, или когда я буду более равнодушен к настроениям мира, – лишь тогда мои мысли смогут приобрести более широкую известность. А пока пусть они пребывают во мне и в тех людях, кои уже подготовлены к посвящению в умопостигаемые тайны истины и разума.
Противники мои уже сделали многое из того, чего бы я желал. Религиозные и политические партии достаточно порассказали друг о друге, чтобы трезвому человеку это послужило предостережением против них всех. Сторонники монархии, аристократии и народоправия совместными усилиями подрубали корень правления как такового, и каждый из них, в свою очередь, выставил другого во всей бессмысленности и нелепости. Тщетно говорите вы мне о том, что Искусственное Правление само по себе хорошо и я, мол, сосредоточился лишь на употреблении его во зло. Оно, само оно и есть злоупотребление!
Молю Вас, Ваша Светлость, обратите внимание на колоссальную ошибку, на которой основана всякая искусственная законодательная власть. Замечено было, что люди наделены неуправляемыми страстями, из чего вытекает необходимость защиты от насилия, могущего быть обращенным ими друг против друга. По этой причине они назначили себе правителей, но от этого положение лишь ухудшилось и еще более запуталось: как теперь защищаться от правителей? Quis custodiet ipsos custodes? 70 Тщетно сменили они одного на немногих. Эти немногие были одержимы теми же страстями и они объединились, чтобы усилиться и чтобы обеспечить удовлетворение своих беззаконных страстей за счет общего блага. Тщетно ищем мы спасения в бегстве к правлению многих. Тут все еще хуже: их страсти в еще меньшей степени управляемы разумом, будучи передаваемы от одного к другому, как зараза, и защищены против всех атак уже тем, что их – множество.
Я намеренно не упомянул смешанные формы правления по причинам, которые окажутся совершенно очевидными для Вашей Светлости. Но моя предосторожность не оправдала себя. Вы не преминете обратить против меня и в пользу Политического Общества именно то, о чем я не сказал. Вы не преминете указать на то, как погрешности нескольких простых видов правления исправляются смешением их всех, и как в таком государстве устанавливается приемлемое равновесие всех властей. Признаюсь, Ваша Светлость, – в течение долгих лет это была моя излюбленная ошибка, и из всех жертв, принесенных мною Истине, именно она и по сей день остается величайшей. Когда я признаюсь в том, что считаю это понятие ошибкой, я знаю, к кому я обращаясь. Ибо вполне сознаю, что доказательства – это те же горячительные напитки, а некоторые из них таковы, что под силу лишь весьма крепким головам.
Немного есть тех, с кем я могу общаться столь же свободно как с Поупом 71. Но и Поупу под силу не всякая истина. Робость, присущая ему, препятствует полному раскрытию всех его способностей в той же степени, в какой предрассудки невежества полонят основную массу рода человеческого. И лишь подлинный последователь Истины не спускает глаз со своей провожатой, и его не тяготит то, что он ведомый – лишь бы она была тем, кто ведет. И по здравом размышлении необходимо заключить, Ваша Светлость, что бесконечно лучше оставаться в плену целой тьмы вульгарных заблуждений, нежели отвергнув некоторые из них, в то же время лелеять другие столь же бессмысленные и неразумные.
В первом случае человек пусть и ошибочным образом, но все же сохраняет достоинство последовательности и единообразия. Во втором же получается столь несовместимо-химерическая смесь философии и вульгарных предрассудков, что ничего более смехотворного нельзя и вообразить. Давайте же свободно, без страха и предубеждения исследуем это последнее ухищрение политики. И не задумываясь над тем, сможем ли мы с помощью наших инструментов выведать всю подноготную об этом предмете, давайте исследуем его до самых оснований.
Во-первых, все люди согласны друг с другом в том, что такое соединение королевской, аристократической и народной властей должно образовать весьма сложный, прелестный и замысловатый механизм, который, будучи составленным из множества разнообразных частей, производящих движения столь противоречивые и тенденции столь противоположные, будет приходить в расстройство от любой случайности. Говоря без метафор, такое правление должно быть подвержено частым заговорам, мятежам и революциям уже в силу своего внутреннего устройства. Все это весьма болезненно сказывается на обществе, ибо сближение людей, случающееся при объединении, вместо того, чтобы служить их взаимной защите, лишь увеличивает опасность. Подобная система напоминает город, в котором более всего развиты ремесла, требующие постоянного употребления огня, а при этом дома, стоящие вплотную, построены из легковоспламеняющихся материалов.
Затем во-вторых. Все составные части смешанного правления, имея свои особые права (многие из которых необходимо определить с предельной точностью), остаются весьма неопределенными по своей природе, что становится новым и неиссякаемым источником споров и недоразумений. Отсюда и получается, что в то время как правление должно осуществляться беспрерывно, остается нерешенным вопрос: кто имеет право на осуществление тех или иных функций или кто именно обладает соответствующей властью, чтобы занимать должности в той или иной сфере управления. И пока эта тяжба длится, пока такое равновесие сохраняется, благополучного разрешения всего дела никогда не будет. Всевозможные злоупотребления и злодейства чиновников остаются безнаказанными. Грандиознейшие махинации и грабежи общественных доходов совершаются безо всякого стеснения перед правосудием. Злоупотребления в силу долговременности и безнаказанности входят в обычай вплоть до того, что уже прямо противоречат законам и превращаются в практически неизлечимую болезнь, если только лечение не будет столь же непотребным, как и само заболевание.
В-третьих, отдельные части этого вида правления, даже будучи объединенными, сохраняют свой особый дух. Короли амбициозны, аристократы высокомерны, народ мятежен и неуправляем. Каждая часть при всем показном миролюбии стремится навязать всем остальным то, что выгодно ей. Именно поэтому во всех вопросах, идет ли речь о внешней или внутренней политике, существо дела рассматривается не само по себе, а с точки зрения интересов той или иной партии: уменьшит или увеличит власть короны данное конкретное решение, до какой степени привилегии подданных окажутся расширенными или ограниченными? И вопросы эти всегда разрешаются не по существу дела, а в соответствии с интересами той партии, которая на этот момент сильнее. А в таком случае равновесие оказывается нарушенным то в одну, то в другую сторону. В одном случае произвольная власть сосредоточивается в руках одного человека; в другом – это постоянно нарушаемый союз тех немногих, кто объединяется, чтобы обманывать властелина и порабощать народ; в третьем – это лихорадочная и неуправляемая демократия.
Основным инструментом, осуществляющим все эти перемены и наполняющим их особой отравой, является партия. Совершенно неважно, каковы принципы данной партии или каковы ее намерения. Дух, движущий всеми без исключения партиями – один и тот же: дух тщеславия, своекорыстия, угнетения, мошенничества. Этот дух превращает в полную противоположность те принципы, которыми наделила нас благоволящая природа: честность, справедливость и даже естественные страсти, – соединительные скрепы Естественного Общества. Одним словом, Ваша Светлость, все мы видели, а если некие посторонние рассуждения были бы достойны серьезного внимания мудреца, то некоторые из нас и прочувствовали на себе такое угнетение со стороны партийного правительства, подобного которому не знала ни одна тирания.
Ежедневно мы видим, как наиважнейшие права, от которых зависит буквально все, разбираются и определяются в последнюю очередь и без всякого даже намека на рассмотрение по справедливости. Мы наблюдаем это бесстрастно, ибо все наше взросление проходило на фоне такой практики. Мы не удивляемся, узнав о том, что человеку предлагают стать беспринципным предателем, и предлагают так, как будто бы речь шла о самой заурядной услуге. И мы узнаем о том, что предложение отвергнуто не потому, что рассчитано на вожделение несправедливое и неразумное, но потому что этот «достойнейший» уже сторговал свою неправедность кому-то другому. Я не стану дальше распространяться на эту тему. Вы ведь вполне понимаете, что я не использую и четвертой части той силы, которую мог бы придать моим аргументам, а потому Вы и не окажетесь в растерянности.
Всякий человек имеет вполне достаточно свободы мысли, но при условии, что он знает, как правильно выбирать предмет для своих размышлений. Вы можете свободно критиковать китайскую конституцию и со всей суровостью оценить все эти абсурдные трюки и деструктивную враждебность ко всему чужому китайских бонз. Но декорации меняются, когда вы возвращаетесь домой: то, что в Китае признавалось разумом и истиной, получит наименования атеизма и измены в Британии. Я подчиняюсь условиям, и хотя преимущества мои велики, я отказываюсь от легкой победы. Ибо совершенно ясно, Ваша Светлость, что за картина партийных безобразий встает перед глазами, даже если взглянуть на наше государство.
Я мог бы показать, как клика, в одно царствование подстрекавшая народ к антиправительственным выступлениям, в другое выступила покровительницей тирании. Я мог бы показать, как все они во все времена предавали общественную безопасность и как весьма часто с таковым же вероломством они торговали своим главным делом, продавая заодно и своих союзников. Я мог бы показать, с какой яростью они спорили о словах, пропуская при равнодушном молчании вещи исключительной важности. И я мог бы показать со всей ясностью, что у них были прекрасные возможности творить эти злодеяния, даже нет – что они сами появились и взросли на почве этой сложной формы правления, на которую нам мудро советуют смотреть как на великую благодать!
Переворошите, Ваша Светлость, нашу историю со времен завоевания. Едва ли найдется хоть один государь, который не посягнул бы на конституцию с помощью обмана или насилия. Едва ли обнаружится хоть один Парламент, который знал бы пределы своей власти (Authority), полагая таковые для власти королевской. Неизбывное множество зол постоянно взывает к реформам, которые оказываются невыносимее самих этих зол. Наша хваленая свобода временами попирается, временами переживает бурный подъем и постоянно находится в состоянии непостоянства и неуравновешенности. И держалась она исключительно благодаря взрывам постоянных междоусобиц, войн и заговоров.
Ни в одной стране Европы эшафот не омывался столь часто кровью се благородного сословия. Конфискации, изгнания, поражение в правах собственности и правах гражданских, казни составляют значительную часть истории тех наших благородных фамилий, которые избежали полного искоренения. Конечно, нравы прежних дней были значительно свирепее нынешних. В те далекие и дикие времена враждовавшие части довольно-таки хаотического государственного целого подкрепляли свои особые претензии с помощью меча. С тех пор опыт и политика изобрели иные методы.
Res vero nunc agitur tenui pulmone rubetae 72.
Но насколько моральная испорченность, злоба, высокомерное презрение, забвение всех обязанностей по отношению к стране и бесстыднейшее публичное проституирование предпочтительнее всех этих вопиюще-насильственных способов межпартийной борьбы я не берусь определить. Уверен лишь, что все это – величайшее зло.
Мое обозрение форм правления закончено. Во время самого исследования Вы могли заметить весьма существенную разницу между :моим способом рассуждения и тем, которым пользуются все замеченные в пособничестве Искусственному Обществу. Они придумывают свои планы относительно того, что кажется им наиболее соответствующим их вымыслам, чтобы упорядочить жизнь человечества. Я установил ошибочность их планов, указав на реальные и хорошо известные последствия их воплощения в жизнь. Они вынудили разум сражаться с самим собой и всю мощь его направили на доказательство того, что для них он не является надежным провожатым в их жизненном пути. Но к несчастью для нас, отвратившись от простых правил нашей природы и направив разум против самого себя, мы в той же степени увеличили заблуждения и несчастья человечества. Чем глубже мы проникаем в лабиринт искусственности, тем дальше мы оказываемся от тех целей, ради которых вошли в него.
Это случилось почти со всеми видами Искусственных Обществ и во все времена. Мы обнаружили (вернее думали, что обнаружили) неудобство в том, что каждый человек является судьей в собственном деле. Поэтому был учрежден судейский корпус и первоначально с правом принимать решения по собственному разумению. Но вскоре выяснилось, что, поставив наши жизни и наши имения в зависимость от произвольного решения одного или нескольких человек, мы попали в унизительнейшее рабство. И мы устремились к законам как к верному средству против этого зла. Мы убедили себя, что уж с ними-то мы бы всегда смогли более или менее определиться в каждом случае. Но смотрите – появились разногласия относительно смысла и истолкования этих законов!
Таким образом мы снова оказались в прежнем положении полной неопределенности. Были созданы новые законы для объяснения прежних и в связи с этим возникли новые трудности. Увеличилось количество слов, а значит увеличилось и количество поводов для пустопорожних споров. Тогда обратились к примечаниям, комментариям, глоссам, докладам, Responsa Prudentum 73 ученым толкованиям: Орел встал против Орла – авторитет против авторитета. Одни соблазнились новизной, другие продолжали чтить старину. Сторонники новизны отличались большей просвещенностью, приверженцы старины были более почитаемы. Некоторые руководствовались комментариями, а другие строго держались текста. Все запуталось, туман сгустился так, что уже нельзя было вообще установить, что разрешено, а что запрещено, что находится в частной собственности, а что – в совместном владении.
При такой неопределенности (неопределенной даже для профессоров и являющейся «тьмой египетской» 74 для остального человечества) враждующие партии поняли, что для них это положение еще более разрушительно, нежели несправедливость хоть какого-нибудь, но все же – решения. Все, что передается нам по наследству, превратилось в награду победителю судебной тяжбы. Судебные споры и тяжбы превратились в наше наследство.
Профессора искусственного права всегда шли рука об руку с профессорами искусственной теологии. Поскольку их общая цель состоит в том, чтобы запутать человеческий разум и обкорнать его естественную свободу, они избрали весьма схожие средства для достижения этой цели. Священник более громогласно провозглашает свои ужасающие анафемы против разрушения какого-нибудь из своих искусственных установлений или пренебрежения какими-нибудь ничтожными формальностями, нежели против забвения и нарушения тех обязанностей и заповедей естественной религии, которые он с помощью этих установлений и формальностей якобы намеревается укреплять. У юриста также имеются свои формальности и специально созданные институции, к которым он относится прямо-таки с религиозным почитанием.
Самое безнадежное судебное дело не является для подателя иска юридически худшим случаем по сравнению с ситуацией, когда его защитник или представитель не знает этих формальностей или пренебрегает ими. Судебная тяжба – это как неуправляемый спор, в котором сам предмет спора сразу же утрачивается из вида, и стороны перебрасываются на предмет, совершенно посторонний тому, из-за чего собственно спор и возник. В судебном иске заключен вопрос о том, кому принадлежит право на определенный дом или ферму? И вопрос этот ежедневно разрешается не на основании свидетельств, подтверждающих это право, а на основании соблюдения или несоблюдения определенной фразеологии, которой пользуются джентльмены в мантиях и по поводу которой даже между ними царит такое несогласие, что наиопытнейшие ветераны этой профессии никогда не могут быть уверены, что они не ошибаются.
Давайте же поговорим начистоту об их профессии с этими учеными мудрецами, этими служителями священного храма Правосудия. Являемся ли мы судьями в вопросе о том, что принадлежит нам? Ни в коей мере. Тогда вы, посвященные в тайны Богини с повязкой на глазах 75, скажите мне, имею ли я право есть хлеб, который я добыл, рискуя жизнью или в поте лица своего? Преисполненный серьезности доктор отвечает мне положительно. Достопочтенный блюститель порядка отвечает отрицательно. Юрист-ходатай в высшие инстанции рассуждает и так, и сяк, а завершает ничем.
Что же мне делать? Мой противник начинает тяжбу и наседает на меня со всех сторон. Я принимаю вызов и призываю на помощь эту троицу для защиты моего дела. И мое дело, которое два крестьянина от сохи могли бы разрешить в полчаса, рассматривается в суде двадцать лет! Но вот близится конец моих стараний, и я вознагражден за мои тяжкие труды и беспокойства – суд решил в мою пользу.
Но не тут-то было! Дотошный командир из армии противника обнаружил процедурную ошибку. И мой триумф оборачивается трауром. Я употребил «или» вместо «и», или допустил погрешность, ничтожную по видимости, но ужасающую по своим последствиям, и теперь весь мой успех аннулирован как результат ошибки. Я отзываю свой иск, я мечусь по судам, я обращаюсь от судов обычного права к судам дополнительным и обратно, но везде меня преследует та же неопределенность. И ошибка, в которой нет никакой моей вины, становится решающей в вопросе о моей свободе и собственности, отправляет меня из суда в тюрьму, обрекая мою семью на нищенство и голодную смерть.
Джентльмены, я не виноват в том, что наука ваша темна и неопределенна. Я никогда не помрачал ее абсурдными и противоречивыми понятиями, равно как и не запутывал ее с помощью мелкого шулерства и словесных ухищрений. Вы исключили меня из всякого участия в решении моего дела. Наука для меня слишком сложна – я признаю это. Но она оказалась чересчур сложной даже и для вас самих! Вы избрали столь сложный путь, что сами же заблудились: вы ошиблись и вы наказали меня за ваши же ошибки!
Вы скажете мне, Ваша Светлость, что судебная волокита – это такая заезженная тема, а злоупотребления, связанные с этим, имеют столь ощутимые последствия, что каких только жалоб мы не слышали. Собственность есть то, с помощью чего человек обеспечивает свое существование, а потому всякая проволочка в вопросе об определении ее принадлежности – это наихудшая несправедливость, ибо она обессмысливает и подрывает самое цель моего обращения к суду за облегчением моих страданий.
И все обстоит наоборот в вопросе о человеческой жизни, где как раз никакое откладывание окончательного решения не может быть слишком долгим. И в этих делах ошибки достаточно часты, но если приговор выносится слишком поспешно, то ошибка становится абсолютно непоправимой. Это хорошо понимают сами джентльмены в мантиях, и у них даже существует такая максима: De morte hominis nulla est cunctatio longa 76. Но я не в состоянии даже предположить, что заставило их поступить вопреки очевидным правилам и в противоречии с разумом, их начертавшим! Вопрос о собственности, который должен бы (по вышеуказанным причинам) разрешаться абсолютно неотложно, становится полем умственных упражнений для юристов многих поколений. Multa virum volvens durando saecula vincit 77. Но вопрос о человеческой жизни, этот великий вопрос, – в котором никакое откладывание решения не должно рассматриваться как досадная процедурная проволочка, – в обычном порядке получает свое решение за самое большее двадцать четыре часа! Стоит ли дивиться тому, что неразлучные спутники таких решений – несправедливость и абсурд?!
Спросите политиков, с какой целью первоначально замышлялись законы, и они ответят, что законы задумывались для защиты бедных и слабых от угнетения со стороны богатых и сильных. Но конечно же ничто не может быть более смехотворным, чем такая претензия: подобным образом любой может мне сказать, что снял с меня мою ношу, поскольку он поменял один груз на другой. Если бедняк не способен поддерживать свой иск в соответствии с той хлопотной и дорогостоящей процедурой, которая установлена в цивилизованных странах, то не имеет ли богач то же преимущество в сравнении с ним, какое имеет сильный в отношении слабого в естественном состоянии?
Но мы не станем даже сопоставлять естественное состояние, являющееся царством Бога, с политическим обществом, которое есть лишь абсурдное самозванство человека. Верно, что в естественном состоянии любой, кто сильнее, может избить или ограбить меня. Но верно и то, что я совершенно свободен в выборе способов самозащиты: я могу нанести неожиданный ответный удар, применить какую-нибудь хитрость и вообще использовать все, что даст мне превосходство над ним. Но в политическом обществе богач может ограбить меня иным способом. И я совершенно беззащитен, ибо деньги – это единственное оружие, которым дозволено сражаться. А если я попытаюсь отомстить за себя, то все силы общества наготове, чтобы окончательно уничтожить меня.
Один хороший протестантский пастор сказал однажды: где начинается тайна, там заканчивается религия. Не могу ли я сказать то же самое по крайней мере о человеческих законах: где начинается тайна, там заканчивается правосудие? Трудно сказать, кто больше нажился на прибыльном бизнесе таинств – доктора права или доктора теологии? Юристы, как и теологи, соорудили еще один разум помимо Разума Естественного, и в результате появилась какая-то особая справедливость помимо Справедливости Естественной. Они так запутали мир своими бессмысленными формальностями и церемониями и столь усложнили простейшие вопросы своим метафизическим жаргоном, что людям, не посвященным в таинства профессии, крайне опасно предпринимать даже малейшие шаги без их совета и помощи.
Так ограничив лишь своим кругом знание фундаментальных вещей, касающихся нашей жизни и собственности, они поставили остальное человечество в предельно унизительную рабскую зависимость. Мы превратились в приживал, во всем зависящих от воли этих господ. И метафизическому словоблудию дано решать, понесет ли наказание величайший из преступников или избежит его? И не будет ли достойнейший член общества поставлен в условия жизни, совершенно для него невыносимые?
Одним словом, Ваша Светлость, несправедливость, волокита, безмозглость, мнимая ясность и аффектированная таинственность права таковы, что многие из тех, кто испытал все это на себе, с восхищением и завистью думают о временах, когда дела решались по произволу судей, но быстро, просто и с соблюдением равенства. Мне нет нужды здесь особо распространяться перед Вашей Светлостью, ибо из Ваших уст неоднократно исходили сожаления по поводу всех наших бед и несчастий, которые проистекли из искусственных законов. И Ваше мужество тем более достойно восхищения и похвалы, что благородный дом Вашей Светлости обязан своим богатством и своим почетом как раз этой профессии.
Прежде чем мы завершим наше исследование искусственного общества, я предложу Вашей Светлости более подробное рассмотрение тех отношений, которые таковое общество порождает и тех выгод – буде таковые обнаружатся, – которые из этих отношений происходят. Самым очевидным образом общество делится на богатых и бедных, и не менее очевидно, что число первых стоит в разительной диспропорции ко вторым. Единственное занятие бедняков – прислуживать праздности, глупости и роскошеству богатеев. А единственное занятие богачей, в свою очередь, – находить наилучшие способы увековечивания рабства и увеличения тягот бедняков.
Существует неизменный закон Естественного Состояния, в соответствии с которым каждый имеет в соответствии со своим трудом. Для состояния же Искусственного Общества верен столь же постоянный и неизменный закон, согласно которому наиболее тяжко трудящиеся имеют меньше всех, а те, кто вообще не трудится, утопают в наслаждениях. Такое положение вещей до невыразимости странно и смехотворно нелепо. Мы не можем поверить, когда нам рассказывают об этом, хот.я мы ежедневно наблюдаем этот самый порядок вещей собственными глазами и нимало не удивляясь.
Я полагаю, что в Великобритании наберётся около ста тысяч людей, занятых на добыче свинца, олова, железа, меди и угля. Эти несчастнейшие из несчастных вряд ли когда-либо видят солнечный свет, будучи погребены в недрах земных. Там им установлены тяжкие до отчаяния нормы труда, за который они получают самую грубую пищу и мизерную плату. Вынужденные постоянно дышать испарениями этих ядовитых ископаемых, они наносят непоправимый вред своему здоровью и умирают преждевременной смертью. Добавьте к этому еще по меньшей мере сто тысяч, беспрерывно мучимых удушающим чадом, открытым пламенем и необходимостью тянуть лямку в процессе переработки всего того, что добывается на этих шахтах.
Если бы кто-нибудь рассказал нам, что двести тысяч ни в чем не повинных людей были обречены на столь невыносимое рабство, как бы мы жалели этих несчастных страдальцев и как велико было бы наше справедливое возмущение теми, кто прибегнул к столь жестокому и бесчестящему наказанию? Вот пример (и я не мог бы найти более вопиющий) того, как мы спокойно проходим мимо бесчисленного множества вещей лишь потому, что они в привычном облачении, но они же повергают нас в шок, представая перед нами в неприкрытой наготе.
Но это количество, сколь ни велико оно, и это рабство, сколь ни унизительно оно и ужасно в нашей стране, – ничто в сравнении с тем, что выпало на долю остальной части мира. Миллионы ежедневно погрязают в ядовитых болотах и губительных испарениях свинца, серебра, меди и мышьяка. Мы уже не говорим о многих других видах промышленности и других ступенях безысходности и презрения, на которых гражданское общество расположило многочисленных Enfants perdus 78 своей армии. Согласится ли хоть один разумный человек оправдать хотя бы самое терпимое из этих выматывающих человеческие силы производств ради появления благодаря этому искусственных и политикой поощряемых наслаждений? Ни коем случае!
И надо ли мне напоминать Вашей Светлости, что те, кто находит средства, и те, кто достигает цели – совсем не одни и те же люди. Рассмотрев странные и неподдающиеся отчету выдумки и уловки искусственного разума, я однажды назвал эту планету Бедламом нашей системы. Глядя на последствия некоторых из этих фантазий, не можем ли мы все это на тех же основаниях назвать подобным образом Ньюгейтом и Брайдвеллом 79 Вселенной?
В самом деле – слепота одной части человечества в сотрудничестве с безумием и подлостью другой явилась подливным созидателем этой уважаемой «материи» политического общества. И как слепота человеческого рода ввергла его в рабство, так и состояние рабства теперь является предлогом для того, чтобы продолжать держать его в первоначальной слепоте. Ибо политик с невыносимой серьезностью заявит вам, что рабское состояние делает большую часть человеческого рода неспособной к поиску истины, оставляя ей в удел лишь низкие и недостаточные идеи. Это слишком верно и это – одна из причин, почему я обвиняю подобного рода установления.
В столь безысходном положении прозябает (если сделать некоторые поблажки и исключить ничтожное меньшинство) девять десятых человеческого рода. В качестве паллиатива может быть выдвинуто утверждение, что по крайней мере богатые извлекают существенную и реальную выгоду из безысходности большинства. Но так ли это на самом деле? Исследуем этот вопрос более внимательно.
Для этого разделим богачей в любом обществе на два разряда. К первому отнесем тех, кто кроме богатства обладает значительной властью и управляет политической машиной. Ко второму – тех, кто использует свои богатства исключительно ради собственных удовольствий. По поводу первых известно, что их постоянная озабоченность, беспокойство, дни, проводимые в напряженных трудах, и бессонные ночи вошли чуть ли не в поговорку. Всего этого достаточно, чтобы их положение оказалось вполне сопоставимым с тем, в котором пребывает несчастное большинство. Но есть ряд обстоятельств, и вовсе усугубляющих их ситуацию. Не только рассудок их постоянно трудится, что есть тягчайший труд, но и в душах у них бушуют наихудшие, самые беспокойные и самые ненасытные из всех страстей – алчность, честолюбие, страх и зависть. Ум не успокаивается ни на минуту. Власть изгоняет из него все человеческие и утонченные добродетели. Сострадание, благоволение, дружба, – это все вещи, практически неизвестные в высших кругах. Verae amicitae rarissime inveniuntur in iis honoribus reque publica versantur – говорит Цицерон 80. И в самом деле, любой двор – это школа, где жестокости, гордыне, коварству и предательству обучают с губительнейшим совершенством. Это все так известно и так общепризнанно, что не будь оно необходимой частью моего предмета, я не упомянул бы об этом вовсе. Потому-то я не стал рисовать во всей полноте и во всей красочности ужасающую картину вырождения и унижения человеческой природы среди тех, о ком существует вульгарное представление как о наиболее счастливых и в добром душевном расположении пребывающих людях.
Вы знаете те оригиналы, с которых я мог бы написать подобные картины. Счастливы те, кто знает их достаточно, чтобы понимать, сколь ничтожны обладатели всех этих вещей и сколь ничтожно то, чем они владеют. И счастливы те, кто был сметен с занимаемых ими постов благодаря остаткам их добродетелей. Ради этого стоит расплатиться всем, чем угодно – почестями, богатством, титулами и даже потерей собственной страны!
Обратимся теперь к другому разряду богачей, тем, кто посвящает свое время и свое состояние праздности и наслаждениям. Насколько счастливее они? Наслаждения, согласные с природой, доступны всем и потому не являются исключительной принадлежностью богатых. Наслаждения искусственные редко бывают искренними и никогда не доставляют удовлетворения. Что еще хуже – эта постоянная погоня за наслаждениями лишает их радостного удовольствия или, скорее, превращает их в обременительное и трудоемкое дело. Это ведет к еще более роковым последствиям. Тело становится слабым и хилым, подвергаясь всем тем ужасным расстройствам и еще более ужасным методам лечения, которые являются результатом роскошества, с одной стороны, и бессильных и смехотворных потуг человеческой искусственности – с другой.
Наслаждения этих богачей едва ли ощущаются ими как наслаждения, но зато всякие боли и заболевания терзают их по-настоящему! И разум не избегает той же участи – он становится ленивым и расслабленным, безвольным и неспособным к поиску истины. К тому же – совершенно не имеющим никакого понятия о настоящем счастье, не говоря уже о том, как наслаждаться им. Бедняки из-за чрезмерного труда и богачи благодаря их исключительной роскоши оказываются в равном положении и одинаково далеки от всякого знания, которое могло бы направить их к счастливой жизни.
Обескураживает зрелище, открывающееся изнутри всякого гражданского общества! Низы сломлены и втоптаны в грязь посредством жесточайшего угнетения, а богатеи своей искусственной жизнью навлекают на себя беды еще худшие, нежели их тирания, вероятно, могла бы навлечь на нижестоящих. И совсем другая картина в Естественном Состоянии. Природа не порождает никакой нужды, а люди в этом состоянии имеют лишь те потребности, которые они способны удовлетворить умеренным трудом, а посему здесь и нет рабства. А так же нет и роскоши, поскольку человек в одиночку не способен обеспечить себя средствами для этого. Жизнь проста и потому – она счастливая.
Я знаю, Ваша Светлость, что этот ваш политик, защищаясь, станет утверждать, что такое неравенство в высшей степени полезно. Что не будь определенная часть человечества обречена на тяжкий труд, искусства, возделывающие жизнь, не могли бы развиваться. Но я спрошу у этого политика, каким образом возникла нужда в этих искусствах? Он ответит, что без них не может существовать гражданское общество. Значит, искусства необходимы для гражданского общества, а гражданское общество необходимо, чтобы развивались искусства. Так и будет он без конца ходить по кругу без всякой цели, превращая одну ошибку и экстравагантность в оправдание другой.
В беседах с друзьями я нередко высказывал свое отношение к этим искусствам и причинам их возникновения. Поуп выразил то же самое в прекрасных стихах, в которых он с несокрушимой силой разума и изяществом языка славит естественное состояние:
Then was not Pride, nor Arts that Pride to aid, Man walk'd with Beast, Joint-tenant ot'the Shade 81
В целом, Ваша Светлость, если политическое общество в любой из своих форм все еще превращает множество людей в собственность немногих, если оно ввело совершенно ненужные работы, невиданные пороки и болезни, противоестественные наслаждения, если во всех странах оно укорачивает жизни миллионов и ставит эти миллионы в крайне унизительное и безысходное положение, станем ли мы и дальше поклоняться столь губительному идолу и ежедневно приносить ему в жертву наше здоровье, нашу свободу и наш покой? Или мы обойдем стороной эту кучу абсурдных понятий и гнусных деяний, полагая, что мы достойным образом исполнили свой долг по изобличению заурядных махинаций и жалких уловок немногих безумных, хитроумных или честолюбивых жрецов!
Увы, Ваша Светлость, на всех делах наших лежит печать всепоглощающей смерти, а мы хлопочем о том, как залечить указательный палец. Ибо не затопил ли этот Левиафан общественной власти Землю потоками крови как бы для того, чтобы играть и плескаться в этом потопе? Мы показали, что политическое общество, по самым скромным подсчетам, оказалось средством убиения количества людей в несколько раз превышающего число ныне живущих за весьма короткий срок своего существования – не более четырех тысяч лет по всем подсчетам. Но мы ничего не сказали о другом и, быть может, столь же ужасном следствии этих войн, которые пролили моря крови и ввергли многие миллионы людей в безысходное рабство. И это – всего лишь вступительное действо, разыгрываемое на подмостках политического Храма. Гораздо более ужасное зрелище открывается внутри него.
Несколько видов правления соревнуются друг с другом в абсурдности своего устройства и угнетении, которые они принуждают претерпевать своих подданных. Какие бы формы они не принимали, на поверку все они оказываются деспотизмом и очень скоро превращаются – и по внешности, и по последствиям – в жестокую и презренную разновидность тирании. И я не могу назвать это иначе, ибо мы были воспитаны при другом строе, нежели этот, воплощающий собою одно из худших последствий для человечества. Ибо эти свободные правительства – если принять во внимание пространство, ими занятое и время их существования – внесли столько путаницы и совершили столько бесстыдно-тиранических злодеяний, сколько ни одно из известных нам самых деспотических правительств.
Теперь обратите свой взгляд на лабиринт права и на коварные ловушки, поджидающие вас в его потаенных закоулках. Сочтите разрушения, нанесенные всем государствам честолюбием, алчностью, завистью, обманом, явной несправедливостью и показным дружелюбием. Вглядитесь в пороки, которым едва ли есть место в природном состоянии, но которые пышно цветут на всех этажах политического общества. Восстановите мысленно все наше рассуждение, прибавьте к нему все те основательные соображения, на которые способен Ваш рассудок и, вырвавшись с немалыми усилиями из объятий вульгарной философии, признайтесь, что дело Искусственного Общества проигрышно в еще большей степени, нежели дело Искусственной Религии. Что оно столь же унижает достоинство Творца, сколь подрывает человеческий разум и обрушивает бесконечное множество бед на человеческий род.
Если религии псевдооткровения вызвали войны там, где им воспротивились, и утвердили рабство там, где их восприняли, то якобы мудрые изобретения политиков привели к тому же самому. Но только рабство оказалось намного тяжелее, войны – значительно кровопролитнее, а размах этих бедствий увеличился во много раз. Укажите мне преступление, порожденное безумием и злобой теологов, и я покажу вам сто, проистекших из честолюбия и подлости завоевателей и государственных мужей. Укажите мне на бессмыслицу в религии, и я не затруднюсь найти вам сотню таковых в политических законах и учреждениях. Если вы утверждаете, что Естественная Религия – это единственный и достаточный провожатый, не нуждающийся в посторонней помощи откровения, то укажите мне, на каком основании оказываются необходимыми политические законы? Не один ли и тот же разум действует в теологии и политике? Если законы Природы – это Божьи законы, подобает ли Божественной Мудрости лишь предписывать правила для нас, оставляя проведение этих правил в жизнь на долю глупости человеческих учреждений? Неужели вы будете следовать за Истиной лишь до определенной черты?!
Всеми нашими несчастьями мы обязаны нашему недоверию тому провожатому, которого Провидение посчитало вполне достаточным для вас – т. е. нашему естественному разуму. Отвергнув его при рассмотрении дел человеческих и божественных, мы подставили свои шеи под ярмо политического и теологического рабства. Мы отвергли высокое положение человека, так не стоит удивляться тому, что с нами поступают как со зверями. Но беды наши несравнимо тяжелее, ибо преступление, которое мы совершили, отказывая в законном подчинении нашему разуму, гораздо серьезнее даже самого страшного, что может совершить зверь. И если в конце концов вы признаете мою правоту, но станете убеждать в необходимости – при всей их слабости и зловредности – политических институтов, я начну с равной, а может даже и с превосходящей силой убеждать в необходимости искусственной религии. И каждый новый довод в вашей аргументации будет еще более усиливать мой аргумент. Словом, коль мы решились подчинить наш разум и нашу свободу обществу-узурпатору, нам ничего не остается иного как безропотно принять весь связанный с этим пошлый набор понятий, и примириться с теологией и политикой пошляков. Но если мы признаем эту необходимость чистой выдумкой, не имеющей никакого отношения к реальности, то мы должны отринуть все их фантазии об обществе вместе с их представлением о религии и утвердить наше право на совершенную свободу.
Вы, Ваша Светлость, лишь вступаете в этот мир, тогда как я его покидаю. Я слишком долго играл свою роль в этой драме и смертельно устал. Хорошо ли я играл или плохо, – об этом потомки скажут с большей прямотой, нежели та, что доступна мне и нашему веку со всеми его страстями. Со своей стороны, я ухожу без воздыханий и препоручаю себя Суверенному Порядку без ропота. Чем ближе мы к концу жизни, тем лучше мы осознаем истинную ценность нашего существования и реальный вес наших мнений. Поначалу мы носимся с ними как с писанной торбой, но с течением жизни мы все больше освобождаемся от них.
Сначала мы расстаемся с побасенками и погремушками наших нянюшек. Россказни и погремушки священнослужителей сопровождают нас значительно дольше, а тех, кто правит нами – дольше всего. Но страсти, которые поддерживали все эти мнения, угасают одна за другой, и холодный свет разума при подведении жизненного итога разоблачает тот неверный свет, который играл на всех этих вещах, столь дорогих нам в былые времена. Счастье, Ваша Светлость, коли наученные моим опытом и даже моими ошибками, вы как можно раньше станете оценивать все вокруг таким образом, чтобы жизнь Ваша протекала свободно и вольготно. Я счастлив, что такая оценка обещает мне удобную смерть.
Комментарии составлены Л. В. Поляковым
1 Данная работа является первым политическим трактатом Бёрка. Непосредственным поводом к ее написанию стала посмертная публикация трудов Генри Сент-Джона виконта Болингброка (Henry St John. Viscount Bolingbroke 1678-1751) – видного представителя партии тори в период правления королевы Анны (занимал посты военного министра и министра иностранных дел), политического публициста и мыслителя. Болингброк был сторонником деизма – религиозно-философского направлении, представители которого критиковали христианскую религию откровения, Противопоставляя ей так называемую «естественную религию». Основной тезис деистов заключается в том, что откровение распространяется лишь на незначительную часть человечества и, тем самым, создает неравенство среди людей. Людям же, по учению деистов, вполне достаточно их естественных способностей для решения задачи личного спасения, а религия откровения, исповедуемая и проповедуемая христианской церковью, в лучшем случае излишня, в худшем же – является источником всех бед и зол, обрушившихся на человечество в его истории.
Труды Болингброка в шести томах были опубликованы в марте 1754 г. Здесь деистическая позиция была представлена сколь возможно полно и аргументированно. Бёрк как противник деизма, решил в своей полемике с Болингброком использовать метод доведения до абсурда исходных тезисов оппонента. Деистическое отвержение миропорядка, основанного на принятии христианства как религии откровения и церкви как основы мирской иерархии, Бёрк спроецировал непосредственно па общественно-политическое устройство, исторически возможное лишь как та или иная форма иерархии и подчинения. По замыслу Бёрка отрицание всех «искусственных» форм политической организации общества на том основании, что они не дали человечеству ничего, кроме зла, столь очевидно абсурдно, что дискредитирует автора безоговорочно. А коль скоро Бёрк выпустил свой трактат анонимно первым изданием в 1756 г., приписав его «покойному благородному автору» и при этом создав блестящую стилистическую подделку под Болингброка, то ему казалось, что задача дискредитации и опровержения деизма тем самым выполнена.
История, однако, распорядилась иначе. Этот текст до сих пор интерпретируется разными исследователями по разному. Одни соглашаются признать его иронической сатирой на Болингброка и деизм в целом. Другие находят, что радикализм отрицания исторической несправедливости всегда был присущ самому Бёрку, а потому трактат можно читать и как его собственное если не политическое, то моральное кредо.
Вторым поводом к написанию трактата явилось опубликованное Жан-Жаком Руссо в 1754 г. «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми». В этом тексте противопоставление «естественного», до-политического общества людей обществу «политическому», устанавливающему неравенство между людьми, осуществлено со столь характерной для Руссо виртуозной убедительностью. Бёрк, создавая свою стилизацию под Болингброка, фактически начинает ту философско-этическую войну против руссоизма, эпизоды которой читатель еще не раз встретит на страницах этого издания.
Трактат, вышедший вторым изданием: в 1757 г. и включающий предисловие, содержащее уже прямую ссылку на Болингброка, переведен по тексту, опубликованному в: The Works of the Right Honourable Edmund Burke with а Portrait and the Life of the Author. Vol. I-VIII. London, 1823. vol. I.
2 Исократ (436-338 до н. э.) – афинский оратор, публицист. Выступал за объединение Греции во главе с Афинами (чему посвящена его самая знаменитая речь) для борьбы с персами. Выл противником представительной демократии и отстаивал право землевладельцев на самоуправление.
3 Лорд Коук (Сэр Эдвард Коук, Sir Edward Cokc. Baron Coke, 1552-1634) – английский юрист, специалист в области обычного права. Занимал посты генерального прокурора, верховного судьи, был спикером Палаты Общин английского парламента, отстаивая интересы короны и правительства в судебных тяжбах. Утратив расположение двора, занял резко критическую позицию по вопросу о прерогативах короны в период правления короля Карла I Стюарта. Свои размышления по различным юридическим и политическим вопросам он опубликовал в сочинениях, озаглавленных «Rеports» и «Institutes».
4 «Иногда изукрашенная ложь во многом кажется правдоподобней и часто одной лишь силой аргументации одолевает голую истину» (лат.).
5 Бёрк адресуется здесь к знаменитому землетрясению, разрушившему Лиссабон в 1755 г.
6 Гвичардини Франческо (1483-1540) – флорентийский государственный деятель, политик, дипломат, историк. Являлся послом в Испании при обеих Республиках и во время правления Медичи, был выборным правителем Модены, Пармы и Болоньи, а также военачальником. Автор важнейшего труда по истории современной ему Италии (История Италии), занимающего двадцать весьма объемистых томов, на что и намекает Бёрк.
7 Макиавелли Никколо ди Бернардо де (1469-1527) – знаменитый итальянский мыслитель, один из родоначальников современной политической теории. Главное сочинение, принесшее ему незаслуженную славу прагматичного циника – «Государь» (Il Principe). 14-я глава этой книги как раз и посвящена рассмотрению вопроса о том, «как государь должен поступать касательно военного дела».
8 Гоббс Томас (1588-1679) – английский философ и политический теоретик, один из родоначальников современной политической теории. В своем главном политическом трактате «Левиафан, или материя, форма и власть государства церковного и гражданского» (1651) он противопоставил «гражданскому состоянию», характеризующемуся наличием «общей власти, держащей всех в страхе» – «естественное состояние», т. е. «состояние войны всех против всех».
9 Сезострис – мифический царь Древнего Египта, которому приписывались обширные завоевания в Африке и Азии. Вероятным его прототипом является Сенусерт III из XII династии Среднего Царства – XX-XIX вв. до н. э., осуществивший, возможно, единственный среднеазиатский поход египтян в страну Ретену, располагавшуюся на территории теперешней Палестины или Южной Сирии. История его царствования, как и многих других легендарных правителей, дошла до нас благодаря трудам древнегреческого историка Геродота.
10 Колхида – древнегреческое название Западной Грузии. В VI в. до н. э. там возникли древнегреческие колонии Фасис и Диоскуриада.
11 Имеется в виду римский историк Марк Юнианий (Marcus Junianius), который составил (скорее всего в третьем веке нашей эры) краткое изложение трактата Historiae Philipicae Помпея Трога (Pompeius Trogus).
12 Семирамида – согласно греческой легенде – жена Ассирийского царя Нина, правившая Ассирией долгое время после его смерти. Она вела многочисленные войны и отстроила заново Вавилон, соорудив в нем новое чуда света – знаменитые висячие сады. Источником легенды являлся греческий роман о «Нине и Семирамиде» эллинистического периода литературы (1 в до н. э.). Историческим прототипом Семирамиды была Шаммурамат, мать-регентша ассирийского царя Адад-нирари III (IX-VIII вв. до н. э.).
13 Нин – мифический муж Семирамиды (отсюда Нина – второе ассирийское имя Семирамиды), чьим историческим прототипом был Навуходоносор II (VI-Vll вв. до н. э.).
14 Вавилонское царство (централизованное рабовладельческое государство начало II тысячелетия – 539 г. до н. э.) располагалось на территории современного Ирана. Завоевано Персами.
Ассирийское государство (XIV в. – 605 г. до н. э.) – находилось в Северном Междуречье на территории современного Ирака. Завоевано Мидией и Вавилонией.
Мидийское государство (70-е года VII в. – IV в. до н. э.) располагалось на территории сев.-зап. части Иранского нагорья.
Персия (VI в. до н. э. – 1935 г. н. э.) – древнее государство на территории нынешнего Ирана и официальное название последнего до 1935 г.
15 Ксеркс (правил в 486-465 до н. э.) – искусный дипломат, но не очень удачливый военачальник и государь, – царь Персии, ставший преемником своего отца Дария в деле завоевания Греции. В 480 г. до н. э., он выступил в поход против общеэллинского союза нескольких полисов, объединившихся во главе со Спартой, после чего произошла знаменитая битва в горном ущелье при Фермопилах с отрядом царя Леонида, задержавшим персов достаточно, чтобы греки могли собрать большие силы. Через несколько дней после Фермопильской битвы персидская армия беспрепятственно вступила в Аттику. В связи с тем, что Ксерксу было опасно долго отсутствовать в Персии (так как только к началу похода он смог расправиться с внутренней смутой), он согласился принять навязанную ему греками битву в Саламинском проливе, где и потерпел сокрушительное поражение. В Греции осталась армия Мардония, которая, не будучи в силах прокормить себя, вынуждена была отступить на север, дожидаясь нового персидского похода, состоявшегося в 479 г. до н. э. После решающего поражения в битве у города Платеи и у мыса Микале Ксеркс навсегда оставил Грецию и практически отстранился от управления страной, уединившись в своем гареме. В 465 г. до н. э. был убит начальником своей гвардии.
16 Агесилай (ок. 442-361 до н. э.) – царь Спарты с 398 г. до н. э., один из величайших древних полководцев. Вел успешную войну с Персией, завоевав часть Малой Азии, Фригию, Лидию, но был вынужден вернуться в Грецию, так как Афины, Фивы, Коринф и Аргос, поддерживаемые Персией, объявили спартанцам войну. В итоге началась так называемая Коринфская война (395-387 до н. э.). И хотя в 364 г. до н. э. при Коронее Агесилай нанес силам Афинского союза поражение, конечным результатом явилось то, что и Спарта, и антиспартанская коалиция были вынуждены пойти на серьезные уступки Персии, оговаривавшиеся в условиях «Анталкидова» мира. Умер Агесилай, возвращаясь из Египта, где он в очередной авантюре поддерживал восставшего против Персии Нектанабиса II.
17 Александр Великий, или Александр III Македонский (356-323 до н. э.) – царь Македонии с 336 г. дон. э., ученик Аристотеля, величайший полководец и государственный деятель. В данном случае Бёрк имеет ввиду поход Александра в 330 г. до н. э. против Персии. В 327 г. до н. э. Александр отправился в знаменитый Индийский поход. В 323 г. до н. э. умер от тропической лихорадки, принесенной греками из Индии.
18 Сирия – государство в Азии, с начала II тысячелетия до н. э. вплоть до декабря 1943 г. последовательно входила в состав Древнего Египта, Ассирии, Нововавилонского царства, империи Александра Македонского, Рима, Византии и Османской империи. В 1920-1943 гг. Сирия – под французским мандатом, а после Сирийского национального восстания – независимое государство.
Пергам – название царства (283-133 до н. э., с 129 до н. э. римская провинция Азия) и его политического центра, города (основан в XII в. до н. э.) в Малой Азии, родины знаменитого пергамента и пергамской библиотеки.
Македония (Древняя) – государство (V-II вв. до н. э.), располагавшееся на территории современной Македонии, и созданное в результате объединения Филиппом II (отцом Александра Великого) разрозненных городов в центральной части Балканского полуострова. После смерти Александра Великого в 323 г. до н. э. Македония уже не смогла удерживать в подчинении столь обширные территории, империя распалась, в самом государстве в результате борьбы диадохов (полководцы Александра) к власти пришла династия Антигонидов, а после трех Македонских войн с Римом (с 215 по 168 гг. до н. э.) превращена в римскую провинцию.
19 Имеются ввиду войска Римской Империи.
20 Имеется ввиду Пелопоннесская война 431-404 гг. до н. э., во время которой Афины и их союзники выступили против Спарты и потерпели поражение.
21 Ацелдама (арамейское Aceldama, пришедшее к нам как греческое Akeldama) – имя нарицательное ддя обозначения любого места, на котором совершенно массовое кровопролитие. Пошло от названия священного поля у арамейцев (семитические племена, выходцы из Аравии, предки современных ассирийцев, или айсоров, расселявшиеся в XIV-XI вв. до н. э. по Передней Азии), на котором совершались большие, в том числе и человеческие, праздничные жертвоприношения (в Греции – «гекатомбы»).
22 Сицилия – самый большой остров в Средиземном море на юго-запад от Апеннинского полуострова. Ситуация здесь была весьма сходна с положением в греческом мире – процветали развитые тирании. Однако существованию тирании в Сицилии постоянно угрожало упорное сопротивление аристократии (республиканская партия) и вторжения соседних держав – Карфагена, Афин и Рима. Отсюда и такое обилие войн. В данном случае Бёрк совершенно определенно ссылается на разорение Карфагеном сицилийского города Химера в 480 г. до н. э., Афинское поражение при Сиракузах в 415-413 гг. до н. э. и Римское завоевание Сицилии в период Первой Пунической Войны.
23 Карфагеняне – граждане Карфагена – древнейшего города-государства в Северной Африке, в районе современного города Тунис. Основан в 825 г. до н. э. финикийцами. К III в. дон. э. завоевал Северную Африку, Сицилию (кроме Сиракуз) Сардинию (остров в Средиземном море) и Южную Испанию. Карфаген был главным соперником Римской Империи с самого начала ее становления. Был разрушен в 146 г. и исчез навсегда как государство, став по большой части римской провинцией Африка (небольшая территория была отдана за помощь Риму в борьбе с Карфагеном Нумидии, превращенной через сто лет вслед за Карфагеном в Римскую провинцию Новая Африка).
Римляне – граждане (то есть имеющее право голоса) «Вечного города Рима», но не всей Римской Империи, что и привело к тому, что город Рим стал беспрецедентно огромным мегаполисом, население которого насчитывало более миллиона человек. В расширительном смысле название «римляне» применяется ко всем жителям Римской империи.
24 Римская Империя (Рим) – древнее государство, согласно легенде основанное на реке Тибр братьями Ромулом и Ремом около 754/753 гг. до н. э. В преданиях упоминаются семь правивших в VIII-VI вв. до н. э. царей (по некоторым источникам приглашенных из числа царских отпрысков Этрусской династии), после изгнания последнего из которых, Тарквиния Гордого, была установлена республика (510/509 до и. э.). К середине III в. Рим подчинил себе всю территорию Италии и превратился в крупное государство, добившись гегемонии во всем Средиземноморье, что привело к столкновению с другой мощной державой – Карфагеном.
25 Сабиняие (точнее, сабины) – италийские племена, обитавшие между рекой Тибр, Атернус и Анно.
Самииты – италийское племя в средней Италии. В результате Самнитских войн к началу III в. до н. э. завоеваны Римом. Войн было всего три: 343-341, 327-304 и 298-290 гг. до н. э. Велись они за господство в Центральной Италии между римлянами и союзом италийских племен во главе с самнитами. В результате союз был распущен, а племена подчинены.
Экки – среднеиталийское племя, входившее в Самнитский союз.
Вольски – древнее племя в Центральной (Средней) Италии, вероятно, родственное умбрам и эккам. Во 2-й половине IV в. до н. э. покорены римлянами.
Этруски – древние племена (происхождение которых до сих пор не выяснено, ближайшие к ним по культуре и языку – баски, живущие в Пиренеях, Северная Испания), населявшие в I тысячелетии до н. э. северо-запад полуострова, область древней Этрурии (современная Тоскана), создавшие развитую цивилизацию, предшествовавшую римской и оказавшую на последнюю большое влияние. В конце VII в. до н. э. объединились в союз 12 городов-государств (греческий аналог полисов), около VI в. завладели Кампаньей. Встали на пути развивающегося Рима и в результате продолжительной борьбы были им покорены в V-III вв. до н. э.
26 Пунические войны – войны между Римом и Карфагеном за господство в Средиземноморье. Всего их было три: 264-241, 218-201 и 149-146 гг. до н. э. Первоначально войны велись с переменным успехом, и только под конец чаша весов стала склонятся в сторону Рима – в основном благодаря искусной политике по приобретению союзников и мощным внутренним ресурсам. Крупнейшие битвы: при Милах (260 до н. э.) и Эгатских островах (241 до н. э.) – морские победы римлян; при Тразименском озере (217 до н. э.) и Каннах (216 до н. э.) – победы карфагенян во главе с Ганнибалом (знаменитый переход «слоновьей армии» через Альпы); при Заме (202 до н. э.) – победы римлян во главе со Сципионом Старшим; 149-146 гг. до н. э. – осада и взятие римлянами г. Карфагена.
27 Митридат VI Евпатор, то есть Великий (132-63 до н. э.) – царь Понта с 120 г. до н. э. (государства на черноморском побережье). Вел войну со скифами, подавил восстание Сармака в Боспорском (там же) царстве. Подчинил все побережье Черного моря. Всю жизнь провел в войнах с Римом. Разбитый войсками римского консула Мария, он в 84 г. до н. э. был вынужден заключить мир, по которому выдавал флот, отказывался от всех завоеваний в Азии и уплатил огромную дань – 2000 таланов. В 83-81 гг. до н. э. он предпринял вторую войну и, прогнав из Азии оставленного Суллой Мурену, стал готовиться к третьей войне (74-63 до н. э.). Вначале дела шли удачно, но в 66 г. до н. э. он был разбит консулом Помпеем и стал, собирать новые войска, чтобы вторгнуться в Италию. В это время возмутились его войска (наполовину наемные), против него восстал его сын Фарнак, и Митридат покончил с собой в 63 г. до н. э.
28 Сулла Луций Корнелий (138-78 до н. э.) – римский диктатор, в 107 г. до н. э. во время Югуртинской войны был квестором консула Мария, затем участвовал, в войне с кимврами и тевтонами (германские племена, разбиты Марием в 101 г. до н. э. в битве при Верцеллах). В 93 г. до н. э. избран претором, а в 88 г. до н. э. за отличие в Марсийской войне – консулом. Сулле было поручено ведение войны с Митридатом VI, но в это время народная партия в Риме передала главное начальство Марию. Тогда Сулла подошел со своим войском к Риму и, взяв его, объявил главнейших своих противников вне закона, а сам снова всецело посвятил себя ведению порученной ему войны. Тем временем противники Суллы снова захватили власть в свои руки, и Марий сделался консулом (в 7-й раз). Доведя войну с Митридатом до успешного конца, Сулла снова вернулся со своим войском в Вечный город, где, пользуясь властью диктатора, преподнесенной ему Сенатом на неопределенное время, организовал проскрипции и террор в 82 г. до н. э.
Проскрипции (буквально – письменное обнародование) – списки лиц, объявленных вне закона (при Сулле и триумвиратах). Использовались в политической борьбе, для сведения личных счетов, а также как средство обогащения (имущество проскрибированного подвергалось конфискации).
29 Херонея – город в Македонии, где Архелай, полководец Митридата VI, был три раза подряд разбит Сурой Брутом и один раз Суллой (второй раз Сулла победил его при Орхомене).
30 Бёрк ошибочно называет имя Дорилай вместо Архелай. Архелай (1 в. до н. э ) – греческий полководец на службе у Митридата VI. Несмотря на победное шествие по Центральной Греции с 88 г. до н. э., он дважды был разбит Суллой и еле выговорил у Рима мирное соглашение. Будучи под подозрением в измене, он был вынужден бежать в Рим и в итоге кончил тем, что действительно помог Сулле победить Митридата.
31 Цизикум (более точно – Цизикус) – колония Милета в Малой Азии, которая оказала мужественное сопротивление Митридату VI в 74 г. до н. э. во время третьей Митридатской войны, что позволило Сулле отрезать армию Митридата от подходящего подкрепления и наголову разбить ее. За такую помощь Рим наградил город Цизикум, отдав ему прилегающие территории.
32 Афины – крупный город-государство (полис) в Древней Греции, столица современной Греции. Часто Афины выступали как инициатором междоусобиц в Греции, так и центром сплочения сил в борьбе против иноземных захватчиков. Как и все другие государства того времени, Афины в первую очередь преследовали свои интересы и несколько раз предавали Спарту в борьбе с персами. В данном случае имеется в виду то время, когда Сулла осадил и взял Афины за то, что те, по воле своего диктатора Аристиона, выступили на стороне Митридата VI, после чего Сулла отдал город своим войскам на разграбление.
33 Римская Республика – период истории Древнего Рима, начиная с низложения последнего Римского царя Тарквиния Гордого в 510 г. до н. э. Начиная с 27 г. до н. э., когда Октавиан получил от Сената титул Августа и императорское звание, начинается имперский период Римской Республики, продлившийся до разрушения Аларихом Западной Римской Империи в 476 г.
34 Югуpтa – нумидийский царь, убивший своих сонаследников и посредством подкупа римских полководцев (все они были потом обвинены в измене Республике и казнены) отсрочивший войну с Римом. В происшедшей все же Югуртинской войне (111-106 до н. э.) потерпел поражение и умер в заточении.
Антиох – имеется ввиду сирийский царь династии Селевкидов Антиох III (242-287 до н. э.), завоевавший Армению, Парфию и Бактрию. После того как начал войну с римлянами, потерпел ряд поражений и был разбит наголову при Магнезии.
35 Цезарь, Гай Юлий (100-44 дон. з.) – знаменитый римский полководец и государственный деятель. Выступил на политическую арену в 73 г. до н. э. В 60 г. до н. э. заключил с Помпеем и Крассом первый триумвират; в 59 г. до н. э. был избран консулом и получил в управление на 7 лет Цизальпинскую Галлию. Во время своего восьмилетнего пребывания там (58-50 до н. з.) покорил Галлию и создал себе верное войско, с которым затем перешел Рубикон, границу между Галлией и Италией, и овладел Римом, сделавшись фактически неограниченным правителем и получив от Сената титул императора. В 44 г. до н. э. пал от рук заговорщиков.
36 Имеется ввиду Плутарх (ок. 45 – ок. 127 н. э.) – знаменитый древнегреческий писатель и историк. Главные сочинении – «Сравнительные жизнеописания» выдающихся греков и римлян (50 биографий). Остальные дошедшие до нас многочисленные сочинении объединяются под условным названием «Моралии».
37 Иудея – территория в Южной Палестине на которой первоначально располагалось Иудейское царство (около 928-586 до н. э.), образовавшееся после распада Израильско-Иудейского царства, существовавшего в XII-X вв. до н. э. Иудея была завоевана вавилонским царем Навуходоносором II. Столицей Иудеи был город Иерусалим.
38 Намек на Христа и начало христианства.
39 Намек на недостоверность Ветхого Завета.
40 Галлия – в древности область, занимавшая территорию между рекой По в современной Франции и Альпами (Цизальпийскаи Галлии) и между Альпами, Средиземным морем, Пиренеями (Испания) и Атлантическим океаном (Трансальпийскаи Галлия). С VI в. до н. э. заселена кельтами (получившими у римлян название галлов). Около 220 г. до н. э. территория Цизалъпийской Галлии подчинена Римом и превращена в провинцию Галлия. В 58-51 гг. до н. э. часть Трансальпийской Галлии завоевана Юлием Цезарем и превращена в четыре римских провинции (Нарбонскую Галлию, Лугдунскую Галлию, Акситанию и Белгику). С начала V в. н. э. территории Галлии завоевывалась германским племенами и вошла в конце V в. во Франкское государство Карла Великого.
41 «Повсюду молчание запустения, холмы без следов живого, дымы сожженных домов в отдалении, и наши разведчики не обнаружили никого» (лат.).
42 Тацит Публий (Гай) Корнелий – знаменитый римский историк, живший в 55-120 гг. н. э. Свою государственную деятельность Тацит начал при Веспасиане и при Домициане, был претором; при Траяне он был консулом (consul suffcctus), но, сложив с себя консульское звание, предался исключительно литературным и научным занятиям. Из трудов Тацита, дошедших до нас, известны «Истории» и «Летописи» («Анналы»).
43 Зрелище Победы (лат.).
44 Готы – группа германских племен. В IV в. жили а Северном Причерноморье. Делились на вестготов (западных) и остготов (восточных).
Вандады – группа германских племен. В 429-439 гг. завоевали Северную Африку и основали раннефеодальное государство. В 455 г. разграбили Рим, уничтожили много памятников античной культуры (отсюда – вандализм). К 534 г. государство Вандалов завоевано Византией.
Гунны – кочевой народ, сложился во II-IV в. в Приуралье из тюркоязычных хунну и местных угров и сарматов. Массовое передвижение гуннов на запад (с 70-х годов IV в.) дало толчок к так называемому Великому переселению народов. Подчинив ряд германских и других племен, возглавили мощный племенной союз, предпринимавший опустошительные походы во многие страны. Наибольшего могущества достигли при Атилле. Продвижение гуннов на запад было остановлено их разгромом на Каталаунских полях (451). После смерти Атиллы в 453 г. союз племен распался.
Остготы (остроготы, грейтунги) – германское племя восточной ветви готов. В 375 г. союз племен в Северном Причерноморье во главе с Эрманарихом, королем остготов, разгромлен гуннами и вошел в их союз. Во главе с Теодорихом вторглись в 488 г. в Италию, где основали в 493 г. свое королевство (в середине VI в. завоевано Византией).
45 Лyapa – самая длинная река во Франции (1012 км), протекает в центральной и западной части страны с востока на запад и впадает в Бискайский залив.
46 Испанская Америка – имеется в виду так называемая конкиста, завоевание Мексики, Центральной и Южной Америки Испанским королевством и Португальским королевством в XV-XVI вв. Конкиста основывалась на кровавых и бесплодных походах всякого рода авантюристов и просто уголовников, наделенных соответствующими полномочиями короной (Ф. Писсаро, Э. Кортес), в поисках мифической золотой страны Эльдорадо.
47 Ирбис (снежный барс) – млекопитающее семейства кошачьих, достигающее в длину до полутора метров и отличающееся свирепым нравом при содержании в неволе. Использовался в гладиаторских боях.
48 Орфей – в греческой мифологии сын фракийского речного бога Эагра (вариант: Аполлона) и музы Каллиопы. Орфей славился как певец и музыкант, наделенный магической силой искусства, которой покорялись не только люди, но и боги, и даже природа. В мифах об Орфее объединяется целый ряд древних сюжетов.
Моисей – библейский предводитель израильских племен, призванный богом Яхве вывести израильтян из рабства у египетских фараонов сквозь расступившиеся воды «Чермного» (Красного) моря. Первый иудейский законодатель, по легенде получивший скрижали с десятью основными заповедями от самого бога на горе Синай.
Минос – легендарный царь острова Крит, законодатель, мудрец, создатель мощной средиземноморской державы.
Солон – афинский законодатель; родился в 639 г. до н. э. Воодушевил афинян отвоевать у мегарян Саламии. Вскоре народное собрание поручило ему составить законы для устранения бедственного положения государства. Прежде всего он уничтожил все старые долговые обязательства. Избранный в 594 г. до н. э. архонтом, он преобразовал государственный строй Афин. В основу своих реформ он положил принцип наделения граждан правами сообразно обязанностям, которые они несут. С этой целью он разделил граждан на 4 класса по их имущественному положению, чем уничтожил родовую аристократию. Умер в 559 г. до н. э.
Тезей (Тессй) – легендарный афинский царь (около XIII в. до н. э. Ему приписываются синойкизм (объединение разрозненных поселений или городов в более мощный город-государство – полис) в Аттике, разделение граждан на евпатридов (родовая землевладельческая знать в Афинах), геоморов (землевладельцы) и демиургов (ремесленники и торговцы, а также лица свободных профессий – врачи, поэты, философы и т. д.). Согласно древнегреческим преданиям, Тезей совершил множество подвигов (один из них – убийство Минотавра, человека с головой быка, который обитал в лабиринте царя Миноса на Крите) и отличался как силой, так и высокими нравственными и умственными качествами.
Ликург – легендарный законодатель Спарты и основатель спартанского государства (IX в. до н. э.).
Нума Помпилий – второй царь Древнего Рима в 715-673/672 гг. до н. э. Ему приписывается создание жреческих коллегий, коллегий ремесленников, учреждений религиозных культов.
49 Имеются в виду масоны – последователи религиозно-этического движения масонства (или франкмасонства – от французского franc maçon – вольный каменщик). Движение возникло в начале XVIII в. в Англии, распространилось (первоначально именно в высших слоях) во многих странах, в том числе и России. Название, организация (объединение в ложи) и традиции заимствованы масонами у средневековых цехов (братств) строителей-каменщиков, отчасти и у средневековых рыцарских и мистических орденов. Масоны стремились создать всемирную тайную организацию с целью мирного соединения человечества в религиозном братском союзе. Наибольшую роль масонство играло в XVIII – начале XIX вв. При этом с масонством были связаны как консервативные, так и либеральные общественные движения. Очень мнoгиe видные деятели (в том числе и российские самодержцы) состояли в масонских ложах.
50 Нерон Люций Домиций (37-68). Под именем Нерон Кдавдий Цезарь стал пятым римским императором в 54 г. По описанию, оставленному Гаем Светонием Транквиллом, один из самых страшных тиранов: убил свою мать, свою жену Октавию и систематически уничтожал христиан. Покончил с собой в 68 г., когда увидел, что против него восстал весь народ.
51 Имеется в виду случай, описанный римским историком Кассием Дионом, когда один из управляющих императорским имением (не являющимся личной собственностью цезаря, но как бы вручаемым ему на время государственным фондом) в очередной раз так долго зачитывал очень нудно составленный отчет о годовой работе, что Нерон в сердцах воскликнул – «Чтоб ты так же долго умирал!». Что не в меру ретивые сенаторы и поспешили исполнить, посадив несчастного на кол. Нерон, узнав об этом, столь поразился низкопоклонству Сената, что даже хотел его распустить.
52 Имеется в виду Александр Македонский.
53 Гомер – легендарный древнегреческий эпический поэт. По традиции ему приписывается авторство «Илиады». (о походе греков во главе с Агамемноном на Трою) и «Одиссеи» (о возвращении домой Одиссея – царя Итаки, – участвовавшего в троянском походе против своей воли), эпосов, объединивших много разрозненных до того преданий. Легенды рисуют Гомера странствующим аэдом (поэт – певец).
54 Джон Локк (1632-1704) – английский философ, один из основателей современной политической теории. Заслуженно считается провозвестником либерализма и защитником религиозной терпимости. В своем главном политическом сочинении «Два трактата о правлении» Локк прямо утверждает, что люди никогда не намеревались «передать какому-либо лицу или нескольким лицам абсолютную деспотическую власть над своими личностями и достоянием», поскольку это «значило бы поставить себя в еще более худшее положение, чем естественное состояние».
55 Бёрк цитирует в слегка измененном виде фразу английского политического мыслителя Хукера, см.: Hooker. Of thу Laws of Ecclcsiastical Politic. 1. Х. 5)
56 Тиберии Юлий Цезарь Август – римский император (14-37 н. э.). Родился в 42 г., до н. э. В 24 г. до н. э. Тиберий был квестором; в 15 г. до н. э. – правителем Галлии; в 13 г. до н. э. – консулом; в 9 г. до н. э. подавил восстание в Паннонии; в 8 г. до н. э. – одержал несколько побед над германцами. Став императором, Тиберий упразднил народное собрание, причем права, которыми оно пользовалось, были переданы Сенату. В 16 г. н. э. Тиберий подпал под влияние некоего Сеяна, которому он дал обширные полномочия, а сам удалился от дел. Сеян, получив власть, стал применять жестокости, убийства, надеясь в конце концов захватить императорскую власть. Между тем Тиберий покинул Рим в 26 г. и переехал на остров Капрею; но, узнав о замыслах Сеяна, Тиберий устранил его. С этого времени совершается крутой переворот в Тиберии: он из мягкого, справедливого, уважающего власть Сената и вообще законность правителя превращается в жестокого тирана, каким его рисует Тацит.
Калигула Гай Цезарь (12-41) – римский император в 37-41 гг. Начал свое правление рядом благодетельных мер, но потом помешался, и дальнейшее его царствование ознаменовалось рядом бессмысленных жестокостей. Желал видеть у римского народа одну голову, чтобы разом отрубить ее и объявить себя богом. Пытался ввести в Сенат а качестве сенатора своего любимого коня. В 41 г. был убит трибуном nреторианцев Кассием Хереем.
Веспасиан Тит Флавий (9-79) – римский император в 69-79 гг. Благодаря выдающимся военным дарованиям, Веспасиан, будучи незнатного происхождения, быстро достиг крупных должностей в римской армии. В 66 г. был назначен Нероном главнокомандующим в Иудейской войне, и к 69 г. вся страна, кроме Иерусалима, была занята римлянами. После смерти Нерона Веспасиан был провозглашен императором. Оставив своему сыну Титу продолжать осаду Иерусалима, Веспасиан отправился в Рим, который к тому времени уже был взят одним из его полководцев, и вернул власть. Тацит приводит Веспасиана как единственный пример человека, который продолжал совершенствоваться даже после того, как стал императором.
Тит Флавий Веспасиан – римский император в 79-81 гг., сын Веспасиана. Родился в 41 г. Под начальством отца сражался в Британии, затем помогал отцу в подавлении восстания иудеев (70), разрушил Иерусалим и покорил Иудею. Вступив после смерти отца на престол, унаследовал его манеру мягкого и справедливого правления.
Траян Марк Ульпий (53-117) – римский император в 98-117 гг., удачно воевал с даками и парфянами, известен также как завоеватель Великой Армении и Месопотамии. Благодаря своим заботам о правильном государственном устройстве в империи получил название – «Optimus» (Лучший).
Антонин Пий (86-161) – римский император в 138-161 гг. Отличался высокими нравственными и умственными качествами, и его правление было одним из счастливейших в римской истории. В спорных вопросах цари и народы обращались к нему за советом и решением. Большинство следовавших за ним императоров, в знак уважения к его памяти, присоединяли к своему имени имя «Антонин».
57 Имеется в виду Писистрат (ок. 600-527 до н. э.) – афинский тиран. Пользуясь расположением простого народа, он завладел Акрополем и сделался тираном. Правил Писистрат согласно законам Солона, которых не изменял (то есть не выделял аристократию среди прочих, почему в анналах, которые велись последними, и был несправедливо ославлен). Писистрат заботился о развитии земледелия и покровительствовал наукам и искусствам.
58 Остракизм (от греческого ostrakismos, от ostrakon – черепок) – в VI-V вв. до н. э. в древних Афинах, Аргосе, Сиракузах и других городах изгнание отдельных граждан по решению народного собрания (обычно на десять лет). Каждый гражданин (обладавший правом голоса житель полиса) писал на черепке имя того, кто опасен для народа.
59 Агрикола Кней Юлий (39-93) – римский государственный деятель и полководец, народный трибун и претор в Риме. При императоре Веспасиане Агрикола – патриций, наместник Аквитании, затем – консул; с 78 г. – наместник Британии, завоевание которой завершил в 84 г.
60 «Получив формальный поцелуй и не услышав ни слова, он затерялся в толпе придворных» (лат.) – цитата из сочинения Тацита «Агрикола».
61 Во время голосования в древнегреческих полисах гражданам предварительно выдавались белые («за») и черные («против») камешки или бобы, которые они должны были кидать в специальную глиняную урну, быстро проходя мимо нее, чтобы сохранить тайну голосования. Каких камней, белых или черных, насчитывали больше, такое решение и принималось.
62 Ростра (от rostrum – нос корабля, откуда ростральные колонны) – в Древнем Риме ораторская трибуна на форуме, украшенная носами трофейных кораблей.
Форум (латинский эквивалент греческой агоры – народного собрания а также площади, где оно происходило, окруженное храмами, государственными учреждениями, портиками с торговыми лавками) – площадь и рынок в Древнем Риме, ставшие центром политической жизни. Главный форум Рима – Романум – превратился в парадный архитектурный ансамбль.
63 Перикл (495-429 до н. э.) – афинский государственный деятель и полководец. период деятельности которого считается временем наивысшего расцвета и могущества Афин.
64 Бедламиты – используется в переносном значении.
Бедлам (английское bedlam от Bethlehem – Вифлеем, город в Иудее) – первоначально больница им. Марии Вифлеемской, затем дом умалишенных в Лондоне.
65 Фемистокл (528-462 до н. э.) – афинский государственный деятель. В 493 г. до н. э. был архонтом (высшее должностное лицо в полисе, от греческого «архе» – власть, начало) и основал гавань Пирей; в 490 г. до н. э. одержал при Марафоне знаменитую победу над персами. В 471 г. до н. э. был изгнан посредством остракизма.
Аристид (530-467 до н. э.) – афинский государственный деятель. Содействовал Клисфену (афинский вождь того времени) в реформировании Солонова законодательства. Выл противником вождя демократов Фемистокла, критикуя проекты последнего, ставившие целью превращение Афин в морскую державу, из опасения, чтобы землевладельческий класс не был вытеснен безземельной массой и чужестранцами. Способствовал победе над персами при Саламине и Платее. В 483 г. до н. э. Аристид был изгнан из Афин посредством остракизма на десять лет. В 476 г. до н. э. он был избран начальником флота. Аристид отличался правосудием и добротой; умер, окруженный почестями. Дал четвертому классу (то есть простым земледельцам, в отличие от практиковавшейся до этого системы трех сословий, по легенде установленной Тезеем) доступ к государственным должностям.
Мильтиад – сын Кимона, афинский полководец. В 490 г. до н. э. одержал блестящую победу над персами на Марафонском поле.
Анаксагор (из Клазомен в Малой Азии) (ок. 500-428 до н. э.) – древнегреческий философ. Выдвинул учение о неразрушимых элементах – «семенах» вещей (позже названных гомеомериями). Движущий принцип мирового порядка по Анаксагору – ум (нус), организующий элементы. Предтеча ионийской школы (Парменид, Зенон), которая в корне изменила натурфилософию, превратив ее в собственно философию.
Сократ (ок. 470-399 до н. э.) – древнегреческий философ, один из родоначальников диалектики как метода отыскания истины путем постановки наводящих вопросов – так называемого сократического метода. Был обвинен в «поклонении новым божествам» и «развращении молодежи» и казнен (принял яд цикуты). Излагал свое учение устно. Главный источник о нем и его учении – сочинения его учеников – Ксенофонта и Платона. Цель философии по Сократу – самопознание как путь к постижению истинного блага. Добродетель есть знание, или мудрость. Для последующих эпох Сократ стал воплощением идеала мудреца.
66 Бёрк имеет в виду ту характеристику демократии, которую даст Платон в своем основном политическом сочинении – диалоге «Государство». Платон утверждает, что демократия как государственный строй «вследствие возможности делать все, что хочешь... заключает в себе все роды государственных устройств» (VIII, 557 d.).
67 Флорентийская республика периода позднего средневековья действительно разительно напоминала античные Афины. Высшие управленческие посты в ней были монополизированы семейством Медичи (именно Лоренцо Медичи преподнес свою книгу «Государь» Никколо Макиавелли), а вся политическая жизнь а республике строилась как борьба за свои интересы богатейших семей и социальных групп.
68 Буквально – от избытка (лат.), т. е. слишком сильное допущение.
69 Спарта (Лакедемон) – полис в Древней Греции в Лаконике (Пелопоннесе), превратившийся после завоевания в VI-VIII вв. до н. э. южной части Пелопонесса в крупное государство. По преданию, государственный строй в Спарте был установлен Ликургом (IX-Vlll вв. до н. э.). Спартиаты владели равными участками государственной земли с прикрепленными к ним илотами (земледельческая часть населения из военнопленных и аборигенов захваченных земель, собственность государства; сложилась в результате порабощения дорийцами, то есть древнегреческим племенами предшествовавшего населения). Сами спартиаты занимались преимущественно военным делом. Торговля и ремесло находились в руках периэков (свободное, имеющее земельные наделы население, но не имеющее политических прав). Спарта – классический образе полиса с олигархическим государственным строем. Государственные дела решала герусия (совет старейшин, преимущественно из аристократии), затем коллегия эфоров (совет высших должностных лиц, оплот олигархии). Соперничество между Афинами и Спартой привело к Пелопоннесской войне 431-404 гг. до н. э. Победив в ней, Спарта утвердила свою гегемонию над Грецией. После поражения в войне с Фивами в 371 г. при Левктрах и в 362 г. при Мантинее Спарта превратилась во второстепенное государство. В 146 г. Спарта подчинена Римом, в 27 г. до н. э. вошла в Римскую провинцию Ахайя.
70 «Кто будет охранять самих стражей?» (Ювенал, Сатиры, VI, 347-348).
71 Александр Поуп (Alexander Роре) (1688-1744) – английский поэт и мыслитель, автор философской поэмы «О человеке», находившийся под влиянием идей Болингброка.
72 «Но теперь дело делается при помощи кусочка жабьего легкого» (лат.) (Ювенал, Сатиры, VI, 659).
73 «Мнения авторитетов в области права» (лат.).
74 «Тьма египетская» – выражение из Ветхого Завета, относящееся ко времени египетского 400-летнего пленения иудеев. Тогда, чтобы вынудить фараона отпустить иудеев из Египта, Яхве наслал семь казней египетских, в числе которых трехдневный мрак. По легенде все это время только в домах израильтян было светло.
75 Имеется ввиду древнегреческая богиня правосудия Фемида, традиционно изображающаяся с весами в руках и повязкой на глазах в знак беспристрастности к тяжущимся сторонам. Хотя первоначально Фемида изображалась как раз наоборот – с широко открытыми глазами и мечом в руках.
76 «Смерть человеческая не делает долгих пауз» (лат.) (Ювенал, Сатиры, VI, 221).
77 «Длилось это многие века, пережив поколения людей» (лат.) (Вергилий Публий Марон, Георuики, 2.295).
78 «Обреченных погибнуть в первой атаке» (франц.).
79 Ньюгейт и Брайдвелл – тюрьмы в Лондоне.
80 «Истинная дружба весьма редка среди тех, кто состязается за почет и должность.» (лат.) (Цицерон Марк Тулий, De Amicitia. 64; 1-2).
81 «Гордыни не было и не было искусств –
Со зверем человек делил тенистый куст». (А. Pope. Essay on Man. III. 11. 151-52).