Июль 1848 г.
Сегодня перед Национальным собранием стоит грандиозная задача, от решения которой в наивысшей степени зависит будущее процветание и спокойствие Франции. Быть занесенным в Конституцию напористо добивается новое право – право на занятость. При этом данное право не просто требует место для себя; оно претендует всецело или хотя бы частично на то место, которое ныне принадлежит праву на собственность.
Г-н Луи Блан предварительно уже прокламировал это новое право, и нам известно, с каким успехом. Г-н Прудон настаивает на нем ради полного упразднения прав собственности.
Г-н Консидеран делает это для того, чтобы посредством его легитимизации упрочить сохранность права на собственность*.
* См. небольшое сочинение Консидерана под названием «Теория права на собственность и права на занятость».
То есть, по мнению этих политических теоретиков, в собственности есть нечто неправомерное и ложное, некое мертвое семя. Я же намерен доказать, что собственность есть не что иное, как сама истина и справедливость, и что то, что заложено в ней, есть принцип жизни и прогресса.
Они, судя по всему, полагают, что в борьбе, которая в скором времени неминуемо разразится, бедные будут стремиться к победе права на занятость, а богатые встанут на защиту права на собственность. Я же убежден, что смогу доказать, что право на собственность является по сути своей демократическим, а все, что отвергает или попирает его, является в основе своей аристократическим и анархическим.
Мне было отчасти неловко испрашивать в газете место для целой диссертации по политической экономии, и поэтому ниже я привожу доводы, которые могли бы оправдать эту попытку.
Во-первых, серьезность и настоятельность данного вопроса.
Во-вторых, господа Луи Блан, Консидеран и Прудон являются не только политическими теоретиками; они еще и предводители определенных школ, и за ними стоят многочисленные и весьма пылкие сторонники, о чем свидетельствует их присутствие в Национальном собрании. Их доктрины в настоящее время оказывают значительное – и, на мой взгляд, пагубное – влияние на деловой мир, а кроме того, и это не может не вызывать серьезного беспокойства, их точка зрения может получить поддержку в виде уступок, сделанных перед ней мэтрами традиционной экономической науки.
И наконец – готов в этом признаться – в глубине сознания что-то подсказывает мне, что в самый разгар этой жаркой полемики у меня, вероятно, появится возможность пролить неожиданный луч света на данную проблему в области, в которой между школами, которые расходятся во взглядах, иногда может быть достигнуто согласие.
Этого, я надеюсь, будет достаточно для того, чтобы данные письма нашли одобрение среди моих читателей.
Для начала я должен привести критические доводы, которые направлены против собственности.
Вот, вкратце, как излагает их г-н Консидеран. Я не думаю, что как-то видоизменил его теорию, трактуя ее более сжато*:
Каждый человек законно владеет тем, что было произведено его трудом. Он вправе потреблять плоды своего труда, отдавать их, обменивать или завещать без каких-либо возражений с чьей-либо стороны, включая и общество в целом.
Соответственно землевладелец законно владеет не только продуктами земли, которые он произвел, но, помимо того, и дополнительной ценностью, которой он наделил землю как таковую посредством ее обработки. Однако существует нечто, что он не создавал, что не является плодом любого труда, – это целинная земля, изначальный капитал, производственная мощность природных ресурсов. И вот землевладелец завладел этим капиталом. Это есть узурпация, конфискация, несправедливость, перманентное правонарушение.
Человеческий род был поселен на этой земле для того, чтобы жить здесь и процветать. Таким образом, все человечество является узуфруктарием поверхности земли. Однако теперь эта поверхность присвоена меньшинством при отстранении остальных.
Это присвоение действительно неизбежно; ибо как же обрабатывать землю, если бы каждый человек мог произвольно или преднамеренно пользоваться своими естественными правами, то есть правами дикаря?
Таким образом, собственность должна быть не уничтожена, а узаконена. Как? Путем признания права на занятость.
По сути, первобытные люди пользуются четырьмя своими правами (охота, рыбная ловля, сбор пищи и выпас скота) только при условии, что они заняты трудом; значит, на том же условии общество должно предоставить пролетариям эквивалент узуфрукта, которого оно их лишило.
Иными словами, общество должно предоставить всем представителям человечества – при условии, что они трудятся, – заработную плату, которая обеспечит им положение, имеющее выгодное отличие от положения дикарей.
Тогда собственность будет узаконена во всех отношениях, а между богатыми и бедными будет достигнуто примирение.
* Консидеран. Теория права на собственность и права на занятость.
Вот все, что можно сказать по поводу теории г-на Консидерана*. Он утверждает, что вопрос о собственности является одним из простейших, что для его разрешения требуется лишь немного здравого смысла и что до него, однако же, никто в этом вопросе так и не разобрался.
* Консидеран не единственный, кто разделяет эту теорию, как свидетельствует отрывок, взятый из «Вечного жида» Эжена Сю:
«Слово лишения слишком плохо выражает то ужасное состояние, когда у человека не хватает того, что необходимо для сохранения здоровья, для поддержания дарованной Богом жизни: здорового жилья и воздуха, здоровой и достаточной пищи, теплой одежды. Слово измор лучше выразит полный недостаток тех жизненно необходимых вещей, которые справедливо цивилизованное общество обязано было бы предоставлять каждому труженику, поскольку его лишили права на землю, и он приходит в мир с единственным наследством: парой рабочих рук.
Дикарь не пользуется благами цивилизации, но у него есть по крайней мере звери, птицы, рыбы, плоды для утоления голода и деревья в лесах, где он может получить убежище и обогреться.
Цивилизованный человек, лишенный этих Божьих даров, уважающий собственность, как неприкосновенную святыню, имеет, наверно, право в награду за ежедневный тяжелый труд, обогащающий страну, на такой заработок, какой давал бы ему возможность жить здоровой жизнью, ни больше, ни меньше!»
Такой комплимент едва ли делает честь роду человеческому; но, с другой стороны, я могу только изумляться крайней сдержанности авторских умозаключений.
Что именно он требует от общества?
Чтобы общество признало право на занятость как эквивалент узуфрукта необработанной земли, усматривая в этом благо для всего человечества.
А какова, по его оценке, ценность этого эквивалента?
Сколько необработанная земля может дать в качестве средства существования для дикарей.
Поскольку же этого едва достаточно для того, чтобы обеспечить единственного жителя на участке н пять квадратных миль, то землевладельцы Франции, безусловно, смогут весьма дешево узаконить свою узурпацию. Им нужно всего лишь пообещать повысить уровень жизни примерно тридцати—сорока тысяч безземельных рабочих вплоть до уровня жизни эскимосов.
Хотя о чем я говорю? При чем тут Франция?
В этой системе больше не существует никакой Франции, больше нет никакой национальной собственности, поскольку узуфрукт земли по естественному праву принадлежит всему роду людскому, всему человечеству.
Впрочем, я не намерен разбирать теорию г-на Консидерана слишком обстоятельно, ибо это увело бы меня далеко в сторону. Я бы хотел обсудить лишь то, что представляет важный и насущный интерес в самой основе этой теории, – я имею в виду вопрос о земельной ренте. Систему г-на Консидерана можно обобщить следующим образом: сельскохозяйственный продукт возникает благодаря взаимодействию двух факторов: действий человека, или труда, который обеспечивает почву для права на собственность, и действий Природы, которые должны оставаться безвозмездными и которые землевладельцы несправедливо обращают в свою пользу. Именно в этом и состоит узурпация прав рода человеческого.
Если бы далее я преуспел в доказательстве того, что люди в своих деловых операциях платят друг другу только за труд, что они не включают и стоимость предметов обмена действия Природы, то г-н Консидеран мог бы считать себя полностью удовлетворенным.
Возражения г-на Прудона в отношении собственности абсолютно те же. «Собственность, – утверждает он, – перестанет быть незаконной, когда услуги будут взаимными». В таком случае, если я наглядно докажу, что люди только обмениваются услугами между собой, не начисляя друг другу ни сантима за использование тех сил Природы, которые Господь предоставил всем людям безвозмездно, то г-ну Прудону со своей стороны придется согласиться, что его утопия была достигнута.
Эти два политических теоретика будут тогда лишены каких-либо иных оснований для того, чтобы требовать введения права на труд. И не суть важно, что это пресловутое право трактуется ими с диаметрально противоположных позиций, что, по мнению г-на Консидерана, оно должно узаконить собственность, тогда как, согласно г-ну Прудону, оно должно ее упразднить. Остается фактом то, что оно не может больше являться предметом разногласий в том случае, если твердо доказано, что в условиях системы частной собственности люди обменивают труд на труд, усилие на усилие, работу на работу, услугу на услугу, а содействие Природы неизменно является чем-то предоставленным бесплатно, сверх того, дабы силы Природы, которым предназначено быть безвозмездными, оставались таковыми в ходе любых совершаемых людьми деловых операций.
Очевидно, что предмет спора здесь – законность земельной ренты, поскольку предполагается, что таковая целиком или частично является неправомерным платежом, который потребитель предоставляет землевладельцу не за личную услугу, а за безвозмездные дары Природы.
Я уже говорил, что наши современные реформаторы могут найти определенную опору в суждениях, высказанных ведущими экономистами.
Адам Смит, по сути, говорит о том, что рента во многих случаях – это разумный процент на капитал, потраченный на обустройство земли, но что нередко также этот процент составляет лишь часть ренты.
Маккуллох* по этому поводу убежденно высказывается так:
В точном значении назначенная рента – это сумма, выплачиваемая за использование неотъемлемых природных возможностей земли. Она всецело отличается от суммы, выплачиваемой за использование строений, ограждений, дорог или других удобств. Таким образом, рента всегда является монополией.
* Джон Рамсей Маккуллох (John Ramsay McCulloch) (1789-1864) – британский экономист, автор «Принципов политической экономии» (1825).
Бьюкенен* доходит до того, что утверждает:
Рента – это часть дохода потребителей, которая переходит в карман землевладельца.
Рикардо**:
Часть ренты представляет собой процент на тот капитал, который был задействован при возделывании земли и возведении... строений... и пр.; остальное выплачивается за использование исходных и неотъемлемых свойств земли.
Скроуп***:
Ценность земли и ее способность приносить ренту определяются двумя обстоятельствами: во-первых, присвоением ее естественных способностей; во-вторых, трудом, примененным для ее культивации.
* Давид Бьюкенен-младший (David Buchanan, the younger) (1779-1848) – журналист, много писавший на экономические темы, редактор собрания сочинений Адама Смита в 1814 году.
** Давид Рикардо (David Ricardo) (1772-1823) – английский экономист, представитель классической школы.
*** Джордж Полетт Скроуп (George Poulett Scrope) (1797-1876) – английский экономист и геолог, автор многочисленных памфлетов, написанных главным образом в опровержение мальтузианской теории.
В силу первого из этих двух обстоятельств рента является монополией. Она ограничивает узуфрукт даров, которые Бог ниспослал человеку для удовлетворения его нужд. Это ограничение является справедливым лишь до тех пор, пока оно необходимо для общего блага.
Сениор*:
Инструментами производства являются труд и природные средства. Природные средства были присвоены, владельцы за их использование взыскивают оплату в форме ренты, которая не является компенсацией за какие-либо потери и получается теми, кому не пришлось ни трудиться, ни копить, а кто просто протягивает руки, чтобы принять подношения остального сообщества.
* Нассау Уильям Сениор (Nassau William Senior) (1790-1864) – английский экономист и первый профессор политической экономии в Оксфорде.
После слов о том, что часть земельной ренты представляет собой процент на капитал, Сениор добавляет:
Излишек принимается владельцем природных средств и является его вознаграждением не за труд или воздержание, а всего лишь за то, что он не отказывал, когда у него была возможность отказать, за позволение воспользоваться дарами Природы.
Безусловно, если вы намерены вступить в борьбу с теми, кто провозглашает доктрину, основанную на благовидных побуждениях, способную пробудить надежды и вызвать сочувствующий отклик среди притесняемых классов и к тому же опирающуюся на суждения столь авторитетных имен, невозможно закрывать глаза на всю серьезность ситуации или же видеть в наших оппонентах сущих мечтателей, утопистов, безумцев или даже революционеров. Мы должны тщательно рассмотреть и решить этот вопрос раз и навсегда. Ради этого стоит немного отвлечься от праздных занятий.
Я полагаю, что этот вопрос будет разрешен вполне убедительным для всех образом, если я докажу, что землевладелец не только оставляет безвозмездный узуфрукт природных ресурсов тем, кого именуют пролетариями, но и увеличивает этот узуфрукт в десятки и сотни раз. Смею надеяться, что с помощью этого наглядного доказательства возникнет четкое представление об определенных гармониях, которое будет доступно пониманию и сможет удовлетворить требованиям всех школ: политических экономистов, социалистов и даже коммунистов*.
* См. в конце этого памфлета протест Консидерана на первое письмо Бастиа и ответ последнего.
До чего же несгибаема сила логики!
Вот жестокие завоеватели поделили остров; они живут за счет ренты в праздности и роскоши посреди бедных, тяжело работающих покоренных ими людей. В таком случае, говорит экономическая наука, помимо труда возникает иной источник ценностей.
Затем она начинает анализировать земельную ренту и предъявляет миру следующую теорию: «Рента частично представляет собой процент на потраченный капитал. Другая часть – это монополия природных ресурсов, которые были незаконно захвачены и конфискованы».
Очень скоро эта политическая экономия английской школы пересекает Ла-Манш. Социалистическая логика ухватывается за нее и говорит рабочим: «Берегитесь! В стоимость хлеба, который вы едите, входят три составных элемента. Есть работа фермера, которую вы обязаны оплачивать; есть работа землевладельца, которую вы также должны оплачивать; и есть работа Природы, за которую вы никому ничего не должны. То, что изымается у вас на этом основании, как говорит С кроу п, есть монополия; это налог, который, по словам Сениора, удерживается из тех даров, что ниспослал вам Бог».
Экономическая наука видит опасность ее отличия. Тем не менее она не отказывается от нее, а дает ей объяснение. «Действительно, – говорит она, – роль землевладельца в общественном устройстве является соответствующей, но она необходима. Люди работают на него, а он платит им лучами солнца и свежестью росы. Так должно быть, поскольку иначе земля никогда не была бы возделана».
«Не беспокойтесь, – отвечает логика. – У меня в запасе есть тысяча организаций, чтобы устранить несправедливость. Мы вовсе не обязаны мириться с ней».
Таким образом, благодаря ложному принципу, позаимствованному у английской школы, логика оспаривает земельную собственность. Остановится ли она на этом? Ни в коем случае. Иначе она не была бы логикой.
Как она уже заявила фермеру: «Законы растительной жизни не могут быть частной собственностью и приносить вам прибыль»; так же она скажет и производителю ткани: «Закон тяготения не может быть частной собственностью и приносить вам прибыль»; производителю льняных изделий: «Закон расширения пара не может быть частной собственностью и приносить вам прибыль»; фабриканту железных изделий: «Законы сгорания не могут быть частной собственностью и приносить вам прибыль»; судовладельцу: «Законы гидростатики не могут быть частной собственностью и приносить вам прибыль»; лесорубу, плотнику, столяру: «Вы используете пилы, топоры и рубанки; значит, ваша работа зависит от твердости тел и сопротивления материалов. Эти законы принадлежат всем и не должны приносить прибыль».
Да-да, логика дойдет и до этого, рискуя перевернуть все общество. Отвергнув земельную собственность, она возьмется отрицать продуктивность капитала, неизменно основываясь на предположении о том, что землевладелец и капиталист получают деньги за пользование силами Природы. По этой причине весьма важно доказать, что подобная логическая схема отталкивается от ложной предпосылки, что для любого дела, любого ремесла, любой отрасли отнюдь не свойственно, чтобы за использование сил Природы взималась плата, и что сельское хозяйство в этом отношении вовсе не является исключением.
Существуют явления, которые имеют полезное применение, не требуя трудового вмешательства: земля, воздух, вода, солнечные свет и тепло – сырьевые материалы и ресурсы, которыми снабжает нас Природа.
Существуют и другие вещи, которые становятся полезными только при участии труда, который будет приложен к этим сырьевым материалам и найдет применение этим силовым ресурсам.
Таким образом, полезность обусловлена иногда только Природой, иногда только трудом, но все же в подавляющем большинстве случаев – совместными действиями как труда, так и Природы.
Пусть другие путаются в определениях. Что касается меня, то я понимаю «полезность» так же, как и любой обычный человек понимает это слово, этимология которого весьма точно передает его значение. Все, что является пригодным для использования, будет ли это обусловлено природой, либо трудом, либо и тем и другим, является полезным.
Я называю ценностью только ту долю полезности, которую вещам придает или добавляет труд, так что две вещи имеют ценность, когда те, кто трудился над ними, обменивают их бесплатно одну на другую. Ниже я излагаю свои доводы.
Что заставляет человека отказываться от обмена? Его осведомленность о том, что производство вещи, которая предлагается ему, затребовало бы от него меньше труда, нежели с него запрашивают за нее. Было бы бессмысленно говорить ему: «Я работал меньше, чем ты, но мне помогла сила тяжести, и я включил ее ценность в свой расчет». На это он ответит: «Я тоже могу воспользоваться силой тяжести, приложив трудовые усилия, равные твоим».
Когда два человека находятся в изоляции, то, если они работают, каждый это делает с целью оказать услугу самому себе; если же происходит обмен, то каждый оказывает услугу другому и получает от него равноценную услугу. Если один из них прибегает к помощи природного ресурса, который также пребывает в распоряжении другого, этот природный ресурс в цене учитываться не будет. Право отказа исключает возможность подобного расчета.
Робинзон Крузо охотится, а Пятница ловит рыбу. Очевидно, что количество рыбы, обмениваемой на дичь, будет определяться приложенным трудом. Если бы Робинзон сказал Пятнице: «Природе стоит большего труда создать птицу, чем рыбу; поэтому ты отдавай мне больше из своего улова, нежели я дам тебе из своей добычи, поскольку я передаю тебе в качестве компенсации более внушительное усилие со стороны Природы», то тогда Пятница не преминул бы ответить: «Тебе не дано, равно как и мне, оценивать усилия Природы. Сравнивать нужно твой труд против моего, а если ты хочешь установить наши отношения на том основании, что я всегда должен работать более, чем ты, то я намерен заняться охотой, а ты можешь, если хочешь, ловить рыбу».
Мы видим, что щедрость Природы, согласно данному предположению, не может стать монополией, если только исключить применение насилия. Далее мы увидим, что если она имеет неоценимое значение в отношении полезности, то она не имеет никакого значения в отношении ценности.
В одной из своих работ я уже указывал на метафору как на врага для политической экономии; теперь в схожем преступлении я обвиняю метонимию*.
* См.: Заключение к первой части «Экономических софизмов».
Достаточно ли точно мы выражаемся, когда говорим: «Вода стоит два су»?
Говорят, что один известный астроном не мог заставить себя выговорить: «Ах, какой красивый закат!» Даже в присутствии дам он вскрикивал в порыве необыкновенного восторга: «Ах, каким красивым зрелищем является вращение земли, когда лучи солнца направлены на нее по касательной!»
Тот астроном был точен, но нелеп. Столь же нелепым был бы экономист, который сказал бы: «Труд, который требуется для того, чтобы принести воду из родника, стоит два су».
Между тем причудливость иносказания отнюдь не умаляет его точности.
По сути, вода не стоит ничего. Она не имеет ценности, хотя и обладает полезностью. Если бы мы все располагали источником прямо у наших ног, то, несомненно, вода не имела бы никакой ценности, поскольку не было бы повода для ее обмена. Но если она находится за полмили, то мы должны пойти и набрать ее; это уже работа, и в этом состоит происхождение ее ценности. Если она находится на расстоянии мили, то это двойная работа, и отсюда двойная цена, хотя полезность остается прежней. Вода для меня – это безвозмездный дар Природы при том условии, что я пойду и принесу ее. Если я сделаю это сам, то окажу самому себе услугу тем, что приложу определенные старания. Если я перепоручу эту работу другому, то доставлю ему определенные хлопоты и буду должен ему услугу. Таким образом, для сопоставления и обсуждения имеются два усилия, две услуги. Дар Природы всегда остается бесплатным. По существу, как мне представляется, ценность относится к труду, а не к воде, и если мы говорим: «Вода стоит два су», то это такая же метонимия, как если кто-то скажет: «Я выпил бутылку».
Воздух – это безвозмездный дар природы; он не имеет ценности. Экономисты говорят так: «Он не имеет ценности при обмене, однако он имеет ценность при использовании». Каков стиль! О, господа, неужели вы намеренно пытаетесь сделать экономику скучной? Почему бы просто не сказать: «Он не имеет ценности, но обладает полезностью»? Он обладает полезностью, потому что приносит пользу. Он не имеет ценности, поскольку все было выполнено Природой, а не трудом. Если труд не имеет здесь никакого значения, то тогда никто в этом отношении не должен предоставлять, принимать или компенсировать любую услугу. Никому не нужно идти на какие-либо хлопоты или совершать обмен, здесь нечего сравнивать; здесь отсутствует любая ценность.
Но если вы спускаетесь под воду в водолазном колоколе и при вас есть человек, который в течение двух часов с помощью насоса подкачивает вам вниз воздух, он будет вовлечен в определенные хлопоты; он будет оказывать вам услугу; вам понадобится отплатить ему.
Будете ли вы платить за воздух? Нет, вы заплатите за его труд. Приобретет ли воздух в этом случае ценность? Вы можете так выразиться, если хотите быть кратким, но не забывайте, что подобный способ выражения является примером метонимии; что воздух остается бесплатным; что за него не может быть назначена какаялибо стоимость; что если бы он имел какую-либо ценность, то она измерялась бы приложенными усилиями и в сравнении с тем, что было бы предложено в обмен.
Работник в прачечной обязан сушить белье в крупном хозяйстве с помощью теплоты, идущей от огня. Другой же согласен вывешивать его на солнце. Последний предпринимает меньше усилий; он не вправе требовать и не требует за свои услуги столько же. Он не запрашивает с меня за тепло солнечных лучей, и это я, клиент, выигрываю от этого.
Таким образом, великий экономический закон гласит: Услуги обмениваются на услуги.
Do ut des; do ut facias; facio ut des; facio ut facias
Сделай для меня, и я сделаю для тебя. Это весьма тривиально, предельно избито, и тем не менее в этом вся суть экономической науки. * **
* Do ut des; do ut facias; facio ut des; facio ut facias – Даю, чтобы ты дал; даю, чтобы ты сделал; делаю, чтобы ты дал; делаю, чтобы ты сделал, (лат.)
** «Недостаточно того факта, что ценность не содержится ни в материи, ни в силах природы. Не достаточно того факта, что она содержится только в услугах. Необходимо также, чтобы сами услуги не имели преувеличенной ценности. Ибо какая разница несчастному рабочему, который платит высокую цену за пшеницу, платит ли он землевладельцу за производительные силы земли, или за его личное усердие?
Именно в этом и состоит задача конкуренции – выравнивать [ценность] услуг на основе справедливости. Она работает в этом направлении беспрерывно».– [Из неопубликованного рукописного наследия автора. О развитии идей ценности и конкуренции см. гл. 5 и 10 «Экономических гармоний».
Дополнительные примеры см. в «Экономических софизмах», гл. 4, Первая серия.
Из этих трех примеров мы можем сделать общее заключение: потребитель платит за все услуги, которые были ему оказаны, за все усилия, которые он не потратил, за весь труд, который он инициировал; но при этом он пользуется безвозмездными дарами Природы, равно как и силами Природы, которые производитель использовал в своей работе, не оплачивая их.
Эти три человека предоставили в мое распоряжение воздух, воду и тепло, не запрашивая с меня ни за что, помимо приложенных ими усилий.
Что же тогда может заставить нас полагать, что фермер, который также использует воздух, воду и тепло, запрашивает с меня за так называемую внутреннюю ценность этих природных ресурсов; что он предъявляет мне счет за созданную и не созданную им полезность; что, к примеру, цена пшеницы, продаваемой за 18 франков, подразделяется так:
| 12 франков за настоящий труд 3 франка за труд, проделанный ранее | } | законная собственность |
| 3 франка за воздух, дождь, солнце, растительную жизнь | } | незаконная собственность? |
Почему все экономисты английской школы убеждены, что этот последний элемент был скрытым образом включен в стоимость пшеницы?
Услуги оказываются в обмен на услуги. Мне приходится удерживать себя от искушения показать, насколько очевидной, непреложной и плодотворной является эта аксиома.
Стоит только отчетливо ее понять – и что тогда происходит со столь трудноуловимыми различиями между потребительской ценностью и меновой ценностью, материальными продуктами и нематериальными продуктами, производительными классами и непроизводительными классами? Промышленники, юристы, врачи, чиновники, банкиры, торговцы, моряки, военные, художники, рабочие – все мы, кем бы мы ни были, исключая лишь эксплуататоров, оказываем и принимаем услуги. Теперь, поскольку только эти взаимные услуги являются соизмеримыми друг с другом, то исключительно в них и содержится ценность, а не в безвозмездных сырьевых материалах и не в безвозмездных природных ресурсах, которые они включили в работу. И пусть не говорят тогда, как это широко принято в наши дни, что торговец является паразитирующим посредником. Прилагает он свои усилия или нет? Сберегает он или не сберегает наш труд? Если он оказывает услуги, то он, так же как и производитель, создает ценность*.
Так же как промышленник посредством парового двигателя использует атмосферное давление и расширяемость газов, чтобы заставить работать свои станки, так же и торговец использует направление ветра и текучесть воды для перевозки своих товаров. Но ни тот, ни другой не запрашивают с нас за эти силы Природы; ведь чем больше эти силы помогают им, тем значительней они вынуждены снижать свои цены. Таким образом, эти силы остаются тем, чем пожелал их видеть Господь – безвозмездным даром (с тем условием, что к ним будет применен труд) для всего человечества.
Иначе ли обстоит дело в сельском хозяйстве?
Именно это мы и рассмотрим далее.
Вообразите огромный остров, на котором обитает несколько дикарей. Один из них задумал посвятить себя возделыванию земли. Он готовится к этому длительное время, ибо знает, что это занятие потребует многодневного труда, прежде чем принести хотя бы малейшее вознаграждение. Он делает заготовления, он мастерит несколько примитивных инструментов. Наконец, он готов; он огораживает и расчищает участок земли.
1 [О посредниках см. гл. 2 памфлета «Что видно и чего не видно» и начало гл. 16 «Экономических гармоний». – Прим,
В связи с этим возникают два вопроса.
Посягает ли этот дикарь на права сообщества?
Ущемляет ли он его интересы?
Так как вокруг имеется в сотни тысяч раз больше земли, чем сообщество могло бы возделывать, то он наносит не больший ущерб его правам, чем наношу я правам своих соотечественников, когда набираю из Сены стакан воды, чтобы напиться, или заимствую кубический фут воздуха из атмосферы, чтобы дышать.
Не ущемляет он и интересы своего сообщества. Совсем наоборот. Ввиду того что он или прекращает охотиться, или охотится меньше, его товарищи получают в соответствующей пропорции большее пространство для охоты; кроме того, если он производит больше пищи, чем он в состоянии съесть сам, то у него остается излишек для обмена.
Допускает ли он в отношении своих сотоварищей хотя бы малейшее принуждение? Нет, поскольку они вправе согласиться или же отказаться.
Взыскивает ли он за содействие земли, солнца и дождя? Нет, поскольку прибегнуть, как это сделал он, к помощи этих бесплатных средств производства может каждый.
Если он захочет продать свой участок земли, что он получит за него взамен? Эквивалент его труда, и не более того. Если бы он сказал: «Сперва дайте мне столько вашего времени, сколько я уделил обработке земли, а затем другую долю своего времени за ценность необработанной земли», то на это последовал бы ответ: «Рядом с твоей есть другая необработанная земля. Я могу возместить тебе только твое время; ведь если бы я уделил равное количество времени той же работе, ничто не помешало бы мне занять то же положение, что и ты». Точно такой же ответ мы должны дать разносчику воды, который потребует от нас два су за свои услуги и еще два за ценность воды. Таким образом, становится очевидно, что это является общим свойством земли и воды, что каждый из этих ресурсов приносит огромную пользу и что ни один из них не имеет ценности.
Если бы наш дикарь пожелал сдать свое поле в аренду, то он по-прежнему не получил бы ничего, помимо компенсации за его труд в иной форме. Претензии на что-либо большее неизменно упирались бы в следующий ответ: «На острове есть другие угодья», то есть ответ еще более исчерпывающий, нежели слова мельника из Сан-Суси: «И в Берлине есть судьи»*
* Это аллюзия на стихотворение «Мельник из Сан-Суси» Франсуа Андрие, острослова, поэта и драматурга XVIII века. Желая расширить свой парк в Сан-Суси, прусский король Фридрих Великий обнаружил, что прокладке одной из аллей мешает мельница. Он позвал ее хозяина и предложил за мельницу хорошую цену. Однако мельник упрямо отказывался продать мельницу за любую цену. Рассердившись, Фридрих сказал: «Знаешь ли ты, что если я захочу, то могу отнять твою мельницу силой и ничего тебе не заплатить?» – «Да, вы могли бы это сделать, – ответил мельник, – если бы у нас не было судей в Берлине». Чрезвычайно изумившись такой наивности, Фридрих, согласно Андрие, оставил мельницу ее хозяину. Видимо, Бастиа считал эту историю весьма удачной иллюстрацией и неоднократно ссылался на нее и в других местах.
Таким образом, по крайней мере первоначально, землевладелец, продает ли он продукцию своей земли или свою землю как таковую или же сдает ее в аренду, только лишь оказывает и принимает услуги на равноценной основе. Именно эти услуги сопоставляются и соответственно, получают свою ценность, земле же ценность приписывается исключительно за счет текстового сокращения, или метонимии.*
* Недавно активизировались разговоры о том, что взимать арендную плату за землю незаконно. Даже не заходя столь далеко, многим непросто понять, почему капитал должен приносить постоянный доход в форме процента. «Каким образом, – спрашивают они, – капитал, сформированный один раз, может приносить постоянный доход?» Я бы проиллюстрировал постоянный характер процента и его законность на следующем наглядном примере. Пусть у меня есть сто мешков пшеницы. Я могу жить на них, занимаясь при этом производительным трудом. Вместо этого я ссужаю их на год. Что должен мне заемщик? Полностью возвратить сто мешков зерна. Ограничивается ли этим его долг мне? В этом случае я оказываю ему услугу, не получив взамен ничего. Поэтому, кроме возвращения самой ссуды, он должен мне услугу – вознаграждение, величина которого определяется закоиом спроса и предложения, т.е. процент. Очевидно, что в конце года у меня все так же есть сто мешков пшеницы, которые я могу дать взаймы, и так до бесконечности. Процент же составляет незначительную долю труда, который заемщик получил возможность выполнить только благодаря моей ссуде. Если бы у меня было достаточно пшеницы, чтобы я мог жить только на получаемый процент, я мог бы вести праздный образ жизни, не принося никому вреда; и мне не составит труда показать, что получаемый таким путем досуг является одним из двигателей общественного прогресса.
Теперь мы посмотрим, что происходит, когда земля острова начинает заселяться и возделываться.
Вполне очевидно, что при отсутствии особых привилегий для кого бы то ни было каждому становится легче добывать сырьевые материалы, провизию и труд, как это происходит в Соединенных Штатах. Здесь землевладельцам абсолютно невозможно поставить себя в более предпочтительное положение по сравнению с другими рабочими, поскольку вследствие избытка земель каждый имеет возможность заняться сельским хозяйством, если оно станет более прибыльным, нежели другие занятия. Эта свобода позволяет поддерживать равноценность услуг. Кроме того, она позволяет быть уверенным в том, что силы Природы, которые используются во множестве промышленных отраслей,* равно как и в сельском хозяйстве, приносят выгоду не производителям как таковым, а потребителям в целом.
Два брата выбирают разные пути. Один уезжает заниматься китобойным промыслом; другой отправляется осваивать земли на Дальнем Западе. Потом они начинают обменивать китовый жир на пшеницу. Означает ли это, что для одной из сторон в сделке ценность земли выше, чем ценность кита для другой? Сравнение можно провести только между оказываемой и принимаемой услугами. Следовательно, ценность имеют только эти услуги.
Подтверждается это тем, что если Природа оказалась весьма щедрой к земле, то есть если урожай получился обильным, то цена на пшеницу падает, и выигрывает от этого рыбак. Если Природа проявила благосклонность к океану или, иными словами, если улов выдался богатым, то подешевеет китовый жир, что будет выгодно для фермера. Это как нельзя лучше доказывает, что безвозмездный дар Природы, даже будучи задействован производителем, остается бесплатным для потребителей, при единственном условии, что они платят ему за его применение, то есть за его услугу.
Следовательно, до тех пор пока в стране существует избыток невозделанной земли, между взаимными услугами будет сохраняться равновесие, а землевладельцы будут лишены возможности пользоваться какой-либо исключительной выгодой.
Дело обстояло бы иначе, если б землевладельцы добились запрета на освоение любых новых земель. В таком случае вполне очевидно, что они оказались бы в состоянии диктовать свои собственные условия остальному сообществу. С ростом населения и по мере того, как все более настоятельно будет давать о себе знать потребность в продовольствии, вполне очевидно, что землевладельцы получили бы возможность запрашивать за свои услуги все более дорого, что в обычном языке посредством метонимии выражается так: земля стала дороже. Однако доказательство тому, что эта чудовищно несправедливая привилегия наделила бы искусственной ценностью не сырьевые материалы, а услуги, следует искать во Франции и в самом Париже. Через процесс, схожий с тем, что мы только что описали, закон ограничивает число биржевых маклеров, агентов, торгующих государственными облигациями, адвокатов и мясников – и каков же результат?
Предоставив им возможность назначать высокую цену за их услуги, закон создает им в угоду разновидность капитала, который не имеет воплощения в какой-либо материальной форме. Ради краткости мы говорим: «Эта практика, эта контора, эта лицензия стоит столько-то», и метонимия налицо. То же касается и земли.
Наконец, мы подходим к последней гипотезе, согласно которой земля всего острова находится в индивидуальном владении и индивидуально обрабатывается.
Здесь, по всей видимости, относительное положение двух классов должно измениться.
Население острова продолжает увеличиваться; оно заполняет все области применения усилий, за исключением одного, которое было уже зарезервировано. Землевладелец тогда окажется в состоянии устанавливать условия обмена. Ценность услуги ограничивается отнюдь не волей того, кто ее оказывает. Она ограничивается, когда тот, кому она предлагается, может отказаться от нее, выполнить ее сам или договориться с другими. У пролетария больше не остается ни одной из альтернатив. Прежде он мог сказать землевладельцу: «Если ты запросишь с меня сверх компенсации твоего труда, то я буду возделывать землю сам», и землевладелец был вынужден уступить. Теперь у землевладельца есть следующее возражение: «В стране больше нет незанятых земель». Таким образом, будет ли ценность приписана вещам или услугам, но тот, кто обрабатывает землю, будет извлекать выгоду из отсутствия какой-либо конкуренции; а поскольку землевладельцы будут в состоянии навязывать свои условия фермерам-арендаторам и батракам, они, по сути, навяжут их всем.
Единственной причиной для возникновения этой новой ситуации, несомненно, является тот факт, что безземельные больше не в состоянии обуздать требования землевладельцев словами: «Еще есть неосвоенная земля, которой мы можем воспользоваться».
Что же тогда должно произойти для сохранения равноценности услуг, для немедленного превращения нынешней ситуации в ту, что имела место ранее? Только одно: чтобы рядом с нашим островом возник еще один или, что еще лучше, чтобы целые материки не передавались под возделывание всецело в одни руки.
В этом случае труд продолжал бы развиваться, распределяясь в должных пропорциях между сельским хозяйством и другими отраслями, без всякой возможности притеснения с одной стороны или с другой; поскольку если бы землевладелец сказал ремесленнику:
«Я продам свою пшеницу по цене, превышающей обычную компенсацию за труд», то последний незамедлительно ответил бы: «Я буду работать для тех землевладельцев на континенте, которые не будут выдвигать такие требования».
Когда наступит такое время, подлинная защита широких масс будет заключаться в свободе обмена, в праве на трудоустройство в истинном значении этого термина*.
* Эта гипотеза была вновь подвергнута рассмотрению автором в заключительной части его письма к Тьеру. См. последние 12 страниц памфлета «Протекционизм и коммунизм».
Право на занятость заключается в свободе, в праве на личную собственность. Ремесленник является владельцем продукта своего труда, своих услуг, или цены, которую он за них получает, в не меньшей степени, чем землевладелец. До тех пор пока на основании этого права он может обменивать их по всему миру на сельскохозяйственные продукты, он неизбежно удерживает землевладельца в том положении равенства, которое я описал ранее, когда услуги обмениваются на услуги без того, чтобы владение землей уже само по себе независимо от труда обеспечивало сколько-нибудь более значительное преимущество, нежели владение паровым двигателем или простейшим инструментом.
Однако если, узурпировав законодательную власть, землевладельцы препятствуют тому, чтобы пролетарии работали для внешнего мира, то равновесие услуг будет разрушено. Из уважения к научной точности я не скажу, что они тем самым искусственно повышают ценность земли или сил Природы; но я скажу, что они искусственно повышают ценность своих услуг. Меньшим трудом они платят за больший труд.
Они притесняют других. Они делают то, что делают все привилегированные монополисты и как делали землевладельцы, запрещавшие расчистку неосвоенных земель: они привносят в общество основание для неравенства и бедности; они извращают представления о справедливости и собственности; они роют бездну у себя под ногами*.
О земельной собственности см. гл. 9 и 13 «Экономических гармоний». См. также в т. II вторую часть речи, произнесенной 29 сентября 1846 года в Зале Монтескье.
Однако какое же облегчение смогут найти безземельные в провозглашении права на занятость? Каким образом это новое право увеличит количество продовольствия или число рабочих мест, доступных для широких масс? Разве не весь капитал задействован в обеспечении их работой? Будет ли он преумножен при прохождении через государственную казну? Изымая его посредством налогов, не закрывает ли государство, по меньшей мере, столько же источников занятости с одной стороны, сколько оно открывает с другой?
Но тогда в чьих же интересах вы устанавливаете это право? Согласно вашей теории, это должно быть в интересах всех тех, кто больше не владеет своей долей узуфрукта невозделанной земли. Однако банкиры, торговцы, промышленники, юристы, врачи, госслужащие, художники и кустари не являются землевладельцами. Подразумеваете ли вы, что землевладельцы должны быть ответственны за обеспечение трудоустройства всех этих граждан? Но все они создают вакансии друг для друга. Подразумеваете ли вы только то, что богатые, являются они землевладельцами или нет, должны прийти на помощь бедным? Но тогда вы говорите о благотворительной раздаче, а не о праве, берущем свое начало в собственности на землю.
Право, на котором необходимо настаивать ввиду его неоспоримости, неприкосновенности, священности, – это право на трудоустройство в подлинном значении этого термина, т.е. свобода, право собственности не только на землю, но и на свой труд, свой интеллект, свои способности, свою личность – право, которое попирается, если один класс может запретить другим классам свободный обмен их услуг, будь то за рубежом или у себя дома. До тех пор пока существует эта свобода, земельная собственность не является привилегией; она, как и любая иная собственность, является всего лишь правом человека на плоды его собственного труда.
Из этой доктрины мне еще понадобится вывести несколько заключений.
Физиократы*; некогда говорили: только земля является продуктивной.
* В XVIII веке члены философской и экономической школы, основанной Франсуа Кенэ (Francois Quesnay, 1694-1774). Ввиду своей веры в естественное право (naturae), управляющее всеми человеческими отношениями точно так же, как и физической вселенной, они возражали против любого человеческого вмешательства, особенно в сельское хозяйство и промышленность. Они резюмировали свою доктрину во фразе laissez faire, laissez passer [позволяйте делать (что хочет), позволяйте идти (куда хочет)]. Они также считали, что источником богатства являются силы природы и поэтому только они могут быть законным источником государственных финансов. Тяжеловесный стиль, которого они придерживались в своих произведениях, стал объектом насмешек со стороны Вольтера и многих других. Однако их доктрины частично были восприняты Адамом Смитом и Жаном-Батистом Сэем.
Некоторые политические экономисты высказались: продуктивным является исключительно труд.
Когда мы видим пахаря, который склоняется над бороздой и орошает ее каплями пота со лба, мы вряд ли в состоянии отрицать его трудовой вклад в производство. Однако Природа тоже неустанно трудится. И солнечный луч, который пробивается сквозь тучи, и тучи, которые гонит по небу ветер, и ветер, который приносит дождь, и дождь, который растворяет те вещества, что удобряют почву, и те силы, что раскрывают загадку жизни в юном растении, – все известные и неизвестные нам силы Природы подготавливают урожай, пока пахарь ищет во сне отдохновения от своих трудов.
Таким образом, невозможно не признать тот факт, что Природа и человеческий труд объединяют свои усилия для претворения в жизнь феномена производства. Полезность, за счет которой человечество существует, является результатом этого взаимодействия, и это так же верно буквально для всех отраслей, как и для сельского хозяйства.
Тем не менее при обменных операциях, которые люди ведут между собой, существует только один фактор, который является и который может быть сопоставимым, а именно человеческий труд, под которым я подразумеваю оказываемые и принимаемые услуги. Единственно эти услуги соизмеримы между собой; только они могут быть компенсированы; это именно и только в них заключена ценность; и можно совершенно безошибочно утверждать, что человек фактически является владельцем только своего собственного труда.
Что же касается той доли полезности, которая обусловлена вкладом Природы, то она, даже будучи вполне реальной и значительно превосходящей все то, чего смог бы добиться человек, являет собой безвозмездный дар; она переходит из рук в руки бесплатно; она не имеет ценности в так называемом узком смысле слова. Кто смог бы подсчитать, измерить или установить ценность тех законов Природы, которые испокон веков приходили на помощь всякий раз, когда человеческий труд призывал их к действию? С чем их можно сопоставить? Каким образом мы должны оценивать их? Если бы они имели ценность, то они фигурировали бы в наших отчетах и ведомостях; нам пришлось бы назначать цену за их использование. И каким образом мы могли бы определить ценность, если они находятся во всеобщем распоряжении на одном и том же условии, а именно: что для их применения следует приложить трудовые усилия?
Итак, любое полезное производство является плодом усилий Природы, которая действует даром, и труда, который компенсируется.
Однако при созидании определенной полезности эти два фактора – человеческий труд и силы Природы – не пребывают между собой в некогда установленных и неизменных соотношениях. Отнюдь нет! Прогресс выражается в постоянном увеличении вклада Природы, тем самым пропорционально сокращая вклад человеческого труда. Иными словами, в рамках определенного объема полезности безвозмездное содействие Природы постепенно все больше и больше заменяет обременительное содействие со стороны человеческого труда. Общая доля увеличивается за счет требующей компенсации выделенной доли.
Если бы вам пришлось перевозить стофунтовый груз из Парижа в Лилль без всякой помощи со стороны сил Природы, то есть на своих плечах, то на это у вас ушел бы месяц изнурительного труда. Если бы вместо выполнения этой работы самостоятельно вы передоверили ее другому, вам понадобилось бы отплачивать ему равноценным трудом. Иначе он не взялся бы за эту работу. С появлением саней, повозок, железной дороги, с любым улучшением, часть работы передоверяется силам Природы, и происходит соответствующее сокращение труда, который необходимо выполнять или компенсировать. Теперь любая плата, которая устраняется, несомненно олицетворяет победу, причем не для того, кто предоставляет услугу, а для того, кому она предназначена, то есть для человечества.
До изобретения печатного дела переписчик не мог переписать Библию менее чем за год, и то была мера компенсации, которую он был вправе потребовать.
Сегодня каждый может купить Библию за пять франков, на изготовление которой едва ли уходит один день работы. Таким образом, безвозмездная сила Природы заменяет двести девяносто девять трехсотых требующего компенсации человеческого труда. Одна часть представляет человеческую услугу и является частной собственностью; двести девяносто девять частей представляют собой вклад Природы, более не требуют оплаты и, соответственно, относятся к категории того, что является бесплатным и общедоступным.
Нет такого инструмента, приспособления или машины, которые не привели бы к сокращению вклада человеческого труда, то есть к уменьшению либо стоимости продукта, либо того фактора, который составляет основу собственности.
Это наблюдение, которое, я признаю, изложено здесь не вполне безупречно, должно, на мой взгляд, сплотить на общей почве собственности и свободы различные школы, которые сегодня сообща оказывают столь неблагоприятное влияние на общественное мнение.
Каждую из этих школ можно кратко охарактеризовать с помощью одной аксиомы.
Аксиома экономистов: Не мешайте (laissez passer). Аксиома эгалитаристов: Взаимный обмен услугами. Аксиома сен-симонистов: Каждому по его способностям, каждым способностям по их производительности.
Аксиома социалистов: Справедливое распределение между капиталом, талантами и трудом.
Аксиома коммунистов: Общность владения имуществом.
Далее я намереваюсь показать в общих чертах (поскольку не имею возможности посягать здесь на нечто большее), насколько доктрина, изложенная мной в предшествующих абзацах, отвечает требованиям всех этих программ.
Вряд ли есть необходимость доказывать, что экономистам должно признать ту доктрину, которая безусловно ведет свое происхождение от учений Смита и Сэя и представляет собой не что иное, как следствие тех основных законов, что они открыли. Не вмешивайтесь – вот что означает по сути своей слово «свобода», и я сомневаюсь, возможно ли хотя бы представить себе понятие собственности без свободы. Являюсь ли я владельцем своих производственных мощностей, своего труда, а также продуктов своего труда, если я не могу использовать их, чтобы оказывать услуги, принимаемые добровольно? Не должен ли я быть волен либо работать самостоятельно, что подразумевает потребность в обмене, либо объединить усилия со своими партнерами, что является сотрудничеством, то есть другой формой обмена?
Если же свобода ограничена, разве этим не наносится ущерб собственности как таковой? Кроме того, каким образом взаимные услуги будут получать свою точную относительную ценность, если их обмен не является беспрепятственным, если закон не позволяет человеческому труду выполнять те услуги, которые являются наиболее высокооплачиваемыми? Собственность, справедливость, равенство и уравновешивание услуг, безусловно, могут существовать только при наличии свободы. Более того, именно свобода делает вклад сил Природы бесплатным и доступным для всех; ибо до тех пор, пока узаконенная привилегия наделяет меня монопольным правом на эксплуатацию любой из сил Природы, я взыскиваю не только за мой труд, но и за использование этой силы. Я знаю, как принято в наши дни насмехаться над свободой. Наш век, похоже, всерьез воспринял иронический рефрен из песни нашего великого сочинителя*:
Сердцу моему во гневе
Всякая претит свобода.
Ату свободу!
Долой свободу!
* [Пьер-Жан де Беранже (Pierre Jean de Beranger) (1780-1857). Песня, о которой идет речь, называется просто «Свобода» (LaLiberie) и написана в 1822 году как протест против подавления свободы речи в период Реставрации.
Что касается меня, то, даже если любовь моя к ней всегда была инстинктивной, пусть никогда я не перестану отстаивать ее всем разумом.
Взаимность услуг, к которой они стремятся, – это именно то, что становится результатом действия системы частной собственности.
На первый взгляд, человек является владельцем всего, чем он обладает, всей полезности, которая в этом содержится. В действительности же он является владельцем только ее ценности, то есть той доли полезности, которая привнесена трудом; ибо при продаже таковой он может получить возмещение только за ту услугу, которую он предоставляет. Представитель эгалитаристов недавно осудил собственность, сводя значение этого слова к тому, что он именует ростовщичеством, использованием земли, денег, домов, кредита и пр. Однако такой вид ростовщичества осуществляется и может быть осуществленным только с помощью труда. Получение услуги предполагает обязательство оказать таковую. В этом и состоит взаимность услуг. Когда я ссужаю нечто, что я произвел в поте лица своего и что я могу использовать для собственной выгоды, я оказываю услугу заемщику, который в обмен за нее также должен мне некоторую услугу. Он не оказал бы мне никакой услуги, если бы ограничился тем, что возвратил мне занятое в конце года. В продолжение этого времени он получал бы выгоду от моего труда мне в ущерб. Если бы я получил компенсацию за что-либо иное, нежели за свой труд, то возражение эгалитаристов было бы обоснованным. Но оно таковым отнюдь не является. Если они последовательны в своих убеждениях, то в силу истинности изложенной в этих письмах теории они должны присоединиться к нам в нашем стремлении защитить право на собственность и потребовать то, что необходимо для его целостности, или, точнее, то, что составляет его сущность, а именно – свободу.
Каждому в соответствии с его способностями, каждым способностям в соответствии с их продуктивностью.
Этот принцип также основан на системе частной собственности.
Мы оказываем друг другу взаимные услуги; но эти услуги не являются соразмерными длительности или интенсивности нашего труда. Они не измеряются с помощью динамометра или хронометра. Для того, кому я предлагаю свою услугу, не так уж важно, работал ли я один час или же целый день. Его интересуют не те усилия, которые прилагаю я, а те, от которых я избавляю его*. Дабы сберечь труд и время, я берусь использовать одну из сил Природы. До тех пор пока никто, помимо меня, не знает, как использовать эту силу с пользой, я предоставляю другим больше услуг, нежели они могут оказать для самих себя в тот же срок. Я получаю за это хорошее вознаграждение и таким образом обогащаюсь, не ущемляя при этом чьих-либо интересов. Данная сила природы в этом случае способствует только моей выгоде; мои способности вознаграждаются – каждому по его способностям. Но довольно скоро мой секрет был раскрыт. Мой способ перенимается другими; конкуренция вынуждает меня снизить свои требования. Цена на продукт падает до тех пор, пока мой труд не будет компенсироваться точно так же, как и любой труд подобного рода. Сила Природы, таким образом, не утрачена; она ускользает от меня, но осваивается всем человечеством, которое отныне обеспечивает равное удовлетворение спроса с меньшими трудовыми затратами. Всякий, кто эксплуатирует эту силу в собственных целях, затрачивает меньше усилий, нежели ранее, и, соответственно, всякий, кто эксплуатирует ее для других, получает меньшее вознаграждение. Если он хочет увеличить свое состояние, то ему не остается иного пути, кроме как увеличить объем своего труда. Каждым способностям согласно их производительности. По сути дела, весь вопрос состоит в том, чтобы работать лучше или работать больше, и именно в этом заключается смысл аксиомы сен-симонистов.
* О сбереженных усилиях, рассматриваемых как важнейшая часть ценности, см. гл. 5 «Экономических гармоний».
Справедливое распределение между капиталом, талантом и трудом.
Справедливость в распределении исходит от закона: услуги обмениваются на услуги, но при условии, что этот обмен является свободным, то есть при условии, что право на собственность является общепризнанным и уважаемым.
В первую очередь вполне очевидно, что тот, к то более талантлив, предоставляет больше услуг при ранных стараниях; из чего следует, что ему добровольно будет предоставлена более высокая компенсация.
Что касается капитала и труда, то это есть предмет, по поводу которого я, к своему сожалению, просто не в состоянии здесь распространяться, ибо нет ничего, что было бы представлено широкой публике в более ложном и более опасном свете.
Капитал зачастую подается как всепоглощающий монстр, как враг труда. Тем самым был вызван к жизни некий иррациональный антагонизм между двумя силами, которые, по существу, имеют схожие истоки и схожую природу, которые взаимодействуют и помогают друг другу и которые не могут обойтись друг без друга. Когда я вижу гневное отношение труда к капиталу, я словно бы вижу, как голод отвергает пищу.
Я определяю капитал следующим образом: сырьевые материалы, орудия труда и запасы, использование которых, не будем забывать, является бесплатным настолько, насколько их производству содействует Природа, и за которые взимается только их ценность, то есть продукт труда.
Чтобы изготовить что-либо полезное, необходимы сырьевые материалы; каким бы простым этот продукт ни был, для этого требуются орудия труда; как бы немного времени это ни занимало, для этого необходимы запасы. Вот пример: чтобы построить железную дорогу, общество должно накопить достаточно денег*, чтобы обеспечивать в течение нескольких лет трудоспособность тысяч людей.
* Читай: «реальных ресурсов».
Сырьевые материалы, орудия труда и запасы сами по себе также являются продуктами предшествующего труда, который пока еще не был компенсирован. Следовательно, когда предыдущий труд и труд нынешний совмещаются в общем предприятии с единой целью, они компенсируют друг друга; происходит обмен труда, обмен услугами на обоюдно согласованных условиях. Какая из двух сторон получит более выгодные условия? Та, которая менее нуждалась в другой. Здесь мы сталкиваемся с непреложным законом спроса и предложения; жаловаться на него было бы несерьезно и непоследовательно. Говорить, что труд должен хорошо оплачиваться, когда рабочих в избытке, а капитал в дефиците, равносильно словам о том, что чем меньше припасов, тем сытнее все будут накормлены.
Чтобы труд был востребован и хорошо оплачивался, в стране должны в достатке присутствовать сырьевые материалы, орудия труда и запасы – то есть, иными словами, капитал.
Из этого следует, что рабочие в первую очередь должны быть заинтересованы в скорейшем наращивании капитала; что в результате их ускоренного накопления сырьевые материалы, орудия труда и запасы будут активно соперничать между собой. Только это и может улучшить долю рабочих. А что является первоочередным условием для формирования капитала? Чтобы каждый был уверен в том, что он действительно является владельцем – в полном смысле этого слова – своего труда и своих сбережений. Собственность, уверенность в будущем, свобода, мир, порядок, вопросы хозяйства – вот что интересует каждого, но в особой и наибольшей степени пролетариев.
В любой эпохе мы можем найти людей с честным и великодушным характером – таких, как Томас Мор*, Харрингтон* и Фенелон, – которые, будучи потрясенными зрелищем человеческих страданий и неравенства в благосостоянии, искали прибежище в коммунистической утопии.
* Томас Mop (Sir Thomas More) (1478-1535) – английский государственный деятель и писатель; один из основоположников утопического социализма. В сочинении «Утопия», опубликованном в 1516 году первоначально на латыни, а затем на английском языке, Мор изобразил общество, где нет частной собственности и обобществлено производство и быт; труд – обязанность всех, распределение происходит по потребности.
** Джеймс Харрингтон (James Harrington) (1611-1677) – английский политический философ. Считается, что его сочинение об устройстве идеального государства Commonwealth of Oceana, подчеркивавшее важность писанной конституции, непрямого избрания президента, тайного голосования и ограничения срока пребывания в должности, оказало влияние на политическую мысль в США и других демократических странах.
Пусть это может показаться странным, но я утверждаю, что система частной собственности прямо на наших глазах ведет к тому, чтобы подобная утопия все более и более превращалась чуть ли не в реальность. Именно по этой причине в самом начале я заметил, что собственность имеет демократическую сущность.
Что позволяет человечеству жить и продолжать развиваться? Все, что служит ему; все, что приносит ему пользу. Среди полезных явлений существуют такие, в создании которых человеческий труд не участвует – это воздух, вода, солнечный свет; таковые являются абсолютно бесплатными и доступными для всех. Существуют и такие явления, которые становятся полезными только благодаря взаимодействию труда и Природы. Таким образом, их полезность можно подразделить на две составные части. Одна часть обусловлена трудом, и только она подлежит компенсации, имеет ценность и составляет собственность. Другая часть привнесена природными ресурсами, и она остается бесплатной и доступной для всех.
Далее, из этих двух сил, которые участвуют в создании полезности, вторая – то есть та, что является бесплатной и доступной для всех – все больше заменяет первую, которая является обременительной и поэтому подлежит компенсации. В этом состоит закон прогресса. На земле нет такого человека, который не искал бы помощи у сил Природы; а когда он обретает ее, то немедленно позволяет всему человечеству воспользоваться таковой, пропорционально снижая цену, назначенную за продукт.
Таким образом, в любом отдельно взятом продукте часть полезности, которая является бесплатной, постепенно заменяет другую часть, которая по-прежнему требует усилий.
Та часть, что является общедоступной для всех, все более превышает в неопределенных пропорциях присваиваемую часть, и это позволяет говорить, что для человечества владение тем, что является общим и доступным для всех, неуклонно расширяется.
Кроме того, очевидно, что при наличии свободы та часть полезности, которая по-прежнему подлежит оплате или может быть присвоена, как правило, распространяется если не строго равномерно, то, по крайней мере, пропорционально предоставляемым услугам, поскольку эти услуги как таковые и являются мерой компенсации.
Таким образом, мы видим, с какой неодолимой силой право на частную собственность ведет к установлению равенства между людьми. Во-первых, оно создает общий фонд, который с каждым шагом прогресса постоянно увеличивается и в отношении которого соблюдается абсолютное равенство; благо все люди равны в том, что касается ценности, которая была аннулирована, то есть полезности, которая более не требует компенсации. Все люди равны в отношении той части цены за книги, которая была устранена с введением печатного дела.
Соответственно, если брать ту часть полезности, которая связана с человеческим трудом, с предпринятыми усилиями или необходимыми навыками, то конкуренция ведет к установлению равновесия между компенсациями; а единственным сохраняющимся неравенством является то, что обусловлено неравенством усилий, стараний, труда или умения – иными словами, неравенством оказываемых услуг; и помимо того факта, что подобное неравенство будет оставаться неизменно справедливым, кому еще не понятно, что без него все усилия разом сошли бы на нет?
Я могу предвидеть, какими будут возражения.
«Вам, – послышатся голоса, – присущ оптимизм политических экономистов! Они настолько погружены в свои теории, что никогда не соблаговолят посмотреть реальным фактам в лицо. Где же на деле эти эгалитаристские тенденции? Разве весь мир не представляет собой грустное зрелище богатства, существующего рядом с нищетой, роскоши, насмехающейся над нуждой, праздности и тяжкого труда, пресыщения и голода?»
Я отнюдь не отрицаю это неравенство, эту нужду, эти страдания. Да и кто мог бы их отрицать? Тем не менее я утверждаю: тогда как право на частную собственность отнюдь не предполагает подобных следствий, они должны быть поставлены в вину противоположному принципу – принципу грабежа.
Именно это мне и остается наглядно доказать.
Нет, господа, политические экономисты отнюдь не думают, как их нередко обвиняют, что мы живем в наилучшем из всех возможных миров. Они вовсе не закрывают глаза на пороки общества и не остаются безучастными к жалобам тех, кто бедствует. Тем не менее, они ищут причины этих бед и полагают, что обнаружили, что среди тех бед, с которыми общество может сталкиваться, нет более деятельного и более повсеместного зла, нежели несправедливость. Вот почему они настаивают прежде всего на всеобщей справедливости.
Человек стремится улучшить свою участь. В этом – первый закон его естества. Чтобы добиться этого улучшения, ему сперва необходимо заняться каким-либо трудом или пройти определенные лишения. Те же соображения, которые побуждают человека стремиться к улучшению своего благосостояния, понуждают его также и избегать тех стараний, которые требуются для достижения этой цели. Прежде чем посвятить себя собственному труду, он слишком нередко использует труд других.
В связи с этим к личной заинтересованности можно применить те же слова, что были сказаны Эзопом о языке: ничто в мире не совершило столько добра и не причинило столько вреда. Личная выгода создает все, за счет чего человечество живет и развивается; она стимулирует труд; она порождает собственность. Но вместе с тем она привносит в мир и все формы несправедливости. Каждая из этих форм получила свое название, однако все они могут быть обобщены одним словом – грабеж.
Собственность и грабеж – дети одного родителя, спасение и наказание общества, добрый гений и гении злой – силы, что с самого начала соперничали за власть над судьбами мира!
Тот факт, что собственность и грабеж имеют это общее происхождение, делает вполне объяснимой ту легкость, с которой Руссо и его современные последователи смогли опорочить и расшатать общественный порядок. Достаточно было показать только одну из сторон личной выгоды.
Мы усвоили, что люди по природе своей являются владельцами продуктов своего труда и что, обмениваясь между собой этой собственностью, они оказывают взаимные услуги.
Далее, основная характеристика грабежа состоит в применении силы или обмана для нарушения этой равноценности услуг ради нашей собственной выгоды.
Различные способы, которые изобретаются для совершения грабежа, так же неисчерпаемы, как и ресурсы человеческой изобретательности. Для того чтобы услуги, которые подлежат обмену, могли рассматриваться как действительно равноценные, необходимо соблюдение двух условий. Во-первых, оценка одной из участвующих в сделке сторон не должна быть искажена посредством вводящей ее в заблуждение другой стороны. Во-вторых, сделка должна быть свободной и добровольной. Если кто-либо с успехом вымогает у своего ближнего подлинную услугу, убеждая его в том, что услуга, которую он получает взамен, также является подлинной, хотя это лишь иллюзорная услуга, то это есть акт грабежа, который тем более является таковым, если грабитель использует принуждение*.
* Подлинность следует понимать как исполнение добровольно взятых на себя договорных обязательств, а не как экспертную оценку третьей стороны – ученого, правительственного чиновника и пр. Если продавец пообещал продать банку меда, а продал банку подкрашенного сахарного сиропа, то это нарушение его договорных обязательств. То есть грабеж. Но если в той же ситуации продавец говорил «я продаю то, что есть, а что это – и сам не знаю», а покупатель купил, то это добровольный обмен без всякого грабежа.
Первоначально мы склонны полагать, что единственная разновидность грабежа – это кражи, определяемые и наказуемые уголовным кодексом. Если бы дело обстояло именно так, то я, не иначе, и впрямь придавал бы слишком весомую общественную значимость некоторому числу исключительных фактов, которые общественным сознанием порицаются и преследуются по закону. Но увы! Речь идет о грабеже, который совершается с позволения закона, через действие закона, при согласии и нередко с одобрения общества. Только эта разновидность грабежа способна принимать чудовищные размеры, достаточные для того, чтобы видоизменить распределение богатства в обществе, надолго парализовывать те уравновешивающие тенденции, которые стимулирует свобода, создавать постоянное социальное и экономическое неравенство, разверзнуть пропасть нищеты и низвергать на мир тот поток бедствий, который поверхностные умы вменяют в вину собственности. Это та самая разновидность грабежа, которую я подразумеваю, когда говорю о том, что он испокон веков соперничал с противоположным принципом в борьбе за власть над миром. Далее мы коротко упомянем о некоторых из его проявлений.
Во-первых, что такое война и, в особенности, как таковая понималась в древности? Какие-то люди объединились, чтобы образовать государство, однако они не пожелали направить свои производственные возможности на эксплуатацию природных сил для получения средств к существованию. Вместо этого, дождавшись, пока другие нации накопят собственность, они время от времени с огнем и мечом вторгались в эти страны и разоряли их. Победителям при этом доставалась не только добыча, но и славные почести, песни поэтов, женское обожание, признательность благодарной родины и восхищение от лица потомков! Безусловно, повсеместное признание подобных идей и подобной системы не могло не повлечь за собой множество мук и страданий и не привести к огромному неравенству среди людей. Была ли в том виновата собственность?
Позднее грабители усовершенствовали свои методы. Они смогли понять, что предание побежденных огню и мечу равносильно уничтожению сокровища. Захват только собственности людей был грабежом временным; захват людей вместе с тем, что им принадлежало, позволял поставить грабеж на постоянную основу. Так возникло рабство, которое является грабежом, доведенным до его крайней логической степени, поскольку оно лишает покоренного всей настоящей собственности и всей будущей собственности, его груда и плодов этого труда, его умственных способностей, его производственных возможностей, его привязанностей и стремлений, всей его личности. Это можно обобщить так: требовать от человека всех услуг, которых от него можно добиться силой, и не предоставлять ему ничего взамен. Таковым было положение в мире вплоть до недавнего времени, которое не столь уж отдаленно от наших с вами дней. Так было, в частности, в Афинах, в Спарте и в Риме; и печально думать о том, что нравами, обычаями и идеями именно этих республик наши учителя предлагают нам восторгаться и насыщают нас таковыми в наши юные годы. Мы словно те растения, в которые садовод впрыскивает красящие жидкости и которые приобретают в связи с этим несмываемый искусственный колорит. А мы еще удивляемся тому, что поколения, обученные подобным образом, не могут основать достойную республику! В любом случае следует признать, что именно в этом кроется причина неравенства, каковое, безусловно, нельзя ставить в вину принципу частной собственности, что было установлено нами в предшествующих статьях.
Я намерен оставить без внимания крепостное право, феодальную систему, а также то, что последовало за ней вплоть до 1789 года. Однако я не могу удержаться от упоминания о том грабеже, который столь долго практиковался за счет злоупотребления религиозной властью. Принимать от людей вполне определенные услуги и предоставлять им взамен только мнимые, мошеннические, иллюзорные и смехотворные услуги – значит грабить их*. Даже если это делается с их согласия, но данный факт лишь усугубляет преступление, поскольку это означает, что грабитель взялся извращать саму первопричину всего прогресса – человеческий рассудок. Мне нет необходимости рассуждать далее по этому вопросу. Всем известно, что эксплуатация всеобщей доверчивости путем злоупотребления истинной или ложной религией образовала пропасть между духовенством и мирянами в Индии, Египте, Италии и Испании. Разве в этом тоже повинна собственность?
* Если Бастиа имеет в виду, например, «отпущение грехов» в обмен на деньги, то «иллюзорность» этих услуг отнюдь не очевидна и не доказана. Кроме того, священник скорее помогает верующему совершить некий ритуал и эта услуга вполне реальна. В любом случае, нам неизвестны случаи обращения верующих в суд с жалобами на мошенничество священников. Конечно, и среди священников могут встречаться мошенники, не выполняющие свои обязательства надлежащим образом, но религия в целом под понятие мошенничества и грабежа, конечно, не попадает.
Теперь мы переходим к XIX веку – после всех тех великих социальных несправедливостей, которые оставили столь глубокий след на нашей земле; и кто сможет отрицать, что нам понадобится время для того, чтобы изгладить этот след, даже если мы сделаем право на собственность – которое единственно и есть свобода, или выражение всеобщей справедливости, – основополагающим во всех наших законах и во всех наших взаимоотношениях? Вспомним, что крепостное право в наши дни охватывает половину Европы; что во Франции лишь менее полувека миновало с тех пор, как было покончено с феодализмом; что таковой по-прежнему присутствует во всем своем блеске в Англии; что все страны прилагают беспримерные усилия для содержания мощных постоянных армий, а это означает либо то, что они угрожают друг другу вторжением, либо то, что эти армии сами по себе являют собой не что иное, как пример грабежа на столь грандиозном уровне. Вспомним, что все страны несут тяжкое бремя долгов, происхождение которых следует связывать с прошлыми безрассудствами; не будем забывать, что мы сами ежегодно платим миллионы, чтобы искусственно продлевать жизнь порабощенных колоний, а другие миллионы – чтобы воспрепятствовать работорговле на берегах Африки (тем самым наша страна была втянута в одну из самых затруднительных для нее дипломатических ситуаций), и что мы собираемся передать 100 млн франков плантаторам, чтобы увенчать ими те жертвоприношения, которые эта разновидность грабежа навлекла на нас в столь разнообразных формах.
Таким образом, что бы мы ни говорили, прошлое довлеет над нами. Мы освобождаемся от него лишь постепенно. Разве удивительно, что между людьми должно быть неравенство, когда принцип равноправия – право на собственность – до сих пор пользовался столь малым уважением? Откуда должно возникнуть выравнивание классов, каковое является страстной мечтой нашей эпохи, и как выглядит одна из его наиболее отличительных черт? Оно должно возникнуть на основе элементарной справедливости, путем выполнения следующего закона: услуга за услугу. Чтобы обменять две услуги в соответствии с их истинной ценностью, сторонам в этой сделке потребуется два условия: ясность оценки и свобода обмена. Если оценка не является очевидной, то в обмен на подлинные услуги будут приняты услуги фиктивные, пусть и по доброй воле. Еще хуже, если в сделку вмешивается принуждение.
Учитывая вышесказанное, а также принимая во внимание то, что между людьми существует неравенство, которое имеет исторические корни и может исчезнуть только с течением времени, давайте посмотрим, сможет ли хотя бы наш век в процессе установления повсеместной справедливости окончательно исключить из человеческих отношений принуждение и обман, позволить естественным образом укрепиться равноценности услуг и обеспечить торжество демократической и эгалитарной сущности прав на собственность.
Увы! Я нахожу здесь такое множество грядущих злоупотреблений, столько несоответствий, столько прямых или косвенных отклонений, которые маячат на горизонте нового общественного порядка, что я даже не знаю, с чего мне начать.
Прежде всего нам следует упомянуть всевозможные лицензии. Никто не может стать адвокатом, врачом, учителем, маклером, торговцем государственными ценными бумагами, юрисконсультом, аптекарем, печатником, мясником или булочником, не столкнувшись при этом с правовыми ограничениями. Каждый из них предоставляет услугу, которая не дозволяется законом, и поэтому те, кому дано особое разрешение, поднимают свои цены до такого уровня, что одно лишь обладание лицензией, без услуги как таковой, являет собой огромную ценность. Здесь я сетую не на то, что от тех, кто оказывает эти услуги, требуются гарантии, хотя, если говорить начистоту, наиболее действенную гарантию следовало бы искать в тех, кто принимает эти услуги и платит за них. Но, однако же, эти гарантии не должны предполагать какую бы то ни было исключительность. Я согласен, требуйте от меня, чтобы я знал то, что полагается знать адвокату или врачу; однако не требуйте, чтобы я обучался этому в таком-то и таком-то городе или в течение такого-то количества лет и т.п.
Далее идет попытка установить искусственную цену, получить дополнительную ценность путем обложения пошлинами большей части предметов первой необходимости: пшеницы, мяса, одежды, железа, орудий труда и пр. Здесь очевидно стремление разрушить равноценность услуг, насильственное нарушение самого священного из всех прав собственности – права на плоды своего труда и свои производственные возможности. Как я уже показывал выше, когда вся земля в стране окончательно обращена в собственность, то, если рабочее население продолжает расти, оно имеет право установить ограничение на запросы землевладельца, работая на экспорт и импортируя продукты своего питания из-за рубежа. Рабочие в обмен на товары могут предложить только свой труд; и очевидно, что если первое условие в уравнении – труд – постоянно увеличивается, тогда как второе остается неизменным, то в обмен на меньшее количество товаров будет предоставлен больший объем труда. Этот результат проявляется в снижении заработной платы – величайшем из бедствий, когда оно вызвано естественными причинами, величайшем из преступлений, когда оно происходит в результате действия закона.
Следом идет налогообложение, которое с некоторых пор превратилось в весьма желанный способ заработка жизненных средств. Мы знаем, что количество государственных должностей неизменно увеличивалось и что число претендентов растет еще стремительней, чем количество мест. Теперь же, задается ли когда-нибудь хоть один из этих претендентов вопросом о том, будет ли он оказывать людям услуги, равноценные тем, которые он рассчитывает получать? Будет ли когда-нибудь положен конец этой напасти? Как мы можем надеяться на это, если видим, что само же общественное мнение желает, чтобы все выполнялось этим воображаемым существом – государством, которое представляет собой скопление получающих жалованье бюрократов? После того как было решено, что каждый гражданин без исключения способен управлять страной, мы признаем граждан неспособными управлять собой. Очень скоро на каждого француза будет приходиться по два или три таких бюрократа, один из которых будет не позволять ему перегружать себя работой, другой – ведать его образованием, третий – предоставлять ему кредит, четвертый – вмешиваться в его деловые операции, ит.д., и т.п. Куда заведет нас иллюзия, заставляющая нас думать, что государство – это некое лицо, которое владеет неистощимым состоянием, абсолютно независимым от нас?
Люди начинают осознавать, что государственный аппарат обходится весьма дорого. Однако они не понимают, что эта ноша неизбежно сваливается на их же плечи. Их вынудили думать, что если до сих пор их ноша была обременительной, то Республика в состоянии, наряду с увеличением общего бремени, переложить по крайней мере большую его часть на плечи богатых. Роковое заблуждение! Безусловно, сборщик налогов может по случаю подступиться вместо одного лица к другому и получить наличные средства из рук богатого гражданина. Однако после того, как налог будет уплачен, на этом все не заканчивается. Тем самым на общество будет оказано дальнейшее воздействие. Это соответствующим образом отражается на относительной ценности услуг, и, стало быть, невозможно избежать ситуации, когда в конечном счете это бремя будет затрагивать буквально каждого, включая бедных. Таким образом, подлинные интересы общества не в том, чтобы нанести серьезный удар по одному из классов, а в том, чтобы имело место уважительное отношение ко всем классам, поскольку общность интересов связывает все классы воедино.
Теперь, есть ли хоть какие-либо признаки, что пришло то время, когда налоги будут снижаться?
Скажу прямо: я считаю, что мы вступаем на путь, на котором грабеж, облекаясь в весьма утонченные, весьма искусные, весьма изобретательные формы, прикрываясь столь прекрасными лозунгами, как братство и солидарность, в скором будущем обещает развернуться с таким размахом, измерить всю величину которого воображению вряд ли под силу. Произойдет это следующим образом: под именем государства его граждане, взятые в совокупности, рассматриваются как некое реальное существо, живущее своей собственной жизнью и обладающее собственным богатством, причем независимо от жизней и материального состояния самих граждан; и вот каждый обращается к этому воображаемому существу: одни – чтобы получить от него образование, другие – работу, третьи – кредит, четвертые – продовольствие, и т.д., и т.п. Однако государство может предоставить своим гражданам лишь то, что оно сперва получило от них. Единственными результатами его вмешательства становятся, во-первых, масштабное распыление сил и затем полное разрушение равноценности услуг; ведь каждый будет стараться как можно меньше вложить в государственную казну и как можно больше получить из нее. Иными словами, государственная казна будет разграблена. А разве мы не наблюдаем сегодня, как происходит нечто подобное? Какой из классов не добивается для себя щедрот от государства? Могло бы показаться, что в нем заложен основной принцип жизни. Помимо несметных орд его собственных представителей на него во всем полагаются и уповают сельское хозяйство, промышленность, коммерция, ремесла, области искусства, колонии и кораблестроение. Они хотят, чтобы государство расчищало и орошало земли, колонизировало, обучало и даже развлекало. Каждый просит о премировании, субсидировании, поощрении и в особой степени – о безвозмездном даровании определенных услуг, таких, как образование и кредит. Почему бы тогда не попросить государство о безвозмездном даровании всех услуг? Почему бы не потребовать от государства снабжать всех граждан едой, питьем, одеждой и кровом бесплатно?
Лишь один класс оставался в стороне от этих безумных требований,
...Служанка бедная одна мне оставалась.
Зараза та ее доселе не касалась.*
* Кризаль, здравомыслящий муж из комедии Мольера «Ученые женщины», произносит эти слова о своем доме. Следуя примеру его жены, все служанки, за исключением одной, ударились «в науку», забросив свои обязанности по хозяйству.
То был народ в так называемом узком значении этого слова, несметный рабочий класс. Но теперь он тоже просит «милостыню». Он привносит в казну величайший вклад; по всей справедливости, ради принципа равенства он имеет те же самые права на участие в этом всеобщем расхищении, на которое другие классы подали ему намек. Остается лишь глубоко сожалеть, что в тот день, когда он заявил о себе во весь голос, он должен был потребовать свою долю в грабеже, а не положить этому грабежу конец. Но разве мог этот класс быть более просвещенным, нежели другие? Разве не следует оправдать его подверженность той иллюзии, которая вводит в заблуждение всех нас?
Гем не менее, хотя бы ввиду количества просителей, которое приравнивается сегодня к общему количеству граждан, то заблуждение, на которое я здесь указал, не может быть долговечным; и вскоре, я надеюсь, придет то время, когда государство будут просить об услугах исключительно в пределах его компетенции, к которым относятся правосудие, национальная оборона, общественные работы и т.п.
Кроме того, мы сталкиваемся с еще одной причиной неравенства, причем, возможно, даже более действенной, чем все другие, – и это война против капитала. Пролетариат можно освободить только одним способом – путем накопления капитала. Когда капитал накапливается более высокими темпами, нежели население, то этому сопутствуют два неизбежных результата, каждый из которых способствует улучшению положения рабочих: снижение цен на продукты и повышение заработной платы. Но для увеличения капитала прежде всего требуется безопасность. Если капитал напуган, то он скрывается, изолируется, а также распыляется и прекращает существование. Именно тогда труд становится невостребованным и предлагается по самой низкой цене. Таким образом, самое худшее из всех зол для рабочего класса – это позволить льстецам втянуть себя в войну против капитала, которая является столь же ???, сколько и пагубной. В ней постоянная угроза грабежа, которая еще хуже, нем собственно сам грабеж.
И в заключение, если верно, как я попытался доказать, то, что свобода, под которой я подразумеваю право распоряжаться личной собственностью согласно своим пожеланиям и, соответственно, высшее обоснование права на собственность, если, я повторяю, верно то, что свобода неизбежно ведет к полной равноценности услуг, утверждает все большее равноправие, возводит всех людей к одному и тому же непрерывно растущему уровню жизни, то тогда отнюдь не собственность нам следует винить за грустное зрелище ужасающего неравенства, которое мир в очередной раз демонстрирует нам, а прямо противоположный принцип – грабеж, который допустил на нашей планете войны, рабство, крепостничество, феодализм, эксплуатацию народного невежества и легковерия, привилегии, монополии, торговые ограничения, государственные займы, коммерческие аферы, чрезмерные налоги и, наконец, войну против капитала вкупе с абсурдным требованием со стороны каждого жить и процветать за счет всех остальных.
* Опубликовано в Journal des debats, 28 июля 1848 года.
Милостивый государь!
В серьезных публичных обсуждениях, касающихся социального вопроса, я не намерен допускать, чтобы мне приписывались суждения, которые мне не принадлежат, или же позволять, чтобы мои настоящие убеждения представлялись в таком свете, который бы деформировал и искажал их.
Я не отстаивал право на собственность в течение двадцати лет перед сен-симонистами, которые отвергают право наследования, перед бабувистами (последователями Бабёфа), оуэнистами и всевозможными коммунистами ради того, чтобы не оспаривать свое зачисление в ряды противников права на собственность. Я убежден, что в свое время обосновал логическую закономерность этого права с помощью доказательств, которые будет весьма трудно опровергнуть.
Я не опровергал в Люксембургском дворце доктрины г-на Луи Блана, я не подвергался многократным нападкам г-на Прудона как один из наиболее последовательных защитников собственности, чтобы позволить г-ну Бастиа без всяких возражений со своей стороны выставить меня в ваших глазах образующим вместе с двумя вышеупомянутыми социалистами некий антисобственнический триумвират.
Поскольку я не хотел бы быть вынужденным просить вас справедливости ради напечатать на ваших страницах какие-либо чересчур объемные образцы моей прозы и поскольку вас не может не устроить мое пожелание по этому поводу, то я прошу у вас позволения адресовать г-ну Бастиа, прежде чем он опубликует еще что-либо, некоторые замечания, призванные ощутимо сократить те ответные реплики, которые он может вынудить меня направить ему, а возможно, даже и позволяющие мне всецело воздержаться от таковых.
Я бы не хотел, чтобы г-н Бастиа, даже когда он убежден, что анализирует мои мысли вполне достоверно, излагал в кавычках, то есть словно бы они являются буквальными цитатами из моей работы о праве на собственность и праве на труд, а также из любых иных моих сочинений, фразы, которые являются его собственными, даже если, и особенно это касается предпоследней фразы из тех, что он приписывает мне, они и впрямь весьма точно отражают мои взгляды. Этот метод не вполне удачен и может увлечь того, кто им пользуется, гораздо дальше, чем он сам бы желал продвинуться. Сокращайте и анализируйте так, как вам будет угодно – это ваше право; но не придавайте вашему аналитическому сокращению видимость буквального цитирования.
Г-н Бастиа пишет: «Они [те три социалиста, среди которых фигурирую и я], похоже, полагают, что в борьбе, которая в скором времени неминуемо разразится, бедные будут стремиться к победе права на труд, а богатые встанут на защиту права на собственность». Я, со своей стороны, отнюдь не полагаю, и даже не полагаю, что похож на того, кто полагает, что-либо подобное. Наоборот, я полагаю, что богатые сегодня в большей степени, нежели бедные, заинтересованы в признании права на труд. Эта мысль преобладала во всех моих работах и была опубликована впервые отнюдь не сегодня, а десять лет назад, в попытке дать правительству и собственникам своевременное предостережение и вместе с тем защитить собственность перед устрашающей логикой ее противников. Кроме того, я полагаю, что в праве на собственность бедные должны быть заинтересованы точно так же, как и богатые, поскольку я рассматриваю отказ от собственности как отказ от принципа индивидуальности, а его запрещение на любой стадии развития общества я бы воспринял как признак возврата к образу жизни дикарей, к которому я, насколько мне известно, никогда не выказывал особых симпатий.
В заключение г-н Бастиа высказывается следующим образом: «Однако я отнюдь не намерен разбирать теорию г-на Консидерана во всех подробностях... Я бы хотел обсудить лишь то, что представляет важный и насущный интерес в самой основе этой теории – я имею в виду вопрос о земельной ренте. Систему г-на Консидерана можно обобщить следующим образом: сельскохозяйственный продукт возникает благодаря сочетанию двух действий: то есть действий человека, или труда, который обеспечивает почву для права на собственность, и действий Природы, которые должны оставаться безвозмездными и которые землевладельцы несправедливо обращают в свою пользу. Именно в этом и состоит узурпация прав человечества».
Я хотел бы многократно извиниться перед г-ном Бастиа, но в моей статье нет ни единого слова, которое давало бы ему право приписывать мне те взгляды, которые он необоснованно относит здесь на мой счет. В целом я очень редко вуалирую свою мысль, и когда я подразумеваю «полдень», я не имею привычки говорить «два часа дня». Пусть тогда уж г-н Бастиа, если он желает оказать мне такую честь и раскритиковать мою статью, направляет свою критику против того, что я изложил в ней, а не против того, что вложил в нее он сам. Я не написал в статье ни единого слова против земельной ренты; тема земельной ренты, о которой я осведомлен так же, как и все прочие, здесь и отдаленно не затрагивается – ни по существу, ни даже поверхностно; и когда у г-на Бастиа я говорю, «что действия Природы... должны оставаться безвозмездными», и что землевладельцы обращают их «несправедливо в свою пользу», и что именно в этом, по моим словам, «состоит узурпация прав человечества», он все так же пребывает в плену идей, которые весьма далеки от когда-либо мне принадлежавших; он приписывает мне представление, которое я считаю абсурдным и которое является как раз диаметрально противоположным моей доктрине в целом. В действительности, я отнюдь не возражаю против того, чтобы землевладельцы извлекали прибыль из деятельности Природы; я требую для тех, кто не получает из этого выгоды, право на занятость, которое позволит им наряду с землевладельцами иметь возможность производить продукцию и жить за счет своего труда, когда собственность (сельскохозяйственная или промышленная) не предоставляет им средств.
Что касается остального, сударь, то я не осмелюсь, и отличие от г-на Бастиа, настаивать на праве излагать в дальнейшем свои взгляды на ваших страницах. Это благосклонность и честь, которых я не удостоен. Пусть же г-н Бастиа обходится с моей системой так, как считает нужным; я полагаю, что вправе рассчитывать на вашу благосклонность при опровержении только в той степени, насколько это необходимо для того, чтобы устранить недоразумения, возникшие ввиду приписываемых мне г-ном Бастиа доктрин, за которые я никоим образом ответственность на себя не принимал. Мне вполне известно, что нередко довольно просто взять верх в споре, представляя своего оппонента говорящим то, что вы хотели бы, чтобы он сказал, вместо того, что он сказал на самом деле; кроме того, я знаю, что будет легче взять верх над социалистами, когда вы критикуете их в целом, нежели тогда, когда вы подвергаете критике конкретные предложения каждого из них; однако верно это или нет, но я остаюсь ответственным ни за кого более, кроме как за самого себя.
То обсуждение, которое г-н Бастиа затеял на ваших полосах, г-н редактор, затрагивает такие весьма щекотливые и весьма серьезные вопросы, что по крайней мере в этом отношении вы не можете со мной не согласиться. По этой причине я ничуть не сомневаюсь, что вы признаете обоснованность моего отклика и со всей беспристрастностью отведете моему возражению на своих страницах заметное и достойное место.
народный представитель,
24 июля 1848 г.
Г-н Консидеран жалуется на то, что я неверно изложил или исказил его взгляд на собственность. Если я и допустил подобную огрешность, то совершенно непреднамеренно, и, дабы исправить таковую, я не могу сделать ничего лучше, кроме как процитировать его тексты.
Сделав утверждение о том, что существует две разновидности прав – естественные права, которые выражают собой отношения, вытекающие из самой природы вещей, и конвенционные, или узаконенные, права, которые существуют только при условии, что будут действовать искусственно созданные правом отношения, – г-н Консидеран продолжает:
Учитывая все вышесказанное, мы решительно утверждаем, что собственность в том виде, в котором она была общепринята среди всех промышленных наций вплоть до нынешнего времени, была опорочена беззаконием и нарушениями... против человеческих прав... Род человеческий был расселен на земле для того, чтобы жить здесь и развиваться. Таким образом, род человеческий являет собой узуфруктарий земной поверхности...
Теперь при той системе собственности, что установлена во всех цивилизованных странах, общее основание, на котором род человеческий имеет полные права на узуфрукт, явилось объектом для посягательства; оно было конфисковано меньшинством в ущерб большинству. По существу, даже если бы один человек был лишен своих прав, то это лишение уже являлось бы нарушением человеческих прав, а система частной собственности, которая освящает его, безусловно, являлась бы несправедливой и незаконной.
Разве не мог бы каждый человек, который вступает в мир в цивилизованном обществе, не владея чемлибо и обнаружив, что вся земля вокруг него уже имеет владельцев, сказать тем, кто внушает ему уважение к существующей системе частной собственности: «Друзья мои, давайте договоримся между собой и проведем некоторые разграничения: я являюсь убежденным сторонником права на собственность и настроен уважать его в том, что касается других, но при том единственном условии, что другие будут уважать его применительно ко мне. Теперь же, поскольку я являюсь представителем рода человеческого, я имею право на узуфрукт земли, которая является общей собственностью человечества и которую Природа, насколько мне известно, не передавала одним в ущерб другим. На основании той системы частной собственности, которую я обнаружил, появившись здесь, общая земля была обращена в собственность и теперь весьма надежно охраняется.
Ваша система частной собственности в этом случае основана на краже моего права на узуфрукт. Не путайте право на собственность с определенной системой собственности, которая, как я вижу, была установлена с помощью вашего искусственного права».
Стало быть, существующая система собственноcти незаконна и по сути основывается на грабеже.
В заключение г-н Консидеран подходит к формулировке основного принципа права на собственность следующим образом:
Каждый человек по праву владеет тем, что было создано его трудом, его интеллектом и, если говорить более обобщенно, его старанием.
Чтобы наглядно показать применение этого принципа на практике, он мысленно представляет первое поколение, возделывающее землю на отдельном острове. Результаты работы этого поколения подразделяются на две категории.
Первая включает в себя продукты почвы, которая принадлежит этому первому поколению в его узуфрукторной способности, расширенной, улучшенной и усовершенствованной за счет его труда и усердия: эти сырьевые или готовые продукты представляют собой либо потребительские товары, либо орудия производства. Очевидно, что эти продукты принадлежат на правах всецело законной собственности тем, кто произвел их своими стараниями...
Данное поколение не только произвело вышеупомянутые продукты... но и добавило к исходной ценности целинной земли дополнительную ценность посредством ее возделывания, строительства, всей той работы, которая была проделана на этой земле, а также тех сооружений, которые были возведены на ней.
Эта дополнительная ценность как таковая несомненно представляет собой некий продукт, некую ценность, созданную стараниями первого поколения.
Г-н Консидеран признает, что эта вторая ценность также является законной формой собственности. Затем он добавляет:
Таким образом, мы можем вполне отчетливо понять, что, когда появится второе поколение, оно застанет на этой земле два вида капитала:
Исходный, или природный, капитал, который не был создан представителями первого поколения, то есть ценность необработанной земли.
Капитал, созданный первым поколением и включающий в себя, во-первых, продукты, товары и орудия, не употребленные и не израсходованные первым поколением; во-вторых, дополнительную ценность, которую труд первого поколения придаст ценности невозделанной земли.
В таком случае очевидно, и это вытекает явно и неизбежно из основного принципа только что установленного права на собственность, что каждый представитель второго поколения имеет равное право на исходный, или природный, капитал и вместе с тем не имеет права на другой капитал – тот, что был создан первым поколением. Каждый же представитель первого поколения вправе распоряжаться своей долей созданного капитала в пользу тех представителей второго поколения, каковых он пожелает избрать, – детей, друзей и пр.
Таким образом, второе поколение будет включать в себя два вида лиц – тех, кто наследует созданный капитал, и тех, кто таковой не наследует. Капитал также подразделяется на два вида – исходный, или естественный, капитал и созданный капитал. Последний на законных основаниях принадлежит его наследникам, тогда как первый законно принадлежит всем. Каждый представитель второго поколения имеет равное право на исходный капитал. Теперь же случилось так, что наследники созданного капитала завладели также и не созданным ими капиталом, то есть посягнули на него, узурпировали, присвоили его. Вот почему настоящая система собственности является незаконной, противоречит принципам справедливости и, по существу, основывается на грабеже.
Я, конечно же, могу ошибаться, но, как мне кажется, эта доктрина в точности воспроизводит, пусть и в иных выражениях, доктрину Бьюкенена, Маккуллоха и Сениора о земельной ренте. Они также признают законность собственности, произведенной трудом. Однако же они считают незаконным то, что г-н Консидеран называет ценностью невозделанной земли и что они именуют продуктивными возможностями земли.
Теперь же давайте рассмотрим, как данная несправедливость может быть устранена.
Дикари, живущие в лесах и в степях, пользуются четырьмя естественными правами: на охоту, на рыболовство, на сбор пищи и на выпас скота. Так выглядит набор исходных человеческих прав.
Во всех цивилизованных обществах человек из народа, пролетарий, который ничего не наследует и ничем не владеет, этих прав просто-напросто лишен.
Нельзя поэтому сказать, что исходное право видоизменило свою форму, ибо оно более не существует. Форма исчезла вместе с землей.
Теперь, как бы выглядела форма, в которой это право могло бы соотноситься с условиями индустриального общества? Ответ прост. В первобытном состоянии человек, чтобы воспользоваться своим правом, обязан действовать. Занятия охотой, рыболовством, сбором пищи и выпасом скота представляют собой те обстоятельства, в которых его право может быть реализовано. Стало быть, исходное право является правом только на эти виды деятельности.
В таком случае индустриальное общество, которое завладело землей и лишило человека способности использовать свободно и по личному усмотрению его четыре естественных права на поверхности земли, обязано признать в интересах отдельной личности в качестве компенсации за те права, которых оно ее лишило, право на занятость. Тогда индивидууму в принципе и при условии подходящего применения больше не останется причин для недовольства. По существу, его исходное право представляло собой право на труд, осуществлявшееся в примитивном цеху или в дебрях Природы; его нынешнее право являлось бы тем же правом, реализуемым в более современном и более богато оснащенном цеху, в котором индивидуальное усердие станет более продуктивным.
Таким образом, обязательное условие для законного обоснования собственности состоит в том, чтобы общество предоставило пролетарию право на занятость, а также гарантировало ему в обмен на определенный объем труда по меньшей мере те средства к существованию, каковые оно обеспечивало бы ему, если бы он жил жизнью дикаря.
Теперь я оставляю на суд читателя решение о том, представил ли я в ложном свете или же исказил взгляды г-на Консидерана.
Г-н Консидеран считает себя убежденным защитником права на собственность. Нет сомнений, что он защищает это право в том виде, каким он его понимает, однако понимает он его по-своему, и весь вопрос в том, верно ли его понимание. Во всяком случае, так его понимают отнюдь не все.
Он сам говорит о том, что, хотя для разрешения вопроса о собственности потребовалась бы всего лишь малая толика здравого смысла, вопрос этот и не был правильно истолкован. Я отнюдь не согласен с подобной недооценкой человеческого разума.
При этом г-н Консидеран порицает не только теорию. Здесь я вынужден отдать ему должное, соглашаясь с ним, что в этом вопросе, равно как и во многих других, она нередко уходит в сторону от сути.
Но помимо того, он осуждает и всеобщую практику. Он говорит прямо:
Собственность в том виде, в котором она была установлена среди всех промышленных наций вплоть до нынешнего времени, была опорочена прежде невиданным беззаконием и нарушениями человеческих прав.
Если же г-н Консидеран является убежденным защитником собственности, то, по крайней мере, речь идет об идее собственности, отличающейся от той, что была признана и сохранялась среди людей испокон веков.
Я вполне убежден, что г-н Луи Блан и г-н Прудон также именуют себя защитниками собственности в том значении, в котором они ее понимают.
Со своей стороны я претендую лишь на то, чтобы дать свое истолкование собственности, которое я считаю верным и которое может оказаться ошибочным.
Я убежден, что земельная собственность, как это сложилось естественным путем, всегда является плодом труда; что она, таким образом, основывается как раз на том же принципе, установленном г-ном Консидераном; что она отнюдь не отлучает пролетариев от узуфрукта невозделанной земли; что она, наоборот, расширяет данный узуфрукт для них в десятки и сотни раз; что она, таким образом, не несет на себе печать незаконности; и что все, что направлено против нее, будь то наши действия или наши убеждения, является бедствием в равной степени для тех, кто не владеет землей, как и для тех, кто является землевладельцем.
Именно это я и постараюсь наглядно доказать в той степени, насколько это возможно сделать на страницах газеты.