* 27 апреля 1850 года после весьма любопытной дискуссии в газете Moniteur Генеральный совет по промышленности, сельскому хозяйству и торговле принял следующую резолюцию: «Профессора, получающие жалованье за счет государства, должны преподавать политическую экономию не только с точки зрения теории свободы торговли, но и с точки зрения фактов и французских законов, регулирующих промышленность».
Памфлет Бастиа «Грабеж и закон», впервые опубликованный в Journal des economistes 15 мая 1850 года, был ответом именно на эту резолюцию.
Господа, я предлагаю нам немного побеседовать в духе сдержанности и дружелюбия.
Вы не желаете, чтобы политические экономисты верили в свободную торговлю и проповедовали ее.
С равным успехом вы могли бы сказать: «Мы не желаем, чтобы политические экономисты были обеспокоены вопросами общества, торговли, ценности, морали, закона, справедливости или собственности. Мы признаем только два принципа: притеснение и грабеж».
В состоянии ли вы представить политическую экономию без общества, общество без обмена, обмен без определенного соотношения между двумя подлежащими обмену объектами или услугами в том, что касается назначенной за них стоимости? Можете ли вы представить это соотношение, именуемое стоимостью, как-то иначе, нежели результат добровольного согласия тех, кто представляет стороны в обмене? Можете ли вы представить то, каким образом один продукт может стоить другого, если одна из сторон в сделке не имеет свободы выбора? Можете ли вы представить себе добровольное согласие двух сторон при отсутствии свободы? Можете ли вы представить одну из сторон лишенной свободы, не будучи притесняемой другой стороной? Могли бы вы представить себе обмен между притесняющей стороной и стороной притесненной без всякого ущерба для равноценности услуг, а значит, и без нарушения закона, принципа справедливости и прав собственности?
Однако же, что вам нужно? Говорите открыто. Вы не хотите, чтобы обмен был свободным!
Значит, вы хотите, чтобы он был несвободным?
То есть вы хотите, чтобы он происходил под воздействием нажима? Ведь если он осуществляется не под воздействием нажима, то он будет происходить в условиях свободы, а этого вы не хотите.
Признайтесь, что вас смущает беспристрастность, то есть справедливость; что вас смущает собственность – не ваша, разумеется, а чужая. Вы не желаете позволить другим свободно распоряжаться своей собственностью (а это единственный способ быть владельцем собственности); но вы желаете распоряжаться собственной – как, впрочем, и чужой.
Вот вы и требуете от экономистов переработать это скопление чудовищных нелепостей в стройную систему; создать вам в помощь теорию грабежа.
Но только они на это никогда не пойдут; ибо в их глазах грабеж – это источник ненависти и беспорядка, а его наиболее отвратительная разновидность – та, что опирается на закон*.
* Автор выразил свое мнение тремя годами ранее в газете «Свобода обмена» ( LeLibreecha от 28 ноября 1847 года. Отвечая Moniteur industriel, он писал:
«Надеюсь, читатель простит нас за то, что на какое-то время мы возьмем на себя роль казуиста. Наш оппонент вынуждает нас облачиться в мантию ученого доктора наук, и мы всё больше склоняемся к тому, что стоит это сделать, тем более, что ему, по-видимому, доставляет удовольствие обращаться к нам как к «доктору».
Незаконное действие всегда аморально просто потому, что демонстрирует неповиновение закону; но отсюда не следует, что оно аморально само по себе. Когда каменщик (просим коллег извинить нас за то, что привлекаем их драгоценное внимание к такой мелочи) после тяжелого трудового дня обменивает заработанные деньги на кусок бельгийской материи, он не совершает действия, аморального по своей сути. В данном случае аморально не действие само по себе, а тот факт, что оно является нарушением закона. Но если вдруг закон изменится, никто не станет придираться к этой сделке. Например, в Швейцарии такой обмен не считается аморальным ни с какой стороны. Станет ли Moniteur industriel утверждать, что нравственность того или иного действия зависит от времени и места?
Поскольку есть незаконные действия, не являющиеся аморальными, значит есть аморальные действия, не являющиеся незаконными. Когда коллеги искажают наши слова, пытаясь придать им смысл, которого в них нет, когда некоторые, в частных разговорах декларирующие свою приверженность свободе, выступают в прессе и голосуют против нее, когда хозяин заставляет раба работать, применяя к нему физическое насилие, законодательство, возможно, не нарушается, но совесть каждого добропорядочного человека восстает против всего этого.
Именно в разряд таких действий мы помещаем ограничения в торговле. Причем они составляют самую постыдную его часть. Предположим, один француз говорит другому: «Я запрещаю тебе покупать бельгийские ткани, потому что хочу заставить тебя ходить в мой магазин. Это причинит тебе беспокойство, но соответствует моим интересам. Ты лишишься четырех франков, но я выиграю два, и мне этой прибавки достаточно». Мы утверждаем, что это аморальное действие. Независимо от того, сам инициатор этого применяет силу или прибегает к помощи закона, ничего не меняет характера самого действия. Оно аморально по своей сути. Оно было бы аморально десять тысяч лет назад, оно было бы аморально у антиподов, оно было бы аморально на Луне, потому что, что бы ни сказала Moniteur industriel закон, при том, что он может сделать многое, не в силах превратить зло в добро.
Без малейших колебаний мы утверждаем, что соучастие закона усугубляет аморальность деяния. Не будь в это дело замешан закон (представьте, что производитель частным образом нанял людей, чтобы провести в жизнь свои ограничения), тот же Moniteur industriel был бы в шоке от аморальности содеянного. И теперь мы можем понять, что произошло на самом деле!
Благодаря тому, что производитель нашел способ избавить себя от хлопот, поставив себе на службу государственную полицию, и обложить угнетенных бременем, добавив к нему часть расходов по угнетению, аморальность превратилась в достоинство.
Порой люди, подвергающиеся такого рода угнетению, воображают, что это делается ради их же собственного блага, а угнетение проистекает от ошибок со стороны как угнетателей, так и угнетаемых. Этого достаточно, чтобы оправдать намерения угнетателей и очистить их действия от того, что в иных обстоятельствах делало бы их гнусными. В этом случае большинство санкционирует закон. Ему должно подчиняться, и мы никогда не будем призывать к обратному. Но ничто не помешает нам сказать большинству, что оно ошибается».
Здесь, г-н Бенуа д’Ази*, я должен потребовать от вас объяснений. Вы человек сдержанный, непредвзятый, великодушный. Вы не одержимы вашими собственными интересами или вашим собственным состоянием; именно это вы неустанно повторяете. Недавно на Генеральном совете вы заявили: «Если бы для того, чтобы сделать народ богатым, требовалось, чтобы богатые расстались со своим имуществом, мы все были бы готовы так поступить». (Да, да! Именно так!) А вчера в Национальном собрании вы заявили: «Если бы я знал, что только от меня зависит то, как обеспечить всех рабочих теми рабочими местами, в которых они нуждаются, я отдал бы все, чем владею, чтобы добиться этого; ...к сожалению, это невозможно».
* Дени Бенуа д’Ази (Denis Benoot d’Azy) (1796-1880) – французский политик, депутат при Луи-Филиппе, в 1849 году вице-президент Законодательной ассамблеи. Придерживался крайне консервативных и протекционистских взглядов. В качестве финансиста и руководителя железных дорог принес стране немало пользы.
Несмотря на то, что тщетность жертвоприношения и приносит вам великое огорчение от невозможности такого поступка и необходимости повторять, подобно Базилю: «Деньги! Деньги! Я презираю их – но не расстанусь с ними»**, но никто не мог бы усомниться в великодушии столь впечатляющем, хотя и столь бесполезном. Такова добродетель, которая любит укрыться под маской скромности, причем особенно когда она бездеятельна и бесполезна. Вы же со своей стороны не упускаете ни единой возможности продемонстрировать ее перед всей Францией с кафедры, в Люксембургском собрании и в Законодательном дворце. Это показывает, что вы не в силах сдержать свои благородные порывы, однако же с великим сожалением отказываете им в практическом применении.
** Одна из нескольких цитат из «Севильского цирюльника» Бомарше, приводимых Бастиа. В этом случае, видимо, текст цитировался по памяти, т.к. близкую по смыслу фразу произнес опекун Бартоло, а не учитель музыки.
Но в конце концов никто и не просит вас отказываться от своего богатства, и я согласен, что это не явилось бы решением социального вопроса.
Вам бы хотелось быть великодушным, но вы не видите в этом пользы; что я осмелюсь просить от вас, так это быть справедливым. Сохраните свое состояние, но позвольте и мне сохранить мое. Уважайте мою собственность так же, как я уважаю вашу. Разве это слишком уж смелая просьба с моей стороны?
Допустим, что мы оказались в стране, где бы получила признание свобода обмена, где каждый мог бы свободно распоряжаться своим трудом и своей собственностью. Ваши волосы встают дыбом? Не беспокойтесь, это всего лишь предполагаемая ситуация.
Таким образом, все мы и каждый из нас в равной степени свободны. В законодательстве присутствует всего лишь один закон, однако этот закон, всецело беспристрастный и справедливый, ничуть не ущемляет нашу свободу, а гарантирует ее. Он вступает в действие только тогда, когда мы пытаемся осуществлять притеснение – вы против меня или я против вас. Существует орган государственных служащих, уполномоченных применять силу – чиновников и полицейских, – но они только следят за соблюдением закона.
С учетом данных обстоятельств предположим, что вы являетесь мастером железных изделий, а я – шляпником. Для своего личного пользования или для моего магазина мне понадобились железные изделия. Естественно, я задаю себе такой вопрос: «Как я смогу приобрести те изделия из железа, в которых я нуждаюсь, затратив при этом как можно меньше усилий?» Изучая свое положение и имеющиеся у меня сведения, я выясняю, что выгоднее всего мне будет изготавливать свои шляпы и продавать их бельгийцу, который взамен даст мне железо.
Но вы же железных дел мастер, и вы говорите себе: «Определенно, я смогу заставить этого плута [это вы говорите обо мне] прийти в мой магазин».
Затем вы вооружаетесь до зубов саблями и пистолетами, вооружаете своих многочисленных слуг, появляетесь на границе и там, в тот момент, когда я намереваюсь совершить свой обмен, кричите мне: «Остановись, или я пущу тебе пулю в лоб!»
– Но, помилуйте, мне нужно железо.
– Я готов тебе его продать.
– Но, сударь, ваша цена чересчур высока.
– У меня есть на это причины.
– Но, сударь, у меня тоже есть свои причины предпочесть железо по низкой цене.
– Ах так, тогда вот то, что положит конец спору между вашими причинами и моими. Возьмите-ка его на прицел!
Короче говоря, вы препятствуете ввозу бельгийского железа и вместе с тем препятствуете вывозу моих шляп.
Согласно этой нашей гипотезе, то есть при системе свободного обмена, вы не можете отрицать, что с вашей стороны это есть вопиющий акт притеснения и грабежа.
В связи с этим я спешу призвать на помощь закон, власть, силы правопорядка. Они вмешиваются; вы преданы суду, признаны виновным и справедливо наказаны.
Однако все это наводит вас на блестящую мысль. Вы говорите себе: «Каким же я был глупцом, подвергая себя таким испытаниям. Подумать только! Рисковать совершить убийство или быть убитым! Покинуть свой дом, поднять по тревоге своих слуг, понести огромные расходы, зарекомендовать себя в качестве грабителя, понести наказание по приговору суда – и все это ради того, чтобы заставить несчастного шляпника прийти в мою лавку и купить железо по моей цене! А если бы я привлек закон, магистрат и полицию на свою сторону! Если бы я заставил их заняться тем неприятным делом на границе, которое я отправился выполнить сам!»
Соблазнившись этой заманчивой перспективой, вы выдвигаете себя на должность законодателя и голосуете за закон, который излагается следующим образом:
Пункт 1.Все, а в особенности тот проклятый шляпник, будут обложены налогом.Пункт 2.Люди, которые охраняют границу в интересах мастеров железных изделий, будут получать деньги из доходов от этого налога.Пункт 3.Они должны следить за тем, чтобы никто не обменивал шляпы или другие товары бельгийцам на железо.Пункт 4.Министры – члены кабинета, прокуроры, таможенные чиновники, сборщики налогов и тюремщики несут, каждый на своем месте, ответственность за соблюдение данного закона.
Я осознаю, сударь, что в подобной форме грабеж оказался бы занятием неизмеримо более легким, более прибыльным и менее опасным, нежели в той форме, при которой вы в первый раз подумали о нём.
Я осознаю, что это для вас был бы наиболее приемлемый курс дальнейших действий. Безусловно, вы могли бы победно усмехаться, поскольку перенесли бы все расходы на мои плечи.
Тем не менее я утверждаю, что вы привнесли бы в общество источник разорения, безнравственности, беспорядка, ненависти и бесконечных революций, что вы проторили бы путь для всевозможных экспериментов с социализмом и коммунизмом.
Не сомневаюсь, что вы сочтете мою гипотезу слишком вызывающей. Пусть так, поставьте мне это и вину. Я готов к этому ради нашего спора.
Давайте предположим теперь, что я – рабочий; Или же – по-прежнему мастер железных изделий.
Мне было бы выгодно заполучить мои инструменты подешевле или даже вообще даром. Поэтому без лишних церемоний я вламываюсь к вам и забираю всё, что может мне пригодиться.
Однако вы, воспользовавшись правом на законную самооборону, сперва применяете силу против силы; затем, призвав себе на помощь закон, магистрат и полицию, вы добиваетесь, чтобы меня заключили в тюрьму, – и правильно делаете.
«Эх, – говорю я себе, – до чего же неуклюже я проделал все это. Когда ты хочешь присвоить собственность других людей, то, если ты не идиот, ты должен действовать не вопреки закону, а от его имени». В результате так же, как вы стали протекционистом, я становлюсь социалистом. Так же, как вы потребовали для себя право на прибыль, я требую введения права на занятость или на орудия производства.
Кроме того, в тюрьме я прочел Луи Блана и теперь помню наизусть следующую доктрину: «Пролетарии для того, чтобы освободить себя, нуждаются в орудиях производства; обязанность государства в том, чтобы предоставить их рабочим». И еще:
Если уж признается, что для того, чтобы быть по-настоящему свободным, человек должен иметь возможность применять и развивать свои производственные способности, из этого следует, что общество обязано предоставить каждому из своих членов образование, без которого человеческий разум не может развиваться, а также орудия производства, без которых систематический труд не может найти своего применения. Теперь же, посредством чьего вмешательства общество сможет предоставить каждому из своих членов должное обучение и необходимые орудия труда, если не за счет вмешательства государства?** Organisation du travail, Introd., p. 17 & 24.
Таким образом, я тоже, благо для этого потребуются коренные перемены в моей стране, прокладываю себе путь в Законодательную палату. Там я извращаю закон и заставляю его выполнять для моей выгоды и вам в ущерб те же действия, за которые ранее он покарал меня.
Мой декрет будет создан по вашему образцу.
Пункт 1.
Все граждане будут обложены налогом, а в особенности фабриканты железных изделий.Пункт 2.
Используя доход от этого налога, государство будет обеспечивать вооруженную группу лиц, которая получит название братской полиции.Пункт 3.
Братская полиция будет посещать товарные склады, где хранятся топоры, пилы и пр., изымать эти инструменты и раздавать их тем рабочим, которые в них нуждаются.
Благодаря этому гениальному способу, как вы можете видеть, мне больше не придется навлекать на себя риски, расходы, ненависть и обвинения в грабеже. Государство будет заниматься хищениями для меня так же, как оно делает это для вас. Каждый из нас будет разыгрывать эту партию.
Остается выяснить, что же приключилось бы с французским обществом, если бы второй из моих гипотетических сценариев стал совершившимся фактом, или, по крайней мере, что уже произошло с ним теперь, когда первый сценарий практически полностью воплощен в жизнь.
Я не намерен вдаваться здесь в экономическую сторону этого вопроса. Многие думают, что когда мы призываем к свободной торговле, то руководствуемся исключительно стремлением дать возможность труду и капиталу избрать наиболее благоприятное для них направление. Общественное мнение заблуждается по этому поводу; для нас это всего лишь второстепенное соображение. В протекционистской системе нас не устраивает, нас тревожит, нас ужасает то, что она являет собой отрицание???, ти и прав собственности; что она обращает закон, который должен гарантировать справедливость и право на собственность, против них; что она в равной степени ниспровергает и извращает те условия, согласно которым живет общество. И именно на данную сторону вопроса я обращаю ваше самое пристальное внимание.
Что в таком случае представляет собой закон или, по крайней мере, что он должен из себя представлять?
Какова его рациональная и моральная функция? Разве не должен он именно поддерживать строгое равновесие между всеми правами, всеми свободами, всеми формами собственности? Разве он существует не для того, чтобы над всем этим господствовала справедливость? Разве не обязан он предотвращать и подавлять притеснение и грабеж, откуда бы они ни исходили?
И разве вас не страшит то, фундаментальное и печальное но, которое будет представлено миру в тот когда собственно закон будет уполномочен на совершение того самого преступления, в наказании кого??? стоит его назначение – в тот день, когда он обернется и в теории, и на практике против свободы и собственности?*
* Этот день давно наступил – уже публичное право в Древнем Риме было таковым и противоречило и нарушало нормы частного права. Но особенно массовым и всепроникающим это «извращение закона» стало в XX веке.
Вы порицаете те симптомы, которые проявляются в современном обществе; вас пугает тот разброд, который царит в общественных институтах и идеях. Однако не ваш ли это принцип извратил все идеи и все представления?
Отныне закон является не прибежищем для притесненного, а оружием притесняющего! Отныне закон есть не щит, но меч! Отныне закон удерживает в своих августейших руках не равновесие, а фальшивые весы и отмычки. А вы еще хотите, чтобы в обществе сохранялся порядок!
Ваш принцип вынес над входом в Законодательную палату следующие слова: «Всякий, кто приобретает здесь какой-либо вес, может заполучить свою долю в узаконенном грабеже».
И каков же оказался результат? Все классы взяли приступом двери в палату, выкрикивая: «И мне, и мне долю в грабеже!»
После Февральской революции, когда было провозглашено всеобщее избирательное право, я на какой-то момент было понадеялся, что мы услышим, как его мощный голос заявит: «Долой любой грабеж. Справедливость для всех и каждого». Ведь это и есть подлинное решение социальной проблемы. Однако все обернулось совсем иначе; многовековая протекционистская пропаганда слишком уж глубоко въелась в людские чувства и помыслы.
Нет, опираясь на ваш принцип, все классы устремились в Национальное собрание, чтобы сделать закон инструментом грабежа. Люди потребовали введения прогрессивного подоходного налога, беспроцентного кредитования, права на занятость, права на пособие, гарантированного процента, минимальной заработной платы, бесплатного обучения, капитальных ссуд для отрасли, и пр., и пр. Короче говоря, каждый захотел жить и процветать за счет других.
И на каком же основании они предъявили эти требования? Исходя из того прецедента, который создали вы. Какими софизмами они воспользовались? Теми, которые вы распространяли веками. Как и вы, они говорили об уравнивании условий труда. Как и вы, они протестовали против неуправляемой анархической конкуренции. Как и вы, они посмеялись над принципом невмешательства государства в экономику, а значит, и над свободой. Как и вы, они заявили о том, что закон не должен придерживаться строгой беспристрастности, а должен приходить на помощь индустриям, пребывающим на грани краха, защищать слабых от сильных, гарантировать прибыли отдельным лицам за счет сообщества, и пр., и пр. Иными словами, социализм пришел и разработал, если выражаться словами г-на Шарля Дюпена, теорию грабежа. Он сделал то, что делаете вы и что вы хотите, чтобы от вашего имени делали, присоединившись к вам, профессора политической экономии.
Напрасно вы, господа протекционисты, были столь предусмотрительны, что смягчили свой тон, хвастались своей непроявленной щедростью и превзошли своих оппонентов в эмоциональности воззваний; вам так и не удастся помешать логике оставаться логикой.
Вы не сможете помешать г-ну Бийо* сказать законодателю: «Вы оделили кого-то льготами; вы должны оделить ими всех».
* Огюст Адольф Мари Бийо (Auguste Adolphe Marie Billault) (1805-1863) – французский политик и адвокат. Обладая даром красноречия и огромным честолюбием в отсутствие какихлибо твердых убеждений, был влиятельной фигурой как во время революции 1848 года, так и в период Второй империи. Во времена последней был министром внутренних дел, сенатором и министром без портфеля.
Вы не сможете помешать г-ну Кремье** сказать Законодателю: «Вы обогатили промышленников; вы должны обогатить пролетариат».
** Адольф Исаак Моисей Кремье (Adolphe Isaac Molse Cremieux) (1796-1880) – депутате 1842 по 1848 год. Придерживаясь умеренных взглядов, входил в революционные правительства 1848 и 1870-1871 годов в качестве министра юстиции. Будучи одним из самых видных евреев своего времени, обеспечил избирательные права алжирским евреям и основал Всемирный еврейский союз. Во времена Второй империи некоторое время провел в тюрьме за оппозицию Наполеону III. В 1885 г. стал пожизненным сенатором.
Вы не в силах помешать г-ну Наду*** сказать законодателю: «Вы не вправе отказывать обездоленным классам в том, что вы сделали для классов привилегированных».
*** Мартен Надо (Martin Nadaud) (1815-1898) – французский политик, последователь Кабе. Избранный в 1849 году в Законодательную ассамблею, голосовал с «Mountain», изгнан из страны Наполеоном в 1853 году, вернулся в 1870 году и после этого неоднократно избирался депутатом.
Вы даже не можете помешать вашему лидеру г-ну Мимерелю сказать законодателю: «Я требую субсидию в 25000 франков для пенсионного фонда рабочих»; а также объяснить свое ходатайство следующим образом. Разве это первый закон подобного рода, который был принят нашим законодательством? Разве это не ваша доктрина, что государство может поддерживать всё что угодно, брать на себя расходы по научному образованию, субсидировать изобразительные искусства, поддерживать театр, предоставлять и без того не обделенным судьбой классам высшее образование, самые разнообразные виды развлечений, доступ к искусству, обеспеченность в преклонном возрасте – все это для тех, кто не знает, что значит испытывать нужду, и заставлять тех, кто не имеет ничего, вносить свою долю за те блага, которых они не получают, тогда как вы отказываете им во всем, даже в предметах первой необходимости?
...Господа, наше французское общество, наши обычаи, наши законы созданы так, что вмешательство государства, которое мы можем рассматривать как прискорбный факт, наблюдается повсеместно, так что ничто не выглядит устойчивым, ничто не выглядит долговременным, если только к этому не приложена рука государства. Это государство изготавливает фарфор и гобелены; это государство периодически и за свой счет показывает на выставках изделия наших художников и наших производителей; это государство оплачивает работу тех, кто выращивает наш домашний скот и разводит нашу рыбу. Все это обходится в немалые суммы; еще один налог, который платят все – именно все, вы поймите. И какую непосредственную пользу люди получают от него?
Какую непосредственную пользу приносят им ваш фарфор, ваши гобелены, ваши выставки? Я вполне могу понять ваше стремление не поддаваться тому, что вы именуете состоянием избыточного энтузиазма, хотя только вчера вы голосовали за дотацию для льняной отрасли; я могу это понять, но только если вы примете во внимание дух времени и если вы прежде всего докажете свою беспристрастность. Если и впрямь верно то, что всеми теми способами, которые я только что упомянул, государство до сей поры проявляло более очевидное благоволение нуждам зажиточных классов, нежели нуждам классов менее обеспеченных, то подобным проявлениям фаворитизма необходимо положить конец. Следует ли нам это сделать за счет прекращения производства гобеленов или запрещения наших выставок? Вовсе нет; это следует сделать, предоставив бедным долю непосредственного участия в этом распределении благ*.
* Moniteur.April 28,1850.
В длинном перечне привилегий, предоставленных немногим за счет всех остальных, обращает на себя внимание та крайняя осмотрительность, которую демонстрирует Мимерель, умалчивая о случаях тарифного фаворитизма, хотя таковые и являют собой наиболее наглядный пример узаконенного грабежа. Все ораторы, которые поддерживали его или возражали ему, проявили не меньшую осторожность. До чего же они предусмотрительны! Возможно, они надеются посредством предоставления бедным доли непосредственного участия в этом распределении благ сохранить в действии то великое беззаконие, за счет которого они извлекают прибыль, но о котором они не говорят вслух.
Они обманывают самих себя. Неужели они думают, что после того как они пошли на частичный грабеж посредством таможенных барьеров, другие классы не попытаются с помощью иных способов осуществить уже полномасштабный грабеж?
Разумеется, мне известно, что у вас под рукой всегда находится тот или иной софизм. Вы говорите:
Блага, которые предоставляет нам закон, идут на пользу не промышленнику, а промышленности. Товары, которые он позволяет нам изымать на общем рынке в ущерб потребителям, являются всего лишь вкладами у нас на руках.
Они обогащают нас, это верно; однако наше богатство, поскольку оно позволяет нам расходовать все больше, возвращается, подобно живительной влаге, к рабочему классу*.
* Moniteur of April 28. See the opinion of M. Devinck.
Таков ваш способ изъясняться; и о чем я сожалею, так это о том, что ваши порочные софизмы настолько извратили публичное сознание, что сегодня на них полагаются для оправдания любых процессов узаконенного грабежа. Неимущие классы тоже говорят: «Позвольте нам законодательным путем завладеть собственностью других. У нас будет больше жизненных благ и удобств; мы будем покупать больше хлеба, больше мяса, больше ???, больше железных изделий, а то, что мы , через налоги будет возвращаться, подобно благодатному дождю, к капиталистам и землевладельцам».
Но, как я уже говорил, я не обсуждаю здесь экономические последствия узаконенного грабежа. Когда протекционистам будет угодно, они смогут убедиться в моей готовности рассмотреть этот софизм цепных реакций*, который, помимо того, может быть использован для оправдания любых форм мошенничества и воровства.
* Неявным образом это опровергнуто в гл. 12 Первой серии и в гл. 4 и 13 Второй серии «Экономических софизмов».
Здесь же я предлагаю ограничиться политическими и моральными последствиями обмена, лишенного свободы по предписанию закона.
Я полагаю, пришло время, когда необходимо точно установить, чем сегодня является закон и каким ему должно быть.
Если вы превратите закон в оплот свободы и прав собственности всех граждан и если он является не более чем сводом их личных прав на законную самозащиту, то вы сможете установить на справедливой основе рациональную, простую, экономичную государственную власть, всеми понимаемую, всеми любимую, для всех выгодную, всеми поддерживаемую, наделенную совершенно определенной и весьма ограниченной ответственностью и обладающую непоколебимой устойчивостью.
Если же, напротив, вы превратите закон в орудие грабежа в пользу отдельных лиц, или ???, то сперва каждый будет рваться в сочинители закона; затем каждый будет стремиться сочинить его для своей собственной выгоды. У дверей в Законодательную палату возникнет столпотворение;* внутри нее неизбежны непримиримая ??? интеллектуальное ??? замешательство конец всякой ли???, вспышки насилия между сторонниками особых интересов, ожесточенные предвыборные, взаимные обвинения, встречные подозртельность, зависть и непреодолимая ненависть; общественные силы правопорядка будут поставлены на службу неправомерным хищным ??? вместо того чтобы сдерживать таковые; в голове у каждого будут стерты различия между правдой и ложью, так же как в совести у каждого будут стерты различия между справедливым и несправедливым; на государство будет возложена ответственность за существование каждого гражданина, и оно согнется под тяжестью подобной ответственности; произойдут политические потрясения, бесплодные революции и возникнут руины, на которых будут испробованы все формы социализма и коммунизма. Так выглядят напасти, к которым неизбежно приведет искажение закона.
Это просто пророчество, которое уже сбылось и продолжает развиваться. Нострадамусу такая точность и детальность и не снились.
Таковы, соответственно, бедствия, которым вы, господа протекционисты, расчистили дорогу, используя закон для подавления свободы торговли, а стало быть, и подавления права на собственность. Не осуждайте социализм – ведь это вы помогаете его построить. Не выступайте против коммунизма – ведь это вы помогаете его построить. И после этого вы просите нас, экономистов, создать для вас теорию, которая встанет на вашу сторону и оправдает вас. Нет уж, увольте! Возьмите этот труд на себя!*
* В этом ответе протекционистам, писавшимся Бастиа перед самым отъездом в департамент Ландов, автор взял на себя обязательство сформулировать свои взгляды на рациональную область действия законодательства, чувствуя необходимость изложить их более подробно. Он сделал это несколькими днями позже во время короткого пребывания в Мюгроне – написал «Закон».