Я признателен Леонарду Пейкоффу за то, что подтолкнул меня взяться за этот проект. Доктор Пейкофф не выверял расшифровки записей с ответами Айн Рэнд и не читал мою рукопись. Но сколько ему пришлось отвечать на мои вопросы как чисто издательского, так и философского характера! Я также признателен Таре Смит и Тору Бёкману за ценные замечания по первому варианту рукописи.
Наконец, огромное спасибо Эстель, моей sine qua non1, за все то, что обычно удостаивается благодарности в подобных случаях.
1 Sine qua non (лат., сокр. conditio sine qua non) – то, без чего невозможно.
Роберт Мэйю
Книга «Атлант расправил плечи» вышла в свет в 1957 г., после чего Айн Рэнд занялась публицистикой и (менее активно) лекционной деятельностью. Выступая перед публикой, она ставила целью популяризировать философию объективизма, которой придерживалась, и связать ее с событиями в культурной и политической жизни страны.
Как правило, в конце лекции она отвечала на вопросы зала. Немалая часть этих диалогов была записана на магнитофон. Лучшие вошли в данную книгу.
Айн Рэнд – выдающийся мыслитель, поэтому она никогда не готовила заранее ответов ни на один из вопросов, будь то проблема аморальности альтруизма или ее несогласие с Рональдом Рейганом. Ее ответы отражали не только ее мировоззрение, но и текущую ситуацию – тему выступления, характер аудитории, позицию автора вопроса и даже эпоху (скажем, начало 1960-х или конец 1970-х гг.). Поэтому несхожие ответы на почти одинаковые вопросы об альтруизме или Рональде Рейгане отражают различные, дополняющие друг друга подходы Айн Рэнд к этим проблемам, в совокупности более полно раскрывая ее позицию. (Исчерпывающего описания ситуации, в которой задавался каждый вопрос, я не даю, но в скобках после каждого ответа указан год и конкретное выступление.)
Во многих, хотя, разумеется, не во всех, ответах Айн Рэнд высказывает свою точку зрения на проблемы, о которых она нигде более не упоминала. Около половины из них связаны с философией и современной политикой. Остальные касаются этики, эпистемологии, метафизики и эстетики. Охват тем невероятно широк: юмор, Эрнест Хемингуэй, современное искусство, Джейн Фонда, война во Вьетнаме, либертарианцы, религиозные консерваторы, коммунисты в Голливуде, Дагни Таггерт, теория соответствия истине, атеизм, «Дон Кихот», Теренс Раттиган, аборты, контроль за продажей оружия, любовь и секс, наркотики, Рональд Рейган и многое другое. В общем, каждый, кому интересно творчество Айн Рэнд, найдет в этих вопросах и ответах нечто значимое и новое для себя.
В силу спонтанности, неподготовленности диалогов с публикой расшифровка записей неизбежно потребовала некоторой редактуры. На это указывала и сама Айн Рэнд. Как-то раз в 1969 г., читая курс по публицистике, она призналась: я писатель, а не оратор, и мне трудно говорить без подготовки. Кто-то посоветовал ей прослушивать свои ответы на вопросы, и вот что она сказала:
«Все зависит от того, интересный ли вопрос. Если он по делу – я ориентируюсь в контексте и знаю, что вопрос заслуживает ответа, – тогда да, это здорово вдохновляет. Иногда мне удается дать ответ, почти достойный публикации, но не совсем. Для рукописи, может, и сгодится, но редактура все же необходима».
Мое участие заключалось главным образом в сокращении и легком редактировании. Я стремился к лаконизму, ясности и гладкости изложения в той мере, в какой этого требует письменная речь. Изредка приходилось выбрасывать повторы. Следует, однако, отметить, что часть (впрочем, небольшая) моих правок проясняла высказывания, которые в первоначальном виде можно было бы истолковать с позиций, категорически отвергаемых Айн Рэнд в ее письменных трудах. (Оригиналы расшифровок всех материалов хранятся в архиве Айн Рэнд, и серьезные исследователи могут ознакомиться с ними.)
Думаю, я неплохо справился с редактурой. Но нельзя утверждать наверняка, что сама Айн Рэнд одобрила бы правки, которых не видела. Словом, эта книга может быть увлекательным и полезным чтением, но все-таки не нужно считать ее трактатом по философии объективизма.
Роберт Мэйю
APM 62 Радиопередача «Айн Рэнд в кампусе», посвященная обсуждению ее лекции «Угнетаемое меньшинство Америки: Крупные бизнесмены» (1962).
АРМ 63 Лекция «Угнетаемое меньшинство Америки: Крупные бизнесмены» (1963).
CBS 62 Телевизионная программа «Великое испытание» (CBS, март 1962).
FF 61 Лекция «Вера и сила: Разрушители современного мира» (Пардью, [Клуб] молодых республиканцев, апрель 1961 г.).
FHF 66 Лекция «Утрата ценностей в нашей культуре» (Бостон, Форум Форд-холла, 1966).
FHF 67 Лекция «Крушение консенсуса» (Бостон, Форум Форд-холла, 1967).
FHF 68 Лекция «Живая смерть» (Бостон, Форум Форд-холла, 1968). FHF 69 Лекция «Аполлон и Дионис» (Бостон, Форум Форд-холла, 1969).
FHF 70 Лекция «Антииндустриальная революция» (Бостон, Форум Форд-холла, 1970).
FHF 71 Лекция «Мораторий на использование мозгов» (Бостон, Форум Форд-холла, 1971).
FHF 72 Лекция «Национальное единство» (Бостон, Форум Форд-холла, 1972).
FHF 73 Лекция «Цензура: Общая и специальная» (Бостон, Форум Форд-холла, 1973).
FHF 74 Лекция «Эгалитаризм и инфляция» (Бостон, Форум Фордхолла, 1974).
FHF 76 Лекция «Фактор нравственности» (Бостон, Форум Форд-холла, 1976).
FHF 77 Лекция «Глобальная балканизация» (Бостон, Форум Фордхолла, 1977).
FHF 78 Лекция «Культурное обновление» (Бостон, Форум Форд-холла, 1978).
FHF 81 Лекция «Время посредственности» (Бостон, Форум Фордхолла, 1981).
FW 58 Выдержки из курса лекций Айн Рэнд об искусстве художественной литературы 1958 г. (лекции в отредактированном виде были изданы под названием The Art of Fiction).
IBA 62 Радиопередача «Айн Рэнд в кампусе», посвященная обсуждению ее лекции «Интеллектуальное банкротство нашей эпохи» (1962).
NC 69 Радиопередача «Ночной звонок» (март 1969 г.).
NFW 69 Выдержки из курса лекций Айн Рэнд о создании публицистических произведений 1958 г. (лекции в отредактированном виде были изданы под названием The Art of Nonfiction).
ОС 80 Леонард Пейкофф, «Объективная коммуникация», лекция 1 (1980).
ОЕ 62 Радиопередача «Айн Рэнд в кампусе», посвященная обсуждению ее эссе «Этика объективизма» (1962).
РО5 76 Леонард Пейкофф, «Философия объективизма», лекция 5 (1976).
РО6 76 Леонард Пейкофф, «Философия объективизма», лекция 6 (1976).
РО7 76 Леонард Пейкофф, «Философия объективизма», лекция 7 (1976).
РО8 76 Леонард Пейкофф, «Философия объективизма», лекция 8 (1976).
РО9 76 Леонард Пейкофф, «Философия объективизма», лекция 9 (1976).
РО10 76 Леонард Пейкофф, «Философия объективизма», лекция 10 (1976).
РО11 76 Леонард Пейкофф, «Философия объективизма», лекция 11 (1976).
РО12 76 Леонард Пейкофф, «Философия объективизма», лекция 12 (1976).
PVA 61 Лекция «Политический вакуум нашей эпохи», прочитанная группе женщин-журналисток (Индиана, 1961).
PWNI 74 Лекция «Философия: Кому она нужна» (Военная академия Вест-Пойнт, 1974).
Если выбирать кого-то одного, я бы назвала Томаса Джефферсона. Декларация независимости – пожалуй, величайший документ в истории человечества как с философской точки зрения, так и в литературном отношении [FHF 76].
Если кто-то составил величайший в истории политический документ, из этого еще не следует, что впоследствии само собой построится идеальное общество. По-вашему, если страна летит в тартарары, значит, Декларация независимости несостоятельна. Ничего подобного. Вспомните, каких высот мы как нация достигли с тех пор, как ввели принципы Декларации. И если вы видите фундаментальные расхождения с ней, не стоит винить в этом документ.
Некоторые из журналистских аллюзий Декларации не применимы к действительности. Но ее принципы никуда не делись – и прежде всего концепция прав человека. На базовом уровне, впрочем, сделана одна маленькая ошибка: я имею в виду мысль, будто неотъемлемые права даны человеку Творцом, а не Природой. Но это вопрос терминологии. С философской точки зрения смысл Декларации от этого не меняется [FHF 72].
«Свобода» в контексте политики означает отсутствие принуждения со стороны государства (которое по закону имеет монопольное право на применение физической силы). Так что «ущемление» при нынешних тенденциях – это слишком мягко сказано. Мы неудержимо скатываемся к утрате всяких свобод. Однако эта тенденция не обязательно должна сохраняться, ее можно переломить [CBS 62].
Говоря, что свобода доступна только в праздности, мы превращаем само слово «свобода» в метафору. В политическом контексте «свобода» – это отсутствие принуждения. Если государство берет под контроль все новые сферы нашей жизни, если мы все сильнее отдаляемся от объективной закономерности и отдаем все больше тиранической власти в руки правительства – о какой свободе вообще может идти речь? [CBS 62]
Вы считаете, что по мере усложнения общества государство должно брать на себя больше функций. Но сегодня технологии настолько развиты, что мы смогли отправить человека в космос. Чем разумнее общество, тем меньше грубой силы требуется, чтобы им управлять. По мере развития общества все острее становится необходимость дать человеку свободу [CBS 62].
Политическая и экономическая системы дополняют друг друга; ни политика не создает экономику, ни наоборот. И ту и другую создают единые идеи. Политическая система, защищающая свободное предпринимательство, и капиталистическая экономика – результаты процесса исторического развития. Обе следуют из философии разума, свободы и прав личности – вырастают на том же фундаменте, на котором создавалась наша страна [CBS 62].
Да, при наличии доказательств физического насилия – скажем, если детей бьют или морят голодом. Это вопрос защиты прав человека. Поскольку дети не в силах сами защититься от физического насилия и зависят от родителей, государство имеет право вмешаться, чтобы защитить права ребенка, как вправе оно не позволить одному взрослому избивать, сажать под замок или морить голодом другого взрослого. Само выживание ребенка зависит от родителей, и государство вправе проследить за тем, чтобы жизни ребенка ничего не угрожало. Но на проблемы интеллектуального характера это не распространяется. У государства нет никаких прав вмешиваться в воспитание ребенка, всецело являющееся обязанностью и правом родителей [APM 62].
И у взрослого, и у ребенка есть право жить, быть свободным и стремиться к счастью. Но эти права обусловлены разумом и знаниями индивида. Подросток не может себя содержать, а маленький ребенок не способен реализовать свои права и не знает, что значит стремиться к счастью, в чем состоит свобода и как ею пользоваться. Все человеческие права неотъемлемы от природы человека как существа разумного. Следовательно, ребенку придется подождать, пока он не разовьет свой ум и не приобретет достаточно знаний, чтобы самостоятельно и в полном объеме осуществлять свои права. Пока он мал, о нем должны заботиться родители. Это заложено природой. Можно декларировать какие-то права детей – но реальностью эти «права» не станут. Идея права коренится в существующем положении вещей. Это значит, что родитель не вправе морить ребенка голодом, пренебрегать им, причинять ему физический вред или убивать его. Государство должно защищать ребенка как любого своего гражданина. Но ребенок не может требовать прав взрослого, поскольку еще не способен их реализовать. Он должен подчиняться родителям. Если родители ему не нравятся, пусть уходит из семьи, как только будет способен любым законным способом зарабатывать себе на жизнь [FHF 74].
Не права в буквальном смысле – не те же права, что у нормальных людей. Фактически у них есть право на защиту, как у вечных детей. Как и дети, умственно отсталые люди имеют право на защищенность, поскольку являются людьми, а значит, могут со временем развиться и обрести хотя бы частичную самостоятельность. Защита их прав – жест великодушия по отношению к ним за то, что они люди, пусть несовершенные. Но считать, что недоразвитый человек может осуществить свои права на деле, нельзя, ведь он неспособен действовать разумно. Поскольку все права вытекают из человеческой природы, существо, не способное воспользоваться правами, не может их иметь в полной мере [FHF 73].
Я никогда не прибегала к такой формулировке: «Мы должны отказаться от одного из проявлений свободы». Об этом говорят консерваторы, а не я. Заметьте, сколько проблем создает неточность высказывания. Если нам придется отказываться от проявлений свободы, в итоге мы потеряем все – ведь для любого «отказа» найдется уважительная причина. Отрицая личную месть, я вовсе не имею в виду, что кто-либо должен отказаться от части своих свобод. У нас нет свободы нападать на других – первыми применять силу, но у нас есть право на самозащиту. Однако, поскольку это право затрагивает другого индивида, а мы хотим поддерживать отношения с другими людьми и жить в обществе, то следует установить законы, в рамках которых будет осуществляться самозащита. Создание нормальной формы правления не имеет ничего общего с отказом от свободы. Это возможность защитить себя самого и любого другого человека от иррационального применения силы.
Ограничить свою свободу из-за загрязнения окружающей среды – значит отказаться от свободы формировать суждение, производить и контролировать собственную жизнь. Фактически это права, неотчуждаемые в силу нравственного закона, и отбрасывать их нельзя. Даже если экологам что-то такое известно – а это явно не так, – пускай сначала убедят нас в этом. Тогда в нашей воле будет им подчиниться. Но даже если они знают больше нас, это не дает им права требовать, чтобы мы отказались от своей свободы [FHF 70].
Да. Параллелей между современной западной цивилизацией и ситуацией в Римской империи много, и они поражают. Самая очевидная: Рим достиг величия в период свободы, пока был республикой, и рухнул после того, как превратился в империю, когда усилилось государственное регулирование (вот оно, государство всеобщего благосостояния, прославившееся лозунгом «хлеба и зрелищ»). Рост налогов и ужесточение государственного контроля разрушили экономику Рима, и варвары смогли его захватить. Нечто подобное происходит сейчас. Мы не должны капитулировать перед варварами, но очевидно – они этого ждут [FHF 67].
Сила – это нечто первичное, это вот что [сжимает кулак]. То, что делается не убеждением, а физическим принуждением. Когда вы вынуждены что-либо делать, поскольку альтернатива – физический ущерб: вас схватят, бросят в тюрьму, лишат собственности или убьют. В этой грубой форме сила есть то, что с вами творят не по справедливости, не в соответствии с законами природы, а по произволу. По сути, государство владеет монополией на силу, поскольку призвано предотвращать бандитские разборки между несогласными с чем-то гражданами. Государству следует применять силу только против тех, кто прибег к ней первым; но ни в коем случае государство не должно инициировать применение силы. Но сегодня все правительства именно так и поступают. Закон – это сила, поскольку его приходится соблюдать под угрозой наказания. Если вы не согласны с частным лицом, ему остается лишь одно – не иметь с вами дела. Если же государство требует от вас чего-то, с чем вы не согласны, оно может посадить вас в тюрьму или отобрать вашу собственность. Это легализованная сила [FHF 73].
Нет. Бюрократ, сажающий в тюрьму бизнесмена, – вот грубая сила. Грубая сила – это дискреционные полномочия, власть, для которой не существует объективных законов, из-за чего действия правительства совершенно невозможно предугадать. Антитрестовское законодательство – вот клубок противоречий! Поскольку нет единого толкования законов, каждый судья толкует их по-своему. И если человека швыряют в тюрьму по этим законам, – это грубая сила, не подчиняющаяся никаким конституционным или объективным процессуальным нормам [CBS 62].
Я пишу, что люди имеют право отвечать силой на первое применение силы. Но если люди хотят жить вместе в свободном обществе, они должны делегировать это право государству. Индивидуальное возмездие неправомерно, поскольку в свободном обществе государство подчиняется объективным законам – и этими законами определяется, что есть преступление и, самое главное, что есть защита. Соответственно, государство должным образом выполняет функции арбитра и представителя пострадавшей стороны, защищает этого человека и карает от его имени.
Если же любой станет пользоваться своим «правом», чтобы отплатить за себя, возникнет хаос – страной будут править случайные прихоти и полнейшая иррациональность. Общество станет чем-то невозможным, поскольку самый честный и разумный человек может оказаться во власти человека бесчестного и неразумного, за которым сила. Итак, человек не может прибегать к силе, пока есть государство, которое защищает его в соответствии с объективными нормами. Силу нельзя использовать по собственному произволу. (Случись кому-нибудь наставить на вас пистолет, вы вправе в него выстрелить. Но это не есть право инициировать применение силы. Это право на самозащиту.) [FHF 70]
В сущности, прагматики поддерживают инициаторов использования силовых методов, но не в обычном понимании. Например, коммунисты высказываются за первое применение силы. Прагматик же в определенном смысле еще хуже – он и ни за, и ни против. Ему кажется, что в кампусах царили мир и спокойствие, как вдруг случилась вспышка насилия и студенты-бунтари пустились чего-то там требовать. Руководство колледжей не знало, что делать. И ни одна из сторон не получила удовлетворения в конфликте. Значит, заявляют прагматики, нужен приемлемый компромисс. Такой подход ставит прагматиков на сторону агрессоров, пусть они и не одобряют агрессии. В порядке критики прагматизма можно сказать, что он совершенно внеморален, а любая внеморальная система поддерживает аморальных. Но прагматик взирает на силу беспристрастно. Кто-то хочет пробить вам голову? Предложите ему приемлемый компромисс – пусть взамен сломает себе ногу [NFW 69].
С одной стороны, да. На вопрос «Должно ли быть у государства право облагать нас налогами?» я бы ответила: «Нет, налоги должны быть исключительно добровольными» (см. главу «Финансирование государства в свободном обществе» в сборнике «Добродетель эгоизма»1). Государство, однако, нельзя назвать вором в том смысле, в каком мы зовем вором отдельного человека. Слишком часто в условиях смешанной экономики государство посягает на имущество, на которое не имеет никаких прав. Но эта проблема должна решаться конституционно; это вовсе не дает нам право обкрадывать государство [NC 69].
Да, моральное право. К сожалению, политически такого права нет, и тот, кто не заплатит, понесет слишком жестокое наказание [NC 69].
Никогда не слышала о подобном предложении. Не уверена, что из этого что-нибудь выйдет. Но в порядке шутки я его поддерживаю. Однако лучше было бы снизить налоги [FHF 71].
Да, потому что его вырывают у меня под дулом пистолета [FHF 76].
В общем и целом я против налогов. Предложенную мной альтернативу налоговой системе вы найдете в книге «Капитализм: Незнакомый идеал». Но пока наше государство финансируется с помощью системы налогообложения, люди, не желающие оплачивать оборону, – если они достаточно честны и последовательны – должны немедленно покинуть страну. Какое право вы имеете жить в стране, если не желаете тратить деньги на дело первостепенной важности – защиту от вооруженного нападения! А если кому-то кажется, что сегодня нам оборона не нужна, то ему место в психушке [FHF 81].
Нет. Единственная адекватная функция государства – защита прав индивида. Для этого существуют армия, полиция, судебные органы. Такие проблемы, как загрязнение окружающей среды, могут решаться путем договоренностей свободных индивидов. Если кто-то понес ущерб в результате загрязнения окружающей среды, пусть обратится в суд и докажет обоснованность своих претензий. Никаких особых законов или государственного контроля для этого не требуется [FHF 67].
Я выступаю против любого превентивного государственного контроля. Докажите, что вам действительно причинили вред, и тогда конкретный виновник загрязнения среды предстанет перед судом. Скажем, вы создали на своей территории антисанитарные условия, и это не только отвратительно выглядит, но и создает реальную угрозу здоровью, в том числе здоровью вашего соседа. Он сможет привлечь вас к суду, если докажет, что источник опасности – ваша собственность. Тогда он получит должное возмещение, а вас обяжут все вычистить. Такие законы существуют, и регулируют они отношения между собственниками. Более того, спокойное обсуждение проблемы загрязнения вообще невозможно, пока затрагиваются групповые интересы! Для иных людей жалобы на загрязнение окружающей среды – кусок хлеба. Я не верю, что владельцы фабрик и другие капиталисты хотят загрязнять воздух. Если – и в том случае, когда – вы сумеете доказать, что они причиняют вред, действуйте, как полагается. Но не вынуждайте их закрывать предприятия и лишать людей работы, за что вы их же потом будете проклинать [FHF 69].
Смотря какой дом. Не думаю, что вещи, которые вы назвали, опасны. К слову, мой парикмахер вчера пожалел лака, и я из-за этого чувствую себя некомфортно. Это вопрос личного выбора: люди вольны пользоваться всем, что им нравится, пока не причиняют ущерба другим. Никакой государственный плановик не имеет права запрещать какие-либо товары ради блага потребителя. Пусть потребитель решает сам [FHF 70].
В отличие от экологов, я могу говорить только о том, что знаю. Сегодня ни у кого нет достаточных знаний о загрязнении окружающей среды. Экологи сами заявляют, что у них нет доказательств. Но если их нет, то на каком основании они требуют права самовластно планировать нашу жизнь? Все, что я читала на эту тему, слишком ненаучно – даже если написано учеными. Пока никто не в состоянии определить степень опасности, связанной с загрязнением, включая смог. Смог виден невооруженным глазом и может доставлять неудобство. Некоторые жалуются, что он раздражает глаза. Я восемь лет прожила в Лос-Анджелесе, и мне он не повредил. Но, предположим, смог вредит людям с больными легкими – это мы можем предполагать на сегодняшний день. Что нужно сделать? Люди, которым смог вреден, должны переехать в другой район, если это им посоветуют врачи или им самим некомфортно тут жить. У нас большая свободная страна. Никто не может приказать человеку жить в Лос-Анджелесе или Нью-Йорке. Если какое-то место вредно для вашего здоровья, не нужно там жить. Но не запрещайте это остальным [FHF 70].
Экологическое движение – политическое мошенничество. В реальных случаях загрязнения окружающей среды превентивной «силой» выступает общественное мнение. Суть его не сила, а власть убеждения – люди протестуют и взыскивают ущерб через суд. Если факт причинения физического вреда городу, его воздуху или чьей-то собственности доказуем, можно подать иск в суд. Промышленное предприятие не заинтересовано в загрязнении окружающей среды, когда это возможно. Однако промышленность не должна избегать загрязнения окружающей среды или спасать вымирающие виды животных ценой массовой безработицы и уничтожения отрасли. Экологическому движению не должно сходить с рук все то, что оно творит, даже в обществе частичной свободы, если, конечно, люди еще не сошли с ума [FHF 76].
То, что атомную энергетику с самого начала развивало государство, – это огромная ошибка. Поскольку по сути это государственная собственность и патенты или права на нее принадлежат государству, то конфликты следуют один за другим, и ничего с этим не поделаешь, поскольку каждый новый шаг только ухудшает дело. В итоге сегодня вообще нет средств контроля атомной энергетики. И кому бы вы ее передали?
В полностью свободной экономике развитие любой отрасли контролируют индивиды. С изобретением динамита или оружия и пороха тоже возникла опасность для людей. Разница только в масштабах. Никто не использовал динамит, чтобы взорвать весь мир. А если какой-либо промышленник, производящий взрывчатые вещества, располагал свой завод слишком близко к жилым домам или школам и была возможность доказать, что производство представляет угрозу для людей, то его можно по закону заставить перенести завод. И если бы было доказано, что ядерное испытание опасно, то это испытание запретили бы или, вероятнее всего, перенесли в другое место.
Я не специалист по ядерной физике, но не верю страшилкам о радиоактивном заражении, потому что все они рассказываются левацкими обожателями Советской России. Если бы мы получили серьезные научные доказательства опасности, то могли бы и отнестись к ней серьезно. Нам подсовывают пресс-релизы и толкования, а не факты. Так что, решая, какая экономическая система лучше, не стоит исходить из таких аспектов, как радиоактивное заражение. Что касается частного производителя, над ним как раз есть сила, которая его контролирует: ему запрещено взрывать своих соседей, и он не может никого принуждать. Все, чем он располагает, – экономическая власть. Власть производить товар, предлагать его людям, у которых есть желание и деньги его купить. Если он будет выпускать плохой товар, общественность проявит свою власть и откажется иметь с ним дело, уйдет к его конкурентам, и он разорится. А если бы промышленник попытался применить силу против кого бы то ни было, власти легко осадили бы его.
Но сегодня ядерное оружие в руках чиновников и правительства. Два государства участвуют в гонке: одно совершенно безответственное (Россия), другое частично ответственное (Соединенные Штаты), но на сегодняшний день склонное двигаться в сторону все большей безответственности, т. е. к большей централизованности и тоталитарности. Вы опасаетесь, что в руках частного предпринимателя окажется атомная энергия, а то и ядерное оружие? Но почему вас не страшат чиновники, облеченные всей полнотой власти и вообще ни за что не отвечающие?
Единственная страховка от атомной войны – свобода. А именно страна, в которой никто не может применять силу, а закон запрещает людям к чему-либо принуждать своих сограждан. Тогда никто не сможет сбросить на вас атомную бомбу и никакому диктатору не удастся шпионить за вами и красть секреты, как это происходит в действительности. Ни одно государство не может представлять угрозу для свободной страны. Но, если страна не свободна, возможно все что угодно. И ведь что-нибудь может произойти по чистой случайности, поскольку у чиновников есть власть, но никакой ответственности и их никто не контролирует. Так что не стоит волноваться, если атомная энергия попадет в руки каких-нибудь частных капиталистов через пару сотен лет [PVA 61].
Введением этих норм государство никого не защищает. Оно регулирует, т. е. диктует определенные правила или решения людям, занятым в строительной отрасли. Государство навязывает свое представление о том, что такое правильное здание: таким образом, это недопустимое вмешательство властей. Но разве государственные инспекторы не защищают нас от ошибок в строительстве и от обрушения зданий?
Вот ответ на этот вопрос: а) эта «защита» не предохраняет ни от чего, и на сегодняшний день среди наших зданий столько же опасных, сколько их было бы и без официальных строительных норм; и б) в свободном обществе жильцов защищают законы против мошенничества. Не следует принуждать застройщиков подчиняться произвольным, нередко противоречивым правилам. Но, если застройщик сдаст в аренду дом, жить в котором опасно, и жильцы его пострадают, последуют самые жесткие меры. Наниматели вправе засудить владельца до полного разорения – за то, что объявил опасный дом безопасным. Разумеется, потребуются объективные доказательства, что землевладелец или застройщик допустил небрежность. Он не должен платить за неумение предотвратить то, чего не может предотвратить никто. В свободном обществе личный интерес застройщика удержал бы его от таких поступков, как возведение рассыпающихся домов. Не потребовалось бы и случаев обрушения домов, чтобы удержать застройщиков от ошибочной практики в строительстве. Законов против мошенничества достаточно, чтобы защитить людей от немногочисленных нечестных строителей. А честных строителей следует оставить в покое [APM 62].
У государства нет никакого права выносить решение о профессиональном соответствии специалистов. Что в таком случае защитит нас от шарлатанов в свободном обществе? Свободное решение индивидов, а также профессиональные организации и публикации, информирующие о профессионализме практикующих врачей. Лицензии государственного образца и дипломы медицинских учебных заведений не защищают от шарлатанов. Мы все равно руководствуемся собственным суждением при выборе врача, т. е. делаем то же, что будем делать в свободном обществе. Государственное лицензирование не защищает нас ни от чего, но с его помощью можно не допускать достойных людей в профессию, подконтрольную государству [APM 62].
Требовать от людей, чтобы они прививались от болезней, – безусловно, вне компетенции государства. Если медицина доказала целесообразность той или иной прививки, желающие могут ее сделать. Если же кто-то не согласен и не хочет прививаться, это опасно только для него, поскольку все остальные будут привиты. Никто не имеет права принуждать человека делать что-либо, даже если это в его же интересах, вопреки его желанию.
Однако если кто-то страдает заразным заболеванием, от которого не существует вакцины, то государство имеет право подвергнуть его карантину. Суть в том, чтобы помешать больным людям распространять заболевание. В данном случае имеет место очевидная угроза здоровью людей. Во всех случаях официальной защиты граждан от физического ущерба власти не могут действовать законным порядком, пока отсутствует объективное доказательство реального вреда. Изоляция больных людей – не попрание их прав. Это мера, не позволяющая им причинить вред окружающим [APM 62].
Отвечая на ваш первый вопрос – нет, запрета быть не должно. Многие из этих занятий недопустимы. Проституция – зло практически по любым нравственным нормам. Тем не менее, если ею занимаются не по принуждению, если женщина сама решает заниматься подобным делом (назвать это профессией нельзя), а какие-то мужчины этим пользуются, это касается только их, не общества. Это их нравственное падение. Но преступлением с точки зрения закона оно считаться не должно. Общество не вправе ничего запрещать. То же относится и к торговле наркотиками. Антитрестовское законодательство – дело иное. Бизнес не является аморальным видом деятельности. Нарушения антитрестовского законодательства считаются уголовным преступлением, и люди, не совершившие никакого насилия, несут наказание. В этическом смысле между изобличенным бутлегером или содержателем игорного притона и осужденным бизнесменом есть разница. С точки зрения морали это разные категории людей. Мало того что бизнесмена карают за деятельность, в которой нет состава преступления. Его карают за добродетель – за успех и дарования [АРМ 63].
Я не одобряю никакого государственного контроля сферы потребления. Любые ограничения в отношении наркотических средств должны быть отменены (разумеется, за исключением их продажи несовершеннолетним). Государство не имеет права указывать взрослому человеку, как ему распорядиться собственным здоровьем и своей жизнью. Это возлагает на индивида гораздо больший груз моральной ответственности, но взрослые должны быть вольны убивать себя любыми способами.
Не принимать вещества, разрушающие мозг, – моральная ответственность самого человека. Я готова бороться за законное право человека употреблять марихуану. И готова бороться до последнего, доказывая, что с точки зрения морали человеку не следует этого делать: впрочем, в свободном обществе мне вовсе не пришлось бы иметь дела с таким человеком. Что государство действительно должно делать, так это защищать граждан от криминальных деяний лиц, употребляющих наркотики. Но наркотики были бы гораздо дешевле, если бы не запрет на них, подобно тому как спиртное стоило гораздо дороже во времена сухого закона. Бутлегеры не желали отмены сухого закона, так как доходы их были выше. Точно так же и сегодня преступный мир распространяет наркотики. Если бы наркотики были легализованы, наркоману его пристрастие обходилось бы дешевле, жить было бы проще, хотя и накладнее в моральном смысле.
Что касается цикламатов, – я сама их употребляю в составе диетических безалкогольных напитков – врачи утверждают, что они безвредны. Врачи должны изучить этот вопрос и сообщить результат пациентам. В задачи правительства не входит принятие сиюминутных законов на основании неподтвержденных результатов какого-то эксперимента.
Как я предполагаю, причина, по которой кто-то призывает запретить цикламаты, коренится в психологии критиков капитализма. Критики нападают на любую отрасль, которая помогает людям или приносит им удовольствие и прибыль. Теперь они нападают на готовые замороженные обеды, поскольку предположительно в них содержатся опасные консерванты. Разумеется, ведь готовые ужины здорово экономят время загруженным домохозяйкам! Есть и другая причина: подобные наскоки позволяют попасть в газету. Так сделал и Ральф Нэйдер1 – вот его настоящий мотив [FHF 69].
1 Адвокат, выступавший с резкой критикой американской автопромышленности.
Государственный контроль применения наркотических лекарств совершенно неправомочен. Допустимы законы, наказывающие продавца, который ввел покупателей в заблуждение относительно характера продаваемого лекарства. Для этого и существуют законы о мошенничестве. Но государственный контроль не исключает возможности мошенничества, поэтому не должно быть никакого государственного контроля помимо быстродействующей и эффективной правовой системы, в рамках которой человек может обратиться в суд и доказывать свою правоту, если выяснит, что какой-то производитель лекарств его обманул.
Что касается наркотиков, их государство тоже не должно запрещать, за исключением их продажи несовершеннолетним. Если взрослый человек хочет вредить самому себе, он в своем праве. Я полагаю, если бы в Англии попробовали легализовать наркотики, то их употребление упало бы до минимума, поскольку у наркоманов пропал стимул «впаривать» наркотики, сбывать их несовершеннолетним или подсаживать кого-то на иглу, поскольку исчезла бы необходимость оплачивать нелегальные наркотики. Сообщалось о противоположных результатах, но я лишь хочу сказать – как бы то ни было, этот вопрос стоило бы прояснить. Теоретически вполне вероятно, что легализация наркотиков снизит уровень наркозависимости и преступности. Но в конечном счете это вопрос к врачам и криминалистам [FHF 68].
Контроль рождаемости и аборт связаны только с действиями лица, их совершающего. Они не затрагивают больше ничьих прав. То же относится и к самоубийству. В принципе человек вправе покончить с собой, хотя это крайне неразумный поступок. Правительство не должно принимать законы, препятствующие самоубийству. Советы пытались сделать это в России в 1920-х гг. из-за волны самоубийств среди членов партии. Попытки суицида карались смертью. Человек может отказаться от жизни по многим причинам. Бывают, однако, ситуации, когда самоубийство в высшей степени обосновано, и ведь это действительно собственная жизнь человека. И ни закон, ни люди тут совершенно ни при чем.
Проблема эвтаназии сложнее, поскольку тут затрагивается жизнь другого. Если кто-то делает распоряжение о том, чтобы его подвергли эвтаназии, так как не желает испытывать невыносимую боль, и можно доказать, что такова была его воля, я бы сказала, что это его право и доктор вправе осуществить эвтаназию. Но принять такой закон трудно: ведь необходимо гарантировать, что беспринципные врачи в сговоре с беспринципными родственниками не убьют человека, который вовсе не умирает и не страдает от боли. Опасность здесь в том, что врачам дается законное право совершать убийство по собственному произволу. Я, впрочем, подозреваю, что случаи эвтаназии нередки, только мы о них не знаем и вряд ли узнаем. Они на совести лечащего врача. Только он может знать, действительно ли неизлечимый больной испытывает непереносимые страдания. Я не могу сказать, что вправе его осуждать. Не знаю. Слишком непростая ситуация. Мои симпатии на стороне врача, который помогает безнадежному пациенту расстаться с жизнью, но я бы не стала продвигать принятие закона об эвтаназии [FHF 68].
Чтобы получить полное представление о моих взглядах на этот вопрос, читайте статью «Живая смерть» (Of Living Death) [переиздано в сборнике «Голос разума» (The Voice of Reason)]. Там была прокомментирована энциклика папы римского о контрацепции (Humanae Vitae)1. Я безоговорочно за аборты. Точнее, я выступаю не за то, что все должны сделать аборты, а за право женщины сделать аборт, если она так решила. Думаю, этот вопрос должен решаться женщиной и ее врачом. И поддерживаю решение Верховного суда по этому делу. Это одна из причин, почему я выступаю против Рональда Рейгана. Этот так называемый политик провозглашает себя защитником капитализма и американских устоев – и вдруг выступает против абортов! Если уж он не уважает столь фундаментального права, то не может быть защитником никаких прав [FHF 76].
1 Humanae Vitae (в пер. с лат. – «[Важнейший дар передачи] человеческой жизни…») – энциклика папы Павла VI от 25 июля 1968 г., посвященная контролю над рождаемостью.
Нет. Я хотела бы высказать свое негодование по поводу того, что живого человека равняют с эмбрионом, какой-то горсткой недоразвитых клеток. (Аборт в последнюю минуту – когда ребенок уже сформирован – совсем другое дело!) Право на аборт – это право избавиться от каких-то клеток в своем теле, которые тебе не по силам будет содержать, если дать им развиться в ребенка. Считаю просто отвратительными попытки каких-то сучек – я не собираюсь извиняться за выбор слова – диктовать всем женщинам, как им следует распорядиться своей жизнью. И это они называют правом на жизнь! Базовый принцип таков: никогда не жертвуй живым ради неживого и никогда не путай существующее с потенциальным. «Нерожденный ребенок», пока он не сформировался, не человек, не живое существо и у него нет никаких прав. Права есть у женщины [FHF 74].
О несогласии Айн Рэнд с решениями Верховного суда по вопросу о цензуре порнографии см. «Цензура: Общая и специальная» (в работе «Философия: Кому она необходима» (Philosophy: Who Needs It)).
Этот вопрос нужно задавать Верховному суду, а не мне. Я только могу сказать, что люди непоследовательные и действовать будут непоследовательно. Очевидно, по поводу абортов они придерживаются более здравых взглядов, но, когда обсуждают цензуру, такого не наблюдается.
Все законы, запрещающие гомосексуализм, должны быть отменены. Я не одобряю подобной привычки и не считаю ее отвечающей этическим нормам, но недопустимо, чтобы закон вмешивался в отношения совершеннолетних людей, действующих по взаимному согласию. Законы против развращения несовершеннолетних правомерны, но взрослые должны быть совершенно свободны.
Многоженство – дело иное. Если мужчина желает вступить в связь с двумя женщинами, санкции закона ему не требуется. Но государству необходимы нормы, определяющие, что следует считать законным браком. Закон должен быть единообразным, и если в большинстве стран брак носит моногамный характер, тому имеются веские причины. Если мужчина хочет жену и другую женщину, ему ни к чему легализация многоженства, при условии что он не скрывает своих намерений. Законы о многоженстве касаются ситуаций, когда один мужчина имеет двух жен в разных городах и ведет двойную жизнь. В этом случае есть все основания, юридические и нравственные, для судебного преследования [FHF 68].
Это серьезная и непростая проблема, поскольку включает два сложных аспекта: права детей и имущественные права.
Когда два человека вступают в брак, они могут хотеть или иметь детей. И если ребенок появился на свет, его обязаны содержать до тех пор, пока он не сможет обеспечивать себя сам.
Муж и жена могут заключить любое желательное для них имущественное соглашение. Сегодня закон чаще выступает на стороне женщины. Некогда женщина в материальном отношении целиком зависела от супруга; сегодня она от него не зависит. В семейном законодательстве многих штатов очень много иррациональности и противоречий. Там есть что совершенствовать при условии, что основные положения четко прописаны и обоснованы.
Государство не имеет права требовать выполнения какого бы то ни было соглашения, заключенного любыми двумя людьми. Конечно, если это соглашение подпадает под определенную правовую категорию, власти могут заставить его выполнить. Но нельзя рассчитывать, что они потребуют соблюдения противоречивого контракта. Это одна из причин, почему нам нужен единый свод законов, а свобода индивидов заключать какие угодно контракты должна быть несколько ограничена. Но нормальное семейное право – даже такое несовершенное, как ныне, позволяет двум сторонам заключить правомерное соглашение о своих отношениях [FHF 68].
Я слишком мало об этом знаю, чтобы составить мнение. Могу лишь сказать, что это вопрос не первостепенной важности. Запретим мы огнестрельное оружие или введем его регистрацию, преступники с ним не расстанутся. И не такая уж беда для рядового гражданина, не бандита, если придется ему регистрировать тот факт, что у него есть оружие. Это незначительная проблема, если, конечно, вы не планируете в одиночку совершить государственный переворот [FHF 71].
Это сложный технический вопрос в философии права. Короткоствольное оружие предназначено для убийства людей – на животных с ним не охотятся, а права убивать людей нет ни у кого. Но есть право на самозащиту. Я не знаю, как решить эту проблему, чтобы мы могли себя защитить, но не получили законной возможности убивать людей, если захочется [FHF 73].
1 Власти Иллинойса наложили запрет на демонстрацию нацистской униформы и свастики во время проведения марша неонацистов в Скоки, пригороде Чикаго, жители которого в большинстве были евреями, пережившими холокост. Дело рассматривалось в Верховном суде, и марш разрешили. Так как неонацистов защищал Американский союз защиты гражданских свобод, дело вызвало большой резонанс в обществе.
Это очень сложная проблема. Пока суды рассматривают уличный марш как одно из проявлений свободы слова, пока коммунистам, левым или кому-то еще позволяют устраивать марши, придется разрешать их и нацистам. В этом отношении я с большой неохотой поддерживаю позицию Американского союза защиты гражданских свобод (с неохотой, поскольку я редко с ними согласна): нацисты им не нравятся, но они признают необходимость защищать «право» нацистов устраивать марши. Если считать демонстрацию разновидностью высказывания, то они должны быть разрешены всем и каждому.
Что я оспариваю (и не только применительно к этому конкретному случаю), так это интерпретацию демонстраций и других акций в качестве так называемого символического высказывания. Перестав видеть разницу между действием и словом, мы постепенно теряем свободу и того и другого. События в Скоки – прекрасная иллюстрация этого принципа. Не бывает «символического высказывания». Ни у кого нет права маршировать по общественным местам или блокировать общественные магистрали. У нас есть право на собрания – да, на нашей собственной территории, а также на территории наших сторонников и друзей. Но никто не имеет права препятствовать уличному движению. Улицы предназначены только для прохода и проезда. Хиппи в 1960-х гг. следовало запретить валяться на проезжей части. (Они имели привычку укладываться поперек улицы, создавая ужасные пробки, чтобы высказать свое мнение, привлечь внимание и выразить протест.) Если им это разрешалось, то и нацистам следует разрешить. А по-хорошему нужно было бы такие акции запретить и тем и другим. Высказываться они вправе, все верно. Но не вправе по собственному произволу устраивать акции на общественной территории.
Хочу добавить, что проблема «открытой демонстрации поддержки геноцида» не имеет ничего общего с вопросом о свободе слова. Принцип свободы слова не связан с содержанием высказывания и защищает право выражать любые идеи, а не только хорошие. В противном случае кто будет определять, какие идеи хороши, а какие нет? Правительство? [FHF 78]
Это неправомочные законы, поскольку свобода идей не запрещает нам говорить о ком-либо неправду. Согласно более ранней интерпретации этого закона оправданием на суде была истина. Если вы знали о ком-то нечто дискредитирующее, то имели право об этом рассказать. Но сегодня вы фактически можете сказать что-либо только в том случае, если нет оснований предполагать, что вами движет злой умысел. Существующие нормы нечетко определены и неприменимы к реальной жизни.
Законы такого рода служат охране интересов определенных людей. Они не имеют никакого отношения к идеям. Важен лишь факт, сказали вы правду о ком-то или солгали, причинив своими словами ему вред [FHF 73].
На мой взгляд, это недопустимо. Что интересно, я намеревалась сегодня говорить о законе о защите авторских прав, но мне не хватило времени. Самое вредоносное в этом законопроекте – как раз то, о чем вы не упомянули. Это вопрос о том, кому человек будет принужден передать право на свое произведение (это относится к писателям и композиторам). Так называемым общественным телевизионным и радиостанциям? Этими станциями заправляют паразиты, жирующие за счет государства. Как правило, эти люди получают намного больше, чем зарабатывали бы на коммерческом телевидении. Им платит государство – иными словами, налогоплательщики. У них нет большой аудитории, лишь немногочисленные прихлебатели, но это не мешает им выставлять себя выразителями общественного мнения. Они предлагают ущемить – отменить – права писателей и композиторов, да вообще всех творческих людей. В нынешнем виде этот законопроект передает некоммерческим станциям право использовать ваше произведение, но общественный совет будет решать, сколько вам за это заплатят. Они не спрашивают, согласны ли вы, чтобы ваше произведение звучало на этой станции, – а я бы не согласилась. Что касается меня, то я лучше уничтожила бы все экземпляры своих книг, чем согласилась, – вот только я не в состоянии это сделать, их слишком много. Сенат одобрил законопроект, но палата общин его не пропустила, против него выступают и писатели, и издатели. Поэтому, если кого-либо из вас это волнует, пожалуйста, ради меня и ради других творцов – а такие еще есть – напишите своему конгрессмену, что не согласны именно с этим разделом. В остальном законопроект об охране авторских прав – очень ценная законодательная инициатива. Но этот раздел – нечто неописуемое. И не только по отношению к творческим людям. Вдумайтесь, какой он создает прецедент для отчуждения собственности [FHF 76].
Нет. Оно порочно и несправедливо. Разве коммерческое телевидение, которое бесплатно дает людям нечто в обмен на то, что они просмотрят несколько рекламных роликов, и делает на этом миллионы, действует не в общественных интересах? Ведь оно зарабатывает то, что получает и что, очевидно, доставляет публике удовольствие. Но некоторые станции, собирающие менее 10% аудитории, называют себя общественным телевидением, поскольку никто не захочет платить за то, что они показывают. Сама эта идея коллективистская и гнилая [PO10 76].
Могу предположить, что под «сугубо военными» вы подразумеваете «написанные и отредактированные военными для широкой публики». Я готова прислушаться к аргументам, но навскидку сказала бы, что армия имеет право подвергать цензуре любого, кто служит в ее рядах. Армия опирается на предпосылки, противоположные основам гражданского общества. Это легальный механизм применения силы. Строго говоря, это сила, используемая в целях самозащиты. В случае армии Соединенных Штатов это благородная сила. Тем не менее армия требует субординации и не может функционировать без безусловного подчинения приказам. Свобода печати грозит подорвать боевой дух солдат. (Я говорю о добровольной, а не о мобилизационной армии. Я против призыва как грубейшего нарушения прав человека.) У командиров есть право подвергать цензуре выражение идей теми, кто вступил в армию добровольно. Пока они состоят в ее рядах, они обязаны подчиняться приказам командиров. Они вправе ее покинуть, именно поэтому их командиры, пока они служат, имеют право отдавать им приказы и подвергать цензуре их публикации [FHF 73].
Нет. Разница вот в чем: государственные гранты в сфере искусства – это ужас. Они осложняют жизнь художников, не имеющих связей среди политиков и не разделяющих текущие эстетические пристрастия. Тем не менее даже в те времена, когда искусство контролировало рузвельтовское Управление общественных работ, правительство не имело возможности заткнуть художникам рот, не оставив им иного выбора, кроме как просить у государства грант или голодать. Но в отношении ученых сложилась другая ситуация. Сегодня частные исследования в сфере промышленности – большая редкость. Деньги частных лиц, которыми можно было бы оплатить исследования, необходимые индустриальному обществу, отобраны в форме налогов. Частные компании не могут вести исследования подобного масштаба, и ученым ничего не остается, кроме как идти на поклон к государству. К тому же наука более обезличена, чем искусство, и хотя ученые, находящиеся на государственном финансировании, не вполне свободны, они могут хотя бы воображать себя свободными или бороться за это. Художественных же стандартов сегодня не существует, значит, художник всецело зависит от произвола самого худшего толка. Нет произвола более отвратительного и отталкивающего, чем следование вкусу некоторых чиновников. Что остается художнику в подобных обстоятельствах? Лишь стать подхалимом. А в силу природы искусства это наихудший сорт подхалимов [PO10 76].
1 Первая поправка к Конституции США гарантирует свободу слова, религии, прессы, собраний и свободу обращаться с жалобами.
Я согласна с вашими наблюдениями, но не понимаю, как вообще можно думать о возможности вмешательства государства. Разве так можно сделать культуру более свободной или разнообразной? Если культурой и сферой коммуникаций управляют под угрозой пистолета, это конец свободы коммуникаций. Очевидно, что страной нельзя управлять, исходя из двойного стандарта: в материальном производстве контроль над людьми все усиливается, а в интеллектуальной сфере они видятся свободными. Но мы не бестелесные духи. Мы живем в материальном мире, и когда задействуем свой ум и делимся идеями, то используем материальные средства. Вот пример того, как контроль материального производства мешает свободе коммуникаций. Любая ведущая газета и любой журнал, утвердившиеся на рынке еще до введения нынешних высоких налогов, недостижимы для конкурентов. Новичок, конкурирующий с газетными и журнальными гигантами, имеет мало шансов, виной чему налоги (и это лишь одно из препятствий). Проблема не в крупном бизнесе, а в государственном контроле [CBS 62].
2 Перевозка детей на школьных автобусах из одного района в школы района с другим этническим составом с целью достижения этнического и расового равновесия в школах.
Нет. У государства нет права втягивать детей в свои политические игры или распоряжаться образованием ребенка против воли его родителей. Это серьезное ущемление прав человека. Я противница расизма (см. статью «Расизм» в книге «Добродетель эгоизма») и полагаю, что все люди имеют право получать качественное образование. Но я не считаю, что государство должно заправлять школами. Образование должно быть частным, и дети должны учиться в той школе, которую выбрали для них родители [FHF 74].
Влияйте на Вашингтон, добиваясь отмены этих законов, а не внесения поправки в Конституцию, поскольку ни к чему обременять Конституцию такой мелочью. Самое главное, добейтесь, чтобы вас услышали. Если вы свяжете этот вопрос с правами человека, то, возможно, добьетесь успеха. Станете решать вопрос как расовый – ничего не выйдет. Если вы попытаетесь доказать, что у государства нет права управлять образованием ваших детей, у вас неплохие шансы. Если же станете возражать, чтобы ваши дети учились в одной школе с чернокожими, то гарантированно проиграете, поскольку правда будет у другой стороны – точнее, сгинет в споре двух неправых сторон. Рассматривайте свое несогласие с басингом как вопрос соблюдения прав человека и, если понадобится, доведите дело до Верховного суда [FHF 74].
Вы не знакомы с моей теорией личного интереса. Никто не имеет права преследовать личный интерес с помощью закона или силы, а вы именно это предлагаете. Вы хотите запретить иммиграцию на том основании, что она снижает ваш уровень жизни. Это, кстати, неверно, но будь это даже истиной, она не дает вам права закрыть границы. Вы не вправе преследовать какой бы то ни было «личный интерес», ущемляющий интересы других людей, особенно если не можете доказать, что свободная иммиграция ущемляет ваши интересы. Не станете же вы утверждать, будто то, что могут сделать другие, – хотя бы благодаря конкуренции – противоречит вашим интересам? Но самое главное, не упускаете ли вы из виду личную заинтересованность? Как я могу выступать за ограничение иммиграции? Меня сегодня не было бы в живых, если бы наши границы были закрытыми! [FHF 73]
Никакой естественной монополии не существует, как не существует естественного преступления. Нет ни одной профессии или службы в производственном секторе, которая должна рассматриваться как монополия, закрепленная законодательно. Если какой-либо бизнесмен в определенной сфере деятельности может успешно оказывать все услуги и поставлять лучшие продукты по самой выгодной цене, его очень условно можно назвать «естественным монополистом». Но это не монополия в обычном смысле – она не навязана силой закона. Поэтому она останется «монополией» лишь до тех пор, пока кто-то не сделает лучше. Нет такого дела, которое в силу своей природы должно быть монополией, и меньше всего доставка почты. Почему – вы знаете сами, если хоть раз сталкивались с почтовым ведомством. Любой, кто управляет своим предприятием так, как управляют почтовой службой, долго бы не протянул. Любого бизнесмена, каждые несколько месяцев повышающего расценки, заклеймили бы те самые либералы, которые поддерживают государственные монополии.
При чистом капитализме у нас были бы частные конкурирующие друг с другом почтовые компании, частные дороги, частные школы. Ничего, что может быть сделано добровольно, не должно быть принудительным. И ничто принудительное никогда не делалось как следует – нормально функционируют лишь государственные инстанции: полиция, армия, судебная система. Это и есть функции государства – функции арбитражного посредника, у которого нет конкурентов. Никаких экономических функций государство выполнять не должно [APM 63].
Я не знаю подробностей этого дела, как и Конституции Массачусетса. Но поскольку они всего лишь хотят сменить свою принадлежность штату, думаю, это просто блажь [FHF 77].
В Конституции имеются противоречия и упущения, которые уничтожили капитализм. В конце книги «Атлант расправил плечи» я рассказываю о судье, который пишет поправки к приведенной в порядок Конституции. Это работа для юриста и философа права – есть такая важная и сложная специализация. Я вовсе не горю желанием еще сочинять и Конституцию [FHF 71].
Во-первых, я не верю в инстинкты и никогда не говорила о них в своих трудах, направленных против альтруизма. Во-вторых, я не пропагандирую философию Адама Смита. Я не верю, что нечто незримое подталкивает людей к альтруизму, когда они преследуют собственную выгоду. Я отрицаю, будто альтруизм, общественное служение и общественное благо – моральные оправдания свободного предпринимательства. Альтруизм – сила, разрушающая капитализм. Адам Смит был блестящим экономистом, я согласна со многими его теориями. Но я не согласна с его попыткой оправдать капитализм, подведя под него альтруистические основы. Моя защита капитализма опирается на права индивида, как мыслили и отцы-основатели в Америке, которые альтруистами не были. Они не утверждали, что человек должен жить для других. Они говорили, что он должен добиваться счастья для себя. Наконец, разумный личный интерес состоит не в обмане покупателей. Чем способнее человек, тем лучше ему удается долгосрочное планирование. Способный капиталист понимает, что создал дело не для того, чтобы сорвать быстрый куш и смыться. Обжулить клиентов один раз и исчезнуть – не его цель. Он знает, что его прагматический, рационально эгоистический интерес состоит в том, чтобы сделать максимум возможного в экономическом плане – создать самый лучший товар и продавать его по наименьшей возможной цене [APM 63].
Вторая часть этого вопроса подсказывает, в чем состоит его ошибочность. Это вопрос не об альтруизме. Понятие «альтруизм» ввел философ Огюст Конт, и с тех пор им обозначается именно то, что Конт имел в виду. Слово «альтруизм» происходит от латинского alter – «другой». Оно означает, что интересы другого человека ставятся выше собственных, означает жизнь ради других. Альтруизм предполагает, что человек не имеет права жить ради собственного блага, что служение другим – единственное моральное оправдание его существования и самопожертвование – высшая добродетель. Автор вопроса путает альтруизм с добротой, великодушием и щедростью. По его понятию, сделать кому-то подарок на Рождество – акт альтруизма. Но это же глупость. Благодаря таким вот комплексным сделкам альтруистам сходит с рук все то зло, которое они творят. Сущность альтруизма – самопожертвование. Если вы делаете что-то для другого во вред себе самому – это и есть альтруизм. А добровольно дать другому что-либо, чего он не заработал, – не альтруизм. Это нейтральное в моральном отношении деяние. У вас могут быть веские причины для такого решения, а могут и не быть. В принципе, никому в голову не придет запрещать какие бы то ни было добровольные подарки. Оправдан ли подарок, зависит от ситуации – от отношений двух людей, вовлеченных в нее. Более того, акт дарения – наименее важный в жизни. Не с него начинается осмысление морали или политики.
Теперь что касается остальной части вопроса. Вопрос игнорирует или обходит стороной разницу между правовым и моральным принципом. С правовой точки зрения в условиях капитализма собственность человека принадлежит ему, и он может поступать с ней, как пожелает, – может потерять, подарить, найти ей разумное применение. Мораль описывает верные принципы, которые направляют действия человека и соответственно диктуют законы общества. Прежде чем задуматься о том, что может человек сделать со своей собственностью, следует найти ответы на вопросы «В чем заключаются права человека? Должен ли он жить для других или для себя?». Если при капитализме государству нет дела до того, как человек распоряжается своим имуществом, то именно потому, что в основе капитализма заложен принцип: жизнь человека и результаты его труда принадлежат ему самому. Человек живет ради собственного блага. Если же не считать эгоистический интерес моральным, то у государства не будет причин не посягать на собственность человека. А если человек не имеет права жить для себя, другие люди могут предъявлять на него претензии – при господстве альтруизма так и происходит. Согласно учению об альтруизме, мы должны жить для других и на этом принципе обязаны строить общество. Закономерное следствие этой морали – тоталитарная диктатура, будь то коммунистическая или фашистская.
Далее автор вопроса говорит исключительно о следствиях. Ведя речь о праве человека избавиться от собственности, он имеет в виду дистрибуцию. Он не думает о производстве – источнике собственности. Но прежде чем обсуждать дистрибуцию, следует поговорить о праве производить товары. И здесь имеет место конфликт альтруизма и капитализма. Чтобы производить, человеку нужна уверенность в своем праве жить и действовать в собственных интересах.
Во-первых, производитель противопоставляет собственное суждение чужим. Чем он умнее, тем больше вероятность, что он станет новатором. Следовательно, независимо от общего уровня знаний более развитый ум станет спорить с обществом в целом. В свободном обществе его никто не станет останавливать. Люди вправе согласиться или не согласиться с ним. Но никто не скажет: «Большинство с тобой не согласны. А кто ты такой, чтобы ставить свое мнение выше нашего? Будь альтруистом – подчинись».
Во-вторых, производитель должен решить, почему хочет выпускать товары. Прежде чем у него появится нечто для дистрибуции, ему следует ответить на вопрос, почему он хочет работать и как намерен распорядиться своим добром. Он должен иметь право производить то, что хочет, и распоряжаться результатами производства так, как ему хочется, невзирая на идеи, желания или потребности других и неизменно признавая те же права за остальными.
Вот на этой почве – право выносить собственное суждение и право ставить собственные цели и действовать ради их достижения – и сталкиваются альтруизм и капитализм. Капитализм не может функционировать согласно моральным нормам, утверждающим, что вы обязаны служить другим. Как только вводится элемент обязательства, вы встаете на путь к коммунизму. Пусть вас волнует не возможность дарить или запасать вещи, а право человека жить и производить [IBA 62].
Во-первых, в экономическом плане его выбор – совершенствовать товар или разориться. Свободный рынок «вынудит» его постоянно делать производство все лучше и лучше. (Слово «вынудит» я использовала в переносном смысле.) Говоря, что человек выживает силой собственного ума, я имею в виду, что главная добродетель человека – мыслить и действовать продуктивно. Это не то же самое, что сказать: «Заработайте кучу денег всеми правдами и неправдами, а потом сидите дома и наслаждайтесь». По-вашему, личный интерес состоит исключительно в том, чтобы обеспечить себе физический комфорт. Но как такой человек распорядится собой, заработав миллионы? Он начнет коснеть. Если человек приложил достаточно ума, чтобы добиться успеха, он не сможет наслаждаться бездельем. Его эгоистический интерес состоит не в потреблении, а в производстве – в творческом развитии собственного разума.
Давайте копнем глубже. Чтобы существовать, любая часть организма должна работать; все, что не работает, атрофируется.
К разуму это применимо больше, чем к любой другой человеческой способности. Чтобы быть по-настоящему живым, человек должен постоянно и продуктивно использовать свой ум. Поэтому рациональность – главная добродетель в моей этической системе. Каждое достижение есть стимул для следующего достижения. Ради чего все это? Ради счастья творческого ума, добивающегося все большего контроля над реальностью, все более масштабных и амбициозных целей в любой сфере, где человек использует ум. Для такого человека вывод: «У меня всего в достатке, так зачем мне думать», – равнозначен решению: «Теперь я богат и могу купить себе инвалидную коляску, так зачем же мне ходить своими ногами!» Выживание состоит не в необходимости думать, как выжить физически в данный момент. Подлинное выживание возможно, только если человек постоянно занят мыслительной деятельностью. Автоматическое выживание невозможно. День, когда человек решит, что больше ему незачем быть творцом, станет днем его духовной смерти. Но подлинно продуктивные люди никогда так не поступают. Они продолжают работать и умирают за рабочим столом. В новейшие времена те, кто прекращает думать, заканчивают разочарованием и упадком, потому что общественная система уничтожает их [FF 61].
Да, и чем больше, тем лучше. Но в наше время слово «власть» трактуется слишком широко. Есть разница между экономической властью и политической. Экономическую власть нельзя рассматривать как возможность строить отношения с другими людьми с позиции силы. Это власть созидать, добиваться целей. Экономическую власть ни от кого не получают, ее создает сам человек, который становится богатым, – если он богатеет без помощи государства, в свободном обществе. В экономическом отношении политическая власть – это прежде всего власть отобрать богатство, созданное кем-то другим, оставляя себе значительную часть, а остальное перераспределяя. Количество крупных состояний, созданных и переданных наследникам, – показатель, насколько свободна страна. Так что чем больше крупных состояний и никчемных наследников (и немногочисленных дельных наследников), тем лучше [FHF 77].
Я поддерживаю ее, хотя было бы гораздо лучше, если бы правительство несколько ослабило контроль, чтобы эти же получатели пособий смогли найти достойную работу на частных предприятиях [FHF 77].
В каких-то отношениях даже больше, чем раньше, в других – уже нет. Трудно сказать. Например, со времен выборов 1972 г., на которых победил Никсон (что было не его достижением, а Макговерна), страна удивительно быстро разворачивается вправо (с точки зрения капитализма). Даже в самых оптимистичных расчетах я никак не ожидала, что американский народ сможет так быстро пробудиться. Но есть люди, погрузившиеся в спячку даже глубже, чем мне казалось, – люди, впадающие в ступор при слове «капитализм». Это интеллектуалы. Они до сих пор не открыли для себя капитализм, а без интеллектуального лидерства люди беспомощны, что бы они ни чувствовали. Их загоняют в социальную архаику. Американцам это совсем не нравится, но выбора нет. Однако они не стали трайбалистами. Уничтожение индивидуализма, скорее всего, затронет несколько поколений. Но только Богу известно, какие ужасы придется пережить с настоящего момента до того времени, когда большинство выскажется за интеллектуальное – не политическое – лидерство и люди поймут, что такое капитализм, чем он хорош, как он устроен и почему нам следует его воссоздать [FHF 77].
Ну что такое, по-вашему, человек? Нечто вне природы? Сверхъестественное существо? Разумеется, человек – часть природы, и наиболее важный атрибут человеческой природы – это ум, его способность постигать природу и использовать ее себе на благо, а это для него единственная возможность выжить. Человек не «изменяет» природу – он лишь реорганизует ее элементы в соответствии с собственными целями [FHF 77].
Вы имеете в виду влачили жизнь запуганных рабов богатых политиков-покровителей, если удавалось таковых найти? Шопен умер тридцати с чем-то лет от чахотки. Это вы называете полной жизнью? До промышленной революции великие умы были редчайшим исключением. Они существовали лишь в силу исключительного стечения обстоятельств. Наследственное богатство или не слишком деспотичный покровитель при дворе – вот что давало возможность проявить себя такому человеку в литературе или философии. Но XIX в. стал временем потрясающего расцвета человеческого гения.
Другие два кратких периода расцвета – Древняя Греция и Ренессанс. В обоих случаях люди были относительно свободны и благодаря этому могли открыто и независимо проявлять свой талант. Большинству из них не приходилось испрашивать содержания у короны или рисковать поплатиться за свои идеи тюрьмой, казнью или поркой [FHF 70].
Технология зависит от свободы творчества – свободы изобретать и производить. Если вы налагаете на это ограничения, то отдаете технологию в подчинение комиссарам и немедленно теряете лучших людей. Подлинно независимые люди не пожелают ничего производить в таких условиях. Лучшим из тех, кто остался – по случайности или потому, что более терпим, – постепенно придут на смену ставленники правящей клики. Такое произошло в нацистской Германии и до сих пор происходит в Советской России, где лучшие умы покорны приказам комиссаров или изгибам партийной линии. Из-за этого страна производит все меньше и меньше.
И еще: невозможно изолировать одну разновидность технических наук или знаний от других. Нельзя разрешить людям свободно исследовать медицину, но запретить производство холодильных установок. Все знания взаимосвязаны. Одно открытие ведет к нововведениям в других науках. Именно так действует свободный ум. Если человек, вольный мыслить и производить, узнает о достижении в одной отрасли, он применяет его в другой. Например, исследования космоса привели к крупным открытиям в медицине. История науки полна таких примеров. Ограничив развитие технологии, вы все разрушите. Откуда человек или группа людей смогут узнать, какой гений родится на свет и где именно и какие идеи придут ему в голову? Это невозможно по определению. Нельзя ограничить развитие технологии. Ее можно только уничтожить [FHF 70].
Движение хиппи и Вудсток – это доисторические времена прямо у нас во дворе. Это возвращение к природе – как это пропагандируют экологи. Разве может быть середина между этим и цивилизацией, имеющей компьютеры и ядерное оружие, между дикарем по убеждению (что гораздо хуже, чем настоящий дикарь) и мыслящим человеком? Дотехнологическая цивилизация? Нет, середины быть не может – за одним лишь исключением. Все любители природы могут отделиться от технологически развитых наций и создать собственное общество на природе. На земле множество «незагрязненных» мест – пусть отправляются туда. Если – говорю исключительно из вежливости – они докажут свою правоту, через несколько поколений мир последует их примеру. Он же последовал в капитализм, когда тот доказал свою жизнеспособность и ценность [FHF 70].
Передайте ей, что это дерьмо собачье. (Если хотите, можете это ей написать.) Она приписывает мне рационализм, а я никогда не пользовалась этим методом. Я отвергаю саму мысль о том, чтобы доказывать что бы то ни было в отрыве от контекста, с помощью силлогизмов, без связи с реальностью.
Я не говорила: «Производство имеет место только при капитализме, поэтому спутника не существует». Я говорила в то время вот что: я не верю заявлениям Советов о спутнике. Вскоре после выхода в свет книги «Атлант расправил плечи» [1957] возникли сомнения в истинности сообщений Советского Союза о запуске спутника – сомнения, которые так и остались неразрешенными. Теперь я верю, что спутник существует, поскольку они привезли его сюда и показали нашим ученым. Как обнаружило NASA, советская космическая программа далеко отстает от нашей. Это можно вывести и из факта наличия диктатуры, а не путем рационалистического умозаключения.
Около десятилетия назад было сделано сообщение, что русский космический корабль сфотографировал обратную сторону Луны. Потом возникли определенные сомнения, дальше – полное молчание. Сегодня ничего об этом заявлении Советов не говорится. Мораль такова: нельзя верить утверждениям о научных достижениях, если их делает Советская Россия или какая-либо другая диктатура.
Неправда, что материальное производство возможно только при капитализме. Но процветание – успешное производство, новаторство, оригинальность – возможны только при капитализме. Если бы с помощью имитации нельзя было бы сделать ни одного продукта, то весь мир, включая половину Соединенных Штатов, погиб бы. Эта крохотная свобода в мире еще осталась. Ваша профессор упустила из виду вот что: как ни порабощай людей, как ни третируй новаторов, всегда остается еще и воровство. Сегодня я верю, что русские что-то делают в космосе, поскольку они имеют возможность учиться у нашей страны. Далее, всегда есть исключения – талантливые люди, которые как-то (даже и не знаю как) исхитряются добиваться определенного прогресса в сфере технологии или производства даже в условиях диктатуры. Долго такие люди не живут, как мы многократно видели на примере русской, германской и других диктатур. Фактически мы можем вывести из характера системы, что там не может быть никакого прогресса, никакого изобилия, никакого процветания. Так что скажите этой даме, что рационализм – это философская болезнь, и она явно ею больна, но мне этого приписывать не надо [PO12 76].
Никакой проблемы перенаселения не существует. Если бы люди были свободны производить блага, то произвели бы достаточно, чтобы себя обеспечить. Земля в состоянии прокормить очень много людей. К тому же люди с ростом благосостояния и образования перестают создавать большие семьи.
Проблема возникает, когда рост населения является результатом невежества, кампаний противодействия контролю рождаемости или религиозных догм, а люди не могут заработать на жизнь, потому что живут в условиях плановой экономики или диктатуры. Вот это проблема! Но ее решение – свобода, а не усиление государственного давления.
Самый бурный рост населения в истории имел место в Европе в XIX в. – 300%. В те времена интеллектуалы альтруистического, социалистического и коллективистского толка высказывали точно такие же опасения: рост населения приведет мир к голоду. И это в преддверии небывалого процветания в истории человечества: то был самый свободный век. И если сегодня люди заявляют о перенаселенности и голоде, то лишь потому, что исповедуют те же идеи и страдают той же дальнозоркостью, что и социалисты XIX в. Они чувствуют (а может, и знают), что государственное регулирование роста численности населения – настоящая катастрофа. Но социализм – катастрофа для любого населения любой страны, и лишь вопрос времени, когда очередной новорожденный станет обузой, поскольку его нечем будет кормить [FHF 70].
Нет. Я не вижу никакой связи между этими двумя вещами. Если объективизм является истиной при одном новорожденном, он будет истинным и при миллионе. Если капитализм – единственная система, позволяющая человечеству выжить, значит, чем более скудны ресурсы, тем больше свободы нам необходимо и тем сильнее мы нуждаемся в гении мыслящего человека, который совершит открытия и повысит уровень жизни всех нас. Но я не верю, что все связано только с иссякающими ресурсами. Они иссякают из-за того, что уменьшается свобода. Если какой-либо ресурс оскудел при свободной экономике, то задолго до того, как станет ощущаться его нехватка, появятся несколько заменителей, специально для этого изобретенных. Кроме того, в свободной экономике людям не придется тратить свои знания и технологии на строительство нефтяных скважин для дикарей, которые потом национализируют вашу собственность, даже не заплатив вам [FHF 77].
Я не вижу иного выхода, кроме как вернуться как можно быстрее к той или иной форме свободного предпринимательства и в конечном счете к свободному капитализму. Никакую проблему нельзя решить в рамках смешанной экономики, где что-то свободно, а что-то находится под контролем. Мы не можем вечно идти по этому пути. Нет решения проблемы производства, в том числе производства энергии и продуктов питания, в условиях диктатуры или смешанной экономики. Или мы вернемся к капитализму, или мне остается надеяться, что какие-то мои труды переживут очередные Темные века [FHF 78].
Юг – та часть Америки, которая никогда не была капиталистической. Это было аграрное общество, имеющее больше общего со средневековым феодализмом, чем с промышленным капитализмом. Именно поэтому южане так цеплялись за рабство. Объективизм выступает в поддержку капитализма, а капитализм – единственная система, несовместимая с рабством. Именно капитализм изничтожил в XIX в. рабство – и во время Гражданской войны в Америке, и при освобождении крестьян в России. Капитализм не может существовать, если используется рабский труд, и этический принцип, воплощенный в капитализме, объявляет рабство недопустимым.
Поэтому главное, что будет отстаивать объективизм в отношении слаборазвитых народов, – это не посылать им материальную помощь, а научить их политическим свободам. Если любая нация, даже самая слаборазвитая, создаст политическую систему, защищающую права человека, ее ждет феноменальный прогресс и развитие. Лучшее, что может сделать человек для развития общества и прогресса, – не самопожертвование, а элементарное преследование собственной выгоды. Капитализм, как показала история, повышает уровень жизни общества, и люди всех социальных слоев выигрывают и получают гораздо больше, чем получили бы при любой форме государственного централизма или при родовом строе. Если вы хотите помочь Африке, познакомьте ее жителей с теорией свободы. Когда люди, веками жившие под гнетом, поймут, что могут применять свои умения и создавать нечто особенное и что правители будут защищать их, а не запрещать производство или отнимать то, что они произвели, вас поразит расцвет производительного гения. В начале промышленной революции большинство народов мира были удивительно примитивными. Может, и не такими неразвитыми, как в Африке, но по сравнению с нами настоящими они были все равно что средневековые дикари. Хватило одного века свободы, защиты государством прав и имущества индивида, чтобы неузнаваемо изменился характер цивилизации, выросло материальное благосостояние, а у людей внезапно появились таланты, о которых раньше и мечтать не приходилось. Я предсказываю, что нечто подобное произойдет и в Африке, если кто-нибудь объяснит африканцам, что такое капитализм. К сожалению, сегодня мы экспортируем нечто совсем другое, учим их совсем не тому. Мы лишь вооружаем их, не давая им, наряду с оружием, правильной идеологии – идеологии свободы и прав человека. Мы лишь помогаем им истреблять друг друга в гражданских войнах, как поступает большинство цивилизаций на земле.
Что касается Юга, то проблемы южан решат свобода и образование, развивающее рациональное мышление, а вовсе не насилие, в котором они сегодня тонут. Подлинное зло для Юга – это законы штатов, закрепляющие сегрегацию. Но этой проблемы не решить путем принуждения к интеграции с помощью федеральных законов, столь же аморальных и создающих ненавистное для обеих сторон и скрываемое лицемерие. Что нужно сделать? Я выступаю за отмену любого закона, пытающегося влиять на мораль или проводящего дискриминацию между людьми по какому угодно признаку. Если вы хотите разрешить эту проблему, дайте людям свободу. В свободной стране предвзятость исчезает сама. А если какая-то предвзятость и остается, так только среди безумствующих экстремистов или людей определенного рода, которым страшно признать это открыто. И кому хочется иметь с ними что-то общее? Пусть цепляются за свой расизм. Но, если государственная власть поддерживает предвзятость, если она навязывает сегрегацию или интеграцию, вы получите еще больше расистских предубеждений, и каждая расовая группа станет теснее сплачиваться и все больше отдаляться от остальных (это касается не только черных и белых) [FF 61].
Бесспорно, наука важна и нужна. Для нас это единственный способ узнать, как нам выжить. Технология – прикладная наука. Если кто-то открыл, как избежать гибели урожая картофеля, и мог это доказать, значит, он сделал научное открытие. И он был не первым, чье открытие осталось незамеченным, а сам он пострадал за него. К сожалению, такова всегда судьба интеллектуалов-первооткрывателей. Но какое отношение это имеет к экологии?
Нет ничего плохого в науке, изучающей биологические взаимодействия на земле в ее целостности: взаимосвязи биологических видов, атмосферы и других физических и биологических факторов. Эта масштабная задача – одна из тех, решение которой требует совершенно новой философии, потому что современная философия не оппозиционна построению систем и интеграции знаний. Но если люди примут правильную эпистемологию, такая наука была бы полезна.
Однако теоретики познания предсказывают всеобщую погибель и требуют тоталитарной власти на основании спорных гипотез, на века отдаляя возможность возникновения такой науки. Экологическое движение дискредитирует науку. Оно не научное, а политическое и общественное движение. Более того, даже если бы предсказания экологов были точными, это не дает им права силой навязывать свою «мудрость» всему человечеству. Те, кто согласился бы с ними, спаслись бы; несогласные погибли. Принципиально одно: никакое открытие, никакая концепция, никакой факт не дают права человеку или группе лиц навязывать свои выводы другим людям [FHF 70].
Нет. Спад был предопределен. Коллективистский элемент в американском обществе и противоречия в Конституции позволили правительству усилить власть. Профсоюзы были в американской экономике незначительным явлением, пока государство не стало помогать им в рамках «Нового курса». Профсоюзы не представляли опасности, пока оставались свободными (как не давали и особенных выгод трудящемуся). Это были просто организации с добровольным членством, и вступать в них или не вступать по собственному выбору, было личным делом рабочих. Когда же правительство принялось загонять людей в профсоюзы, они превратились в угрозу. Не по вине рабочих – они тоже оказались жертвами. Любое учреждение, за которым стоит сила, – что отрасль, поддерживаемая правительством, что трудовой союз, – это угроза.
Поворотным пунктом, с которого начался спад американской экономики, стало принятие антитрестовских законов. Они покончили со свободой американского бизнесмена. Какая гнусность – карать самых успешных промышленников, руководствуясь совершенно необъективными законами [PVA 61].
Нет! Антитрестовские законы – нечто крайне патологическое, несправедливое и необъективное, а несправедливость в отношении бизнесменов нельзя исправить, поступая несправедливо по отношению к другим. Порой консерваторы, вместо того чтобы добиваться отмены антитрестовских законов, надеются решить проблему, преследуя трудовые союзы так, как преследуют бизнесменов. Они надеются, что это уравняет в ходе переговоров позиции труда и бизнеса. Но эти законы не выгодны никому, кроме бюрократов и правительства. Распространение антитрестовского законодательства на трудовые союзы не поможет бизнесу, оно лишь поработит пока еще относительно свободную часть населения. Нельзя исправить одну несправедливость, совершив другую.
Зачастую трудящиеся чувствуют проблему свободы острее, чем бизнесмены, возможно, потому, что лидеры рабочих пока еще вольны в своих высказываниях, а бизнесмены уже нет, и виной тому антитрестовское законодательство. Трудящиеся – могущественная сила в борьбе за свободу. Они знают о посягательствах правительства, как явствует из противодействия Джорджа Мини1 попыткам госсекретаря Голдберга пожертвовать одновременно интересами рабочих и управляющих во имя «общественных интересов». А именно это означают его попытки диктовать трудящимся в переговорах, что следует считать общественным благом. Если хотите защитить свободу, оставьте в покое трудовые союзы и любые другие группы [APM 62].
1 Профсоюзный лидер США в 1952–1979 гг.
Да. Не рассматривая проблему денег всесторонне, отмечу важнейший момент. Золото имеет объективную материальную ценность – эта ценность не устанавливается чьим-то повелением. Золото было выбрано большинством цивилизаций в качестве средства обмена, поскольку имеет реальное, физическое воплощение и ценность. Это вам не клочок бумаги. Если наша валюта не обеспечена золотом, мы оказываемся во власти правительства, которое по собственному произволу устанавливает ценность денег, обесценивает валюту, раздувает объемы кредитования и подвергает нас косвенному налогообложению с помощью манипуляций с деньгами (что еще более губительно, чем прямое налогообложение). Способность правительства уничтожить объективную ценность и надежность валюты – вот что в конечном итоге разрушает экономику. Самый последний пример продемонстрировал Кеннеди, когда сократил налоги и одновременно отказался урезать госрасходы, чем спровоцировал дефицитное бюджетное финансирование. Последствия будут катастрофическими. Такая политика была бы невозможна, будь наши банкноты обеспечены золотом [APM 63].
Идеи и поступки человека не определяются его экономическим положением, заявляют марксисты. Тот факт, что какой-то человек является бизнесменом, не делает его автоматически носителем верных идей и не подсказывает ему, какие идеи верны или в чем заключается его выгода. Быть бизнесменом не значит непременно делать все необходимое, позволяющее обезопасить свой бизнес. Бизнесмены, возможно, повинны в самоуничтожении даже больше, чем представители любой другой группы.
В смешанной экономике наибольший урон любой группе всегда наносит она сама – из-за тактического действия внутренних «групп влияния». Усилиями каждой такой группы правительство получает все больше власти. И вчера, и сегодня немало бизнесменов (впрочем, такие люди найдутся везде) верят в целесообразность «кратчайшего пути» – и мчатся в Вашингтон, чтобы обменять собственное будущее на сиюминутную выгоду.
Традиционно многие бизнесмены – причем не самые лучшие – видели «личный интерес» в принятии антитрестовских законов. И сегодня эти законы поддерживают люди, называющие себя защитниками бизнеса. Антитрестовские законы защищают свободную конкуренцию – вот всеобщее заблуждение в сфере экономики. Только в последние несколько лет – в особенности после дела General Electric1 – предприниматели начали понимать, что антимонопольное законодательство вредит бизнесу.
1 Имеется в виду процесс 1961 г. Когда GE и ряд других компаний объявили о намерении снизить цены, это было расценено как попытка захвата рынка.
Но почему бизнесмены – или любая другая группа – не встали стеной на борьбу за свои права? Отправляю вас к книге «Атлант расправил плечи». Враг капитализма – альтруистическая мораль. До тех пор пока людям внушают, что нравственность требует жертвовать собой, продолжительное существование капитализма невозможно. Счастливое, успешное, процветающее общество не может стоять на этических нормах, которые диктуются нищетой, самопожертвованием и самоограничениями и их же поддерживают. Этот конфликт уничтожает цивилизацию. А бизнесмены, создатели материального благополучия, неизбежно становятся его первыми беспомощными жертвами [APM 63].
Да, если переговоры об этом также ведутся свободно. Если люди хотят объединиться в союз и совместно договариваться с работодателем, это их право, но при условии, что их никто не заставляет вступать в союз и никто не принуждает работодателя к переговорам. Однако современное трудовое законодательство попирает права людей, поскольку принуждает их вступать в профсоюзы, а работодателей – вести переговоры с этими объединениями [APM 63].
Экономист Алан Гринспен стал другом Айн Рэнд в середине 1950-х гг.
Насколько мне известно, мистер Гринспен не намерен заниматься политикой. Он работает на президента Никсона за номинальный «один доллар в год», т. е. как волонтер. У него есть собственный бизнес, и возможность работы в Вашингтоне он не рассматривает. Во время избирательной кампании он был ведущим консультантом Никсона по экономическим вопросам, и недавно его назначили представителем Никсона в комиссии, изучающей подготовленный Джонсоном бюджет. Вот и все, что мне известно о его планах. Разумеется, то, что экономическим советником президента, хотя бы временным, стал объективист, – прекрасно и для страны, и для президента Никсона [FHF 68].
Не знаю. Пять лет назад он и думать не стал бы о работе в Вашингтоне. Он не интересовался политикой. Он принял приглашение президента, потому что ситуация сложилась отчаянная, в надежде, что сумеет убедить честных людей в Вашингтоне. Никто не в силах предсказать, чего сможет добиться тот или иной человек, особенно в политике. Одиночка вроде Рорка1 против совета частных лиц имеет больше шансов на успех, поскольку если он не согласен с одним советом, то может обратиться к десяти другим или к отдельным клиентам. Но в сегодняшнем Вашингтоне… Сомневаюсь, что разумные и достойные люди – а такие есть, особенно среди экономистов, – могут там хоть чего-то добиться. Руководство корпораций не пишет законов, их пишет конгресс. Конгресс боится избирателей, так что опосредованное воздействие общественного мнения на него возможно. Но чего бы ни добился Гринспен в какой угодно сфере, какое бы бедствие ни ослабил, все это сбережет наше время, а возможно, и жизнь. Я надеюсь на это [FHF 74].
1 Герой романа «Источник».
Думаю, в этой школе сказано много справедливого о капитализме, приведено много убедительных аргументов – особенно фон Мизесом1. Но, конечно, я не могу согласиться со всеми деталями, особенно с якобы наличествующими философскими предпосылками. На самом деле их и в помине нет. Они пытаются – в особенности Мизес – подменить философию экономикой. Но это невозможно [FHF 77].
1 Экономист, основатель новоавстрийской школы.
Я потратила на нее пять минут. Мне этого хватило, поскольку воззрения Фридмана я хорошо знаю. Он не сторонник капитализма, а жалкий эклектик. Он – враг объективизма, и вот его убеждение – я привнесла мораль в экономику, которая, по его мнению, должна быть аморальной. Мне не особенно нравится, что показывает общественное телевидение, но у них есть программы и получше «Свободы выбирать», например цирк [ОС 80].
Любой, кто делает подобные апокалипсические предсказания, не вполне честен. Предсказать такое развитие событий невозможно. Перед Второй мировой войной я познакомилась с одной женщиной, опасавшейся, что в военное время в городах начнется голод. У нее был дом в сельской местности, она любила его, но решила, что он расположен слишком близко к Нью-Йорку. Она его продала и из-за этого чувствовала себя глубоко несчастной. Она не была трусливой или невежественной – просто пессимисткой. Глупо планировать жизнь в расчете на непредвиденное бедствие. Если начнется атомная война, вы вряд ли выживете, куда бы ни переехали. Разве что поселитесь в пещере, но выживание не гарантировано и там. Есть вещи, к которым невозможно подготовиться.
Глупо всегда быть чересчур оптимистичным – рассчитывать, что все и всегда будет идти хорошо. Так вы рискуете набить шишек. Но не менее плохо (если не хуже) всегда готовиться к худшему. Таким образом вы сами на себя навлекаете несчастья. Наблюдайте за окружающим миром и действуйте на основании фактов, если вы вообще можете что-то предвидеть. Но не надо говорить об апокалипсисе, это не имеет смысла [ОС 80].
Общее право приносит ту же пользу, что когда-то приносили знахари. Кое-какие из сделанных ими открытий представляли собой примитивную форму медицины и в этой мере давали определенные результаты. Но появилась научная медицина, и теперь мы не побежим к знахарям. Точно так же и общее право установило – в силу традиции или привычки – некоторые правильные принципы (как и некоторые чудовищные). Но, как только цивилизация обретает идею закона и в особенности идею конституции, общее право становится ненужным и не должно считаться законом. В свободном обществе любой может следовать традиции. Но это не закон [FHF 72].
Поддержанием определенного уровня последовательности, а соответственно, и стабильности в применении законов государства.
Но если возник неудачный прецедент или принят несостоятельный закон, этичным будет – особенно со стороны Верховного суда – его отменить. Судьи не всеведущи [FHF 73].
Нет. Я слишком увлечена преступлениями иного рода и более масштабного характера – преступлениями в сфере философии. В определенном смысле эти преступления лежат в основе тех, которыми занимается полиция. Можно проследить их корни в философии культуры. Но по большей части они являются собственным выбором индивида. Я, впрочем, не специалист по таким преступлениям – если что и знаю, так только из телепрограмм [FHF 67].
1 Патрисия Хёрст – внучка американского миллиардера и газетного магната Уильяма Рэндольфа Хёрста, жертва политического киднеппинга, судимая за ограбление банка. В 19 лет была захвачена американской леворадикальной террористической группировкой Симбионистская армия освобождения (САО). Провела 57 дней в шкафу, подвергаясь физическому и моральному насилию, под угрозой убийства согласилась перейти на сторону захватчиков и переняла их политические убеждения. В составе боевой группы САО приняла участие в ограблении банка «Хиберния» в Сан-Франциско.
Если предполагаемые похитители дали ей заряженное оружие, не пытайтесь меня убедить, что ее к этому принудили. Если они ее принуждали и были настолько безумны, чтобы дать ей заряженный пистолет, значит, она могла найти способ добраться до полицейского. Например, изобразила обморок и упала. Она ведь находилась не во вражеском окружении, а в цивилизованном обществе. Если у нее была возможность спастись, не говорите мне – к сожалению, вы можете сказать это калифорнийским присяжным, – будто она была вынуждена действовать по принуждению. Опять же, если она действовала по принуждению, почему она 42 раза воспользовалась пятой поправкой2? Уже одно это показывает, что она такое [FHF 76].
2 Пятая поправка к Конституции США гласит, что лицо, обвиняемое в совершении преступления, имеет право на надлежащее судебное разбирательство, не должно за одно и то же правонарушение подвергаться наказанию дважды и не должно принуждаться свидетельствовать против себя.
Если один человек покушается на права другого, то по каким моральным соображениям при его наказании предпочтение отдается тюремному заключению, а не денежному штрафу?
Моральное оправдание тюремного заключения состоит в том, что, если человек совершил преступление и это было доказано, он должен испытать нечто неприятное – что-то такое должно присутствовать в характере наказания. Общество не обязано реабилитировать преступников, даже если бы умело, а этого никто не умеет, и я глубоко сомневаюсь, что это возможно. Если человек позволяет себе быть преступником, мы поступаем с ним так, как он сам того хочет. Он хочет применять силу, мы и отвечаем ему силой и сажаем его в тюрьму, чтобы защитить остальных от следующего раза, когда его потянет на «самовыражение» [FHF 77].
И да и нет, поскольку смотрю на эту проблему с двух разных точек зрения. В принципе человек, сознательно убивший другого человека (если это убийство первой степени), должен заплатить собственной жизнью. В нравственном отношении он это заслужил. Веский аргумент против смертной казни вытекает из того факта, что людям, в том числе присяжным, свойственно ошибаться. Ошибки возможны! Этичнее сохранить жизнь десяти виновным, чем казнить одного невиновного. В Америке есть верный принцип – ставить невиновного выше виновного. Лучше сажать убийц в тюрьму пожизненно, чем рисковать лишить жизни невинного человека из-за возможного промаха суда. Так что я против смертной казни по эпистемологическим, а не этическим причинам. С точки зрения морали сознательно отнять чужую жизнь – поступок настолько чудовищный, что искупить его невозможно. В этом смысле даже смерть – слишком легкое наказание [FHF 71].
Я не работаю ни на какую политическую партию и ни одной не продвигаю. В этом нет смысла. Но, поскольку среди вас много республиканцев и людей, интересующихся политикой на местном уровне, я бы сказала, что политика должна начинаться с идеи. Невозможно победить на выборах, раз в четыре года выходя к людям с одним-единственным лозунгом. Сделайте нечто полезное: выработайте непротиворечивую систему принципов и прививайте их членам партии, в которой состоите, – тем, кто работает на вашем избирательном участке, кандидатам на местных выборах, а возможно, и национальным кандидатам. Познакомьте их с аргументами в поддержку капитализма. Требуйте – с чувством моральной правоты, с гордостью, не конфузясь – возвращения к капитализму в полном смысле слова.
Этого не сделать за один день, так что не уподобляйтесь крестоносцам-идеалистам, требующим немедленных перемен. Последовательно ставьте перед сопартийцами задачи. Если социалисты обещают людям поддержку общества, то сделайте ставку на обещание свободы и идите к ней шаг за шагом. Сформулируйте принципы политики в отношении того, какие инструменты контроля будут отменены первыми и какие шаги позволят прийти к абсолютно нерегулируемой экономике. Но самое главное, ваша программа должна базироваться на хорошем знании истории, в том числе и истории капитализма, а также на защите капитализма от обвинений и искажений, к которым прибегают левые.
Начинайте со средних школ и колледжей, потому что там вы найдете будущих политиков и активных людей. Вы ничего не добьетесь на выборах, если забудете о том, где формируются идеи. Добейтесь того, чтобы в учебных заведениях рассказывали о том, что такое индивидуализм и капитализм. Не следует бороться за контроль над школами; просто поддерживайте в школах правых деятелей, как левые поддерживают своих пропагандистов. За каждым либеральным учителем, писателем или журналистом стоят либералы, а консерваторы не пользуются этим приемом. Консерваторы мало заняты идеями, пренебрегают пропагандой своей идеологии. Добейтесь непротиворечивости идей. Прежде всего убедите себя в истинности капитализма, затем проповедуйте эту идеологию.
Учитесь защищать свое учение так, чтобы никакой либерал не мог разбить ваши аргументы. Сравните положение дел в Западной Германии и в Восточной и получите наглядное доказательство – если сумеете продемонстрировать и проанализировать его. Не ищите извинений капитализму. Не позволяйте, чтобы его объявляли системой эгоистичной жадности. Все это станет невозможным, если одновременно разглагольствовать об альтруизме. Усвойте моральные принципы, воплотившиеся в Декларации независимости (этот документ сегодня цитируют слишком редко и фактически не понимают). Объективистская этика есть просто выработанное средствами философии обоснование того, что отцы-основатели воплотили в Декларации.
И вы сможете спасти мир, не потеряв жизни ни одного американца, потому что все тоталитарные монстры развалятся сами собой. Эта битва ведется на поле этики и философии. Не верьте в силу России, не верьте ее угрозам. Русские обратятся в бегство, как дважды бежали во время войны с Финляндией. Россия побеждает только по недосмотру. Единственное, что может ее остановить, – это крепкая антиальтруистическая американская мораль [PVA 61].
Да. Англия во времена Американской революции двигалась к абсолютной монархии. Влияние Американской революции, а затем и Соединенных Штатов положило начало одному из самых свободных и величайших периодов в истории Англии – периоду возрождения свободы и капитализма. Англия стала самой свободной страной в Европе. Но к концу XIX в. Англия потеряла свои традиционные свободы. Что погубило ее? Либеральные философы! Пока страна еще не ввергнута в диктатуру, культуру можно развернуть в другую сторону мирными средствами, особенно культуру такой страны, как Соединенные Штаты, созданные на идейном фундаменте свободы. Труднее сделать это в Европе, где сильны державнические идеи, – там фундаментальной, неосознаваемой ценностью является государственность и свобода встречается в порядке исключения. Американцы слишком многое терпят по незнанию и наивности, но я сомневаюсь, что здесь могла бы установиться диктатура. Несмотря на все заблуждения американцев, их основа основ – свобода. Это ощущение, не облеченное в слова, – их мировосприятие. В силу традиций и истории американцев можно принуждать к чему-либо лишь до определенного предела, но затем они не станут терпеть принуждение.
Как только страна вводит цензуру печати и высказываний, ничего нельзя добиться без насилия. Поэтому до тех пор, пока у вас есть свобода слова, защищайте ее. Для нашей страны это вопрос жизни и смерти: нельзя потерять свободы печати – газет, книг, журналов, телевидения, радио, кино и любого другого способа выражения идей. Пока они свободны, сохраняется возможность мирной переориентации страны интеллектуальными средствами [PVA 61].
Автор вопроса не прояснил, что он имеет в виду: 1) можем ли мы создать полностью свободное капиталистическое общество в 1960-е гг. или 2) сохранилась ли у нас при нынешнем состоянии культуры надежда достичь капитализма? Скорее всего, он подразумевал второе, но я кратко отвечу на оба вопроса, начав с последнего. Не слишком ли далеко мы зашли и можем ли вернуться к правильному и разумному обществу? Задаваться таким вопросом все равно что сказать о человеке, который опасно, но не смертельно болен: «Попытаемся что-либо сделать или оставим его умирать?» Пока человек жив, еще не поздно предпринять нужные действия – или принять верный политический курс. А свободный капитализм – это единственная система, в которой человек может жить достойно. И пока люди живут не при диктатуре, они в любое время могут выступить в поддержку капитализма и приступить к планированию переходного периода. В условиях диктатуры остается только бежать или свергнуть власть. Но пока мы живем в полусвободном обществе, еще не поздно выступить в защиту правильной политической системы. Поэтому для нас не все потеряно. Но сможем ли мы построить капитализм в 1960-е гг. – вопрос, на который не ответит никто. Нельзя создать идеальную систему в одночасье. Если сегодня мы решим строить правильное капиталистическое общество, нам потребуется много времени, и нельзя спрогнозировать, насколько быстро общество воспримет эту идею. Такие прогнозы сделать невозможно, да и делать их бесполезно. Я предполагаю, что мы могли бы в 1960-е гг. жить при свободном капитализме, если бы достаточно много людей захотели задуматься, что они делают.
Как этого добиться? Любой перемене в реальной политике предшествует культурное изменение – изменение в философии, господствующей в культуре. Таким образом, в практическом плане необходимо сосредоточить свои усилия на культуре – на распространении философии, которая способствует просвещению общества, чтобы оно смогло принять свободный капитализм [APM 62].
Это последнее, чего бы я хотела или рекомендовала другим. Но на гипотетический вопрос «За что бы я выступала, если мой совет сразу же воплотился бы в жизнь?» я бы ответила так: я приступила бы к отмене государственного регулирования экономики настолько быстро, насколько позволили рациональные экономические соображения. Я говорю о «рациональных экономических соображениях», потому что сегодня любой слой общества зависит от государственного регулирования. Большинство профессиональных сфер контролирует государство, и вся деятельность ведется с учетом этого контроля. Так что если бы кто-то отменил регулирование в одночасье, простым приказом, это было бы катастрофическое, деспотическое, тираническое действие. Что нужно свободной стране, так это достаточно ясно подать всем заинтересованным людям сигнал к пересмотру и реорганизации экономической деятельности. Соответственно, выработав совместно с экономистами определенную программу по дерегулированию страны и решив, какие рычаги контроля нужно отменить в первую очередь, я бы посоветовала принять законодательный акт по отмене определенных мер регулирования в конкретные сроки, скажем через три года – расчетный период, отведенный на то, чтобы люди могли перестроить свою деятельность. В свободной экономике никакие изменения не происходят вдруг, ни с того ни с сего. Любое изменение в экономике, любое усовершенствование совершается постепенно. Поэтому в свободном обществе не бывает резких и разрушительных изменений. А с учетом нашей нынешней ситуации любое внезапное изменение может вызвать катастрофу, так что дерегулирование нужно вести постепенно.
В первую очередь я бы отменила антимонопольное законодательство. Это главный виновник уничтожения свободного предпринимательства. Первыми из антимонопольных законов должны быть исключены – и сделать это надо моментально – положения о наказании в виде тюремного заключения. Хватит сажать людей в тюрьму за какие-то непонятные проступки, которых они не могли избежать. Когда будет вырезана раковая опухоль антитрестовских законов, отменить остальные станет проще. Когда вы дадите свободу самой значимой и продуктивной части нашего общества – бизнесменам, – многие из экономических проблем исчезнут сами. Возможно, такое дерегулирование следовало бы сочетать с законом о снижении налогов, иначе общество окажется в неравновесном состоянии. Крупные компании получат преимущество перед конкурентами, у которых не было возможности развернуться, потому что налоги пожирают большую часть доходов, так что они не могут конкурировать с крупными компаниями, созданными до введения нынешних налоговых ставок. (Я предлагаю это в качестве рабочей гипотезы.) [APM 62]
Нет – не в этом месяце, не в этом году, а возможно, даже не в этом веке. Лучшее, что может сделать правительство, это прекратить двигаться к диктатуре и коллективизму и начать движение к свободе. Сделать это очень просто: уберите контроль. Вместо того чтобы вводить новые меры госрегулирования, постарайтесь отменить несколько наиболее жестких мер в сфере экономики. Когда настанет нужный момент, объявите, что в течение, скажем, пяти лет все государственные субсидии, благотворительные подачки, пособия по безработице и пр. будут отменены. Дайте людям достаточно времени, чтобы реорганизоваться, потому что сегодня выживание каждого человека неразрывно связано с государственной поддержкой. Начните устранять эти путы [FHF 71].
Во-первых, не думаю, что сегодня важно быть политически активным. Но жизненно необходимо участвовать в голосовании. Если два кандидата почти не отличаются друг от друга, вы не обязаны голосовать, если не знаете, кого выбрать. Но на выборах, подобных нынешним [Никсон против Макговерна], совершенно ясно, что вы должны голосовать, если хотите сохранить свои права.
Как я предлагаю изменить политиков? Никак. Пока страна хотя бы наполовину свободна, политики не играют определяющей роли. Они есть то, чем их делает общественное мнение (или, как им кажется, общественное мнение требует от них). Следовательно, прежде чем идти в политику, человек должен включиться в образовательную деятельность. Нужна разъяснительная кампания, которая распространяла бы новую философию, объясняла людям, что такое права индивида и почему альтруизм – это ошибка. Если вы понимаете эти идеи, попытайтесь донести их до как можно большего числа людей. Если изменится общественное мнение, это изменит и политиков. Источник наших проблем – в университетах, и, если вы хотите реформировать любое другое учреждение, начинать надо отсюда, поскольку философия определяет культуру, а следовательно, и направление развития страны. Ну а философия – специализация университетов. Хотите начать крестовый поход, начните с университетов [FHF 72].
Это зависит от вас, меня и всей общественности. Люди обладают свободной волей. У нас может появиться хороший шанс, а может, и не будет никакого. Этого никто не знает [FHF 74].
Есть предел тому, что может сделать один человек. Я уже подсказала вам стратегию, так что не ждите, что позову вас на баррикады и поведу армию на Вашингтон. К тому же еще слишком рано. Что можете сделать конкретно вы? Если бы каждый, сидящий здесь, действительно вник в проблему, поддержал нужные меры, поговорил с соседями, а главное, написал своему конгрессмену и сенаторам, вы могли бы спасти нашу страну. Политики в Вашингтоне серьезно относятся к своей корреспонденции – подсчитывают голоса. Придется завалить их письмами, чтобы они вас услышали. Но если вы можете обрисовать суть вопроса просто, коротко и здраво, то окажете огромное влияние. Это единственное, что я могу сегодня порекомендовать, поскольку вообще могу рекомендовать лишь действия интеллектуального характера [FHF 74].
Нет. А хотелось бы. В сегодняшней культурной среде лучшие люди – подлинные интеллектуалы – не пойдут в политику. Пока еще нет. Сначала нужно выиграть битву (а она ведется в колледжах) и заложить фундамент вне политики [FHF 76].
Безусловно, нет. К кому он будет апеллировать? Невозможно вести просветительскую кампанию одновременно с политической. Лет через пятьдесят, возможно, придет время для объективистаполитика; но, когда это станет возможным, он, быть может, и не понадобится. Общественное мнение и дальше будет развиваться в сторону свободы и разума. Следовательно, объективизму нужно идти в школы и там выправлять ситуацию [PO12 76].
Я в этом сомневаюсь, но ничего другого у нас нет. Альтернативы республиканцам просто нет. Если говорить о консервативной партии или о партии либертарианцев, то, на мой взгляд, вступление в коммунистическую партию – более чистый в интеллектуальном плане шаг. Чем больше шумят эти партии, тем сильнее они позорят капитализм. (О крайне отрицательном отношении Айн Рэнд к либертарианству и Либертарианской партии см. далее, с. 91–95.) Консервативная партия – партия не политическая, а религиозная – феномен, запрещенный в нашей Конституции. Вы вольны исповедовать любую религию, но запрещается привносить ее в политику, т. е. утверждать силой. Одно из положительных следствий выборов 1976 г. – что Мойнихэн побил Бакли. Мойнихэн не бог весть какая фигура, но хотя бы вышвырнул из сената этого консерватора. Мы доверили консерваторам поднять проблему абортов. Они превратили ее в самый позорный скандал XX в. Это возвращение в Средневековье, куда католическая церковь вновь желает нас загнать – в политическом смысле.
Вот что мы можем: вступить в Республиканскую партию и попытаться двигать республиканцев в нужном направлении – ближе к капитализму и дальше от консерватизма. Защитим капитализм от религии – она его главный враг [PO7 76].
Ни то ни другое. Масштабная революция свершилась в 1776 г. Нельзя устраивать революцию в стране, которая еще соблюдает свои основные принципы. Но и найти поэтапное решение невозможно. Бороться за дело можно единственным методом – интеллектуальным, т. е. философским, если речь идет о фундаментальных принципах. Если вы ведете такую борьбу, вас можно сравнить с оптовым (не розничным!) торговцем интеллектуальным «товаром». Принципы позволят вам охватить ситуацию в целом, вместо того чтобы решать проблемы поэтапно. Как раз этим занимаются сейчас активисты – и проигрывают [FHF 78].
Бесспорно, сейчас нет ни одной партии, которую можно поддержать безоговорочно. Ни у одной из них нет последовательной платформы. Если вы хотите сделать что-либо вне поля философской борьбы – нечто более «животрепещущее» – найдите достойного кандидата, если сможете (скорее всего, это будет республиканец, хотя и необязательно), и примите участие в его кампании в качестве добровольца. Но не отдавайте свой голос ни одной из новых партий. Все это просто курьезы, не имеющие никакой силы, – они хотят поддерживать равновесие сил и репутаций кандидатов от главных партий. Это относится и к либеральной партии, и консервативной партии в Нью-Йорке, а также к этому новому пугалу – партии противников абортов. Не суйтесь в это.
Если вы поддерживаете одну из главных партий, вас защищает неопределенность их позиции. Незачем соглашаться с каждой их идеей. Их платформы настолько противоречивы, что их можно поддерживать выборочно, не навлекая на себя обвинений в предательстве своих идеалов. Но примкнуть к одной из новых второразрядных партий – значит принять почти все их кошмарные идеи, которые для того и нужны, чтобы сбивать с толку добровольных помощников и общественность. К счастью, эти партии непопулярны. Американская публика очень мудра. Трудиться на благо противоречий – худшее, что можно сделать сегодня для страны. Противоречий нам и без того хватает, так что распространять новые и еще больше запутывать людей – большое зло. В общем, голосуйте за республиканцев, если можете.
Я не уверена, что буду голосовать на выборах президента в этом году. Еще слишком рано говорить об этом. Но в порядке пропаганды заявляю вот что: я не стану голосовать за Рональда Рейгана. Не стану голосовать и за [губернатора Техаса Джона] Коннелли или [конгрессмена от штата Иллинойс Фила] Крейна. (Я не уверена насчет Джорджа Буша. Никто не знает наверняка, на каких позициях он стоит.) Эти люди находятся под влиянием религиозных фанатиков. Рейгану, предполагаемому защитнику капитализма, хватило наглости поддержать поправку к Конституции, запрещающую аборты. Другие более осторожны, не стремятся уничтожить Конституцию. Буш сказал, что лично он не одобряет аборты, но не желает шутить с Конституцией. Это делает ему честь.
Я считаю вопрос об абортах одним из самых важных, потому что противники абортов имеют совершенно порочные мотивы.
Их не интересуют люди – только эмбрионы; они хотят низвести семью до животного воспроизводства. Если вы человек ответственный, то не позволите себе дать жизнь ребенку, если не можете уделять ему первостепенное внимание. Это означало бы, особенно если вы небогаты, полный отказ от честолюбивых планов и личной жизни. Это приговор к самой жестокой каторге. Вот чего хотят существа вроде Рейгана – дешевого голливудского актера, готового служить и вашим, и нашим, – они хотят диктовать молодым людям, как им поступить с собственной жизнью, решать за них, будет ли у них шанс преуспеть, или они превратятся в племенных животных. Я не могу передать, насколько это омерзительно. Итак, если я имею на вас хоть какое-то влияние, задумайтесь об этом. И если хотите сделать мне одолжение, не голосуйте за Рейгана [ОС 80].
В дополнение к вашему примеру – прочитайте «Источник», там герой действует как раз в таком обществе, как теперешнее. Но поставьте под сомнение свои предпосылки: смерть героев книги «Мы живые» – вовсе не «идеальное решение». В книге это «идеальное», пользуясь вашим определением, решение демонстрирует, что лучшие люди – люди цельные и независимые – не могут выжить при диктатуре и должны погибнуть, духовно или физически. Героям книги «Мы живые» пришлось умереть, поскольку моей задачей было показать сущность диктатуры. Если кто-то спасся от диктатуры, то это исключение. В силу самого характера диктатуры человек обречен на смерть тем определеннее, чем выше его моральные качества.
В «Атлант расправил плечи» я действительно рассказываю, как можно одолеть коллективизм. Но не следует понимать литературу буквально. Что я имею в виду? В романе «Атлант расправил плечи» я пишу о том, как умные и одаренные люди выступают против коллективистского рабства и как гибнет оставшийся без них мир, а здравомыслящим людям остается возможность начать его восстановление. Но мы-то на сегодняшний день еще не дошли до той стадии коллективизма, которая описана мною в «Атланте». Я стремилась показать в «Атланте» общество, лет на десять ушедшее «вперед» в плане коллективизма по сравнению с тем временем, когда вы читали эту книгу. Это ближайшее будущее – следующий логический шаг, – если сохранится нынешняя коллективистская тенденция. Но исторического детерминизма не существует, сохранение таких тенденций вовсе не предначертано свыше. И пока у нас нет цензуры, необязательно бежать от общества, как герои «Атланта».
Сегодня человеку еще нет нужды рвать отношения с обществом. Но решительно необходимо разорвать узы с нынешней культурой. Лишите своей поддержки людей, группы, школы или теории, проповедующие идеи, которые вас разрушают. В книге «Атлант расправил плечи» я рассказала о согласии человека жертвовать собой – о том, как хорошие люди помогают собственным губителям. Я показала, сколь многообразна вина такого человека, что бы им ни двигало – великодушие или невежество. Сегодня любой, кто действительно хочет спасти мир, должен прежде всего отбросить господствующую философию культуры. Будьте независимы, словно вы действительно удалились в уединенную долину, подобно героям «Атланта». Проанализируйте свои убеждения, рационально их осмыслите. Ничего не принимайте на веру. Не считайте, что ваши родители знают, что делают, – они не понимают. Именно в этом смысле книга «Атлант расправил плечи» применима к нашему времени. Мы еще не подверглись полной коллективизации – у нас остается шанс. Более того, сегодня враждебные идеологии – коллективизм и альтруизм – настолько дискредитированы, что на плаву их удерживают единственно инерция и недосмотр.
Новаторы в сфере идей – и особенно в сфере этики – очень редки. Заметьте, что в истории философии все идеи в различные периоды претерпевают изменения, мораль же остается тем единственным, что не меняется никогда (кроме самых поверхностных изменений). Людям всегда внушали, что жить нужно для других – быть жертвенными животными, – в противном случае их ждет существование по законам волчьей стаи. А на практике волчья стая – это о социализме и коллективизме. Иными словами, мораль – то единственное, что люди боятся изменить в культуре и что должны изменить вы. Порвите с альтруистской этикой. Не бойтесь утвердить свое право на существование. Найдите рациональные аргументы, почему имеете право жить собственной жизнью и почему никогда не сталкиваются интересы людей, исповедующих мораль личного интереса.
Америка вплотную приблизилась к этому в конце XIX в. Вы бы очень удивились, прочитав кое-что из популярной литературы того времени. Это реальные свидетельства эпохи. В особенности это касается журналов и беллетристики – а это отличные показатели того, как культура соотносится с жизнью. Вы не представляете, каким прекрасным миром была тогда Америка. Она еще не пропала окончательно, и воссоздать ее – в вашей власти. Покончите с альтруизмом и всякой идеей, основывающейся на нем. По крайней мере постарайтесь понять, что есть альтруизм. Вам придется тратить силы, как никогда прежде, поскольку мыслить вы будете самостоятельно – и полагаться исключительно на собственное суждение и аргументацию, которую вы найдете, отвергая любые авторитеты и прописные истины и ничего не принимая на веру. Если вы постараетесь, то удивитесь, как близко Возрождение. Любому человеку по силам за это бороться [FF 61].
К счастью, пока нет, иначе я не смогла бы здесь выступать, а вы – меня слушать. Как работает цензура, продемонстрировала нацистская Германия и показывает сейчас Советская Россия. Это навязываемое государством тотальное единообразие взглядов, в крайнем выражении – под угрозой смерти. Мы не достигли этой стадии, и, думаю, нашему правительству такого не удастся. По крайней мере не удастся сейчас. Даже в России (все это происходило на моих глазах), когда коммунисты взяли власть, они не стали сразу же устанавливать тотальную цензуру. Потребовались годы последовательных шагов, каждый из которых был вроде пробного шара. Им удалось мало-помалу подгрести все под себя, пока цензура не стала охватывать все сферы жизни. Но нашим властям это с рук не сойдет, поскольку базовые ценности американцев пока еще связаны со свободой. Но сами по себе базовые ценности бессильны. Мы должны понимать, что цензура наступает. И если правительство перейдет к массированному подавлению свободомыслия, мы вправе взбунтоваться [FHF 73].
Конечно, глупости. Вы льстите им, подозревая злой умысел. Они знают не больше других, и это не преступление. Преступление – что они не хотят ничего знать. В конце концов люди, занимающиеся политикой, – всего лишь следствие тенденций развития образования и культуры в нашей стране. Они ни являются их причиной. Они зарабатывают на том, чему их научили, а научили их исключительно коллективизму и государственному централизму. Они видят, что это не работает, но не способны понять, что же сработает. Они не могут вернуться к капитализму – никто им этого не подсказал [FHF 78].
Это неправомерный вопрос. «Враждебность» – философское понятие; оно сродни ненависти. Я не питаю ненависти к политикам. К сожалению, меня вынуждают презирать большинство из них. Поскольку некорректность вопроса могла быть ненамеренной, я на него отвечу.
Я никого из политиков не презираю. Большинство политиков сегодня – нечто среднее, некая смесь идей. Я против смешения взглядов, поэтому не могу восторженно относиться ни к кому в сегодняшней политике. Нужно время и другой политический тренд, чтобы на политическом поле появилась фигура должного масштаба. Я не имею в виду никого конкретно.
Кампания Уилки – пример того, как можно учиться на чужих ошибках. Поддержать его, когда он появился, не было ошибкой. Но через несколько месяцев после поражения он объявил, что все его заявления (которые меня привлекли) – не более чем пропагандистская риторика. После такого не хочется поддерживать ни одного кандидата [FHF 69].
К огромному сожалению, это политик смешанного типа – как и его экономические взгляды. Я наблюдаю за сенатором Голдуотером с огромным интересом и большим беспокойством. Он кажется самым многообещающим кандидатом среди правых, хотя в том, за что он выступает, есть изъян.
Я практически полностью согласна с ним в отношении внешней политики. Тут он великолепен. Но я не согласна с его внутренней политикой. Он выступает за смешанную экономику, хотя и менее зарегулированную, чем у других кандидатов-республиканцев. Но нам нельзя просто вернуться на стадию меньшего госрегулирования. Это невозможно исторически и бесперспективно практически. Это все равно что сказать: «Я не хочу вырезать раковую опухоль, хочу вернуться на более раннюю стадию рака». Это не вызывает у меня энтузиазма ни с философской точки зрения, ни с моральной. Или у нас свобода, или мы шаг за шагом скатываемся к диктатуре. Я не согласна с сенатором Голдуотером, поскольку он продвигает не полностью свободную экономику. Возможно, сегодня политику это недоступно. Политик – человек дела, он не может вести идеологическую борьбу, а значит, не может и разъяснять стране, что такое капитализм. Распространение идей – дело интеллектуалов.
Но самое главное, я не согласна с его постоянными отсылками к религии или традиции как основе свободного предпринимательства. Это не поможет ему никого переубедить, да и не должно, потому что религия должна оставаться частным делом. Смешение религии и политики – древнее и очень опасное заблуждение. Поэтому-то я и беспокоюсь, мягко говоря, о будущем сенатора Голдуотера [PVA 61].
Как я могу ответить на этот вопрос? Спросите об этом его. Я воздержусь от любых догадок об убеждениях другого человека [PVA 61].
Я не могу это обсуждать. Это чистые домыслы. О писателе нужно судить по тому, что он написал, а не гадать, что он хотел сказать или что подумает в будущем [PVA 61].
Не берусь судить. Ситуация такова, что экономическая катастрофа может произойти в любой момент, и у нас явно есть проблемы в экономике. Но никто не может сказать со всей определенностью, что бедствие неизбежно. Между прочим, если кризис или спад произойдет при правлении Никсона, не вините в этом республиканцев. Любая администрация наследует определенное бремя и должна расхлебывать последствия ошибок предыдущей. Если экономическое бедствие все же случится, нам повезло хотя бы в том, что в Вашингтоне сидит не Хьюберт Хамфри1 [FHF 68].
1 Кандидат от Демократической партии. Соперник Никсона на выборах 1968 г.
1 Вице-президент в администрации Никсона в 1969–1973 гг.
Я не ожидала много от Никсона, но все же разочарована. Я могла бы покритиковать Агню, но с оговорками, потому что он жертва самой оголтелой кампании поливания грязью, какую я только видела. Мои претензии к нему противоположны претензиям либералов. Я испытывала те же затруднения в случае Джозефа Маккарти2, которого продолжают поливать грязью. Маккарти не хватило способностей к философскому анализу, чтобы вести борьбу, в которую он ввязался. То же можно сказать об Агню. То, что он делает, прекрасно – до определенного момента, на уровне конкретики; вот только у него нет философской базы. Поэтому он подставляется под удар. Многого он не добьется. Но как приятно порой услышать речь человека, не пытающегося юлить, оправдываться и держаться среднего курса [FHF 70].
2 Сенатор-республиканец, занимавшийся в 1950-х в сенате активным расследованием антиамериканской деятельности. Главным образом пострадали лица, с сочувствием относившиеся к коммунизму и СССР, а также гомосексуалисты.
Я поддержала Никсона в 1968 г. – без особого энтузиазма, видя в нем меньшее из двух зол. Но, думаю, больше я за него голосовать не могу. [Айн Рэнд прониклась таким отвращением к кандидату от демократов на выборах 1972 г. Джорджу Макговерну, что все-таки проголосовала за Никсона.] Это означает простить ему отступничество. Если человек меняет точку зрения по какой-то причине, истинной или ложной, к нему все-таки можно сохранить определенное уважение. Но изучите речи Никсона: каждый раз он подыгрывает и вашим, и нашим. Подбросит лозунгов сторонникам свободы и тут же несколько – поклонникам централизованной раздачи пособий. Такого не сделаешь по простоте душевной, хотя и называет он это патриотизмом. Это подсказал ему прагматизм. (Хуже Никсона, пожалуй, только двое: Джордж Уоллес из Алабамы и мэр Нью-Йорка Линдси, потому что Линдси тоже отступник.)
Сегодняшняя ситуация подтверждает то, о чем я говорила не один год: реальная политика страны не определяет ее судьбу. Президент не в состоянии переучить страну. Сегодня правительство – словно машина без шофера. Им управляет конфликт групп давления. Спасение может принести только просвещение – идеи, университеты, интеллектуалы. Политикам это не под силу. Я надеюсь – и хвала нашей стране, что этого до сих пор не случилось, – что на волне хаоса не появится фюрер. Никсон очевидно не фюрер; он посредственность. Таковы и прочие кандидаты. Таким образом, у нас пока есть время.
Что вы можете сделать? Говорите – везде, со всеми, любыми доступными вам способами. Не навязывайте свои взгляды тем, кто не желает слушать, – не играйте в евангелистов, пустившихся спасать души. Но сегодня люди настолько сбиты с толку, что если вы проясните им хотя бы один момент – в собственном ли кругу, в письме ли редактору, в школьной ли газете и т. д., – то поможете сформировать общественное мнение. Это станет опорой для людей менее смелых или более невежественных и нагонит страху на политиков (тех, кому это не повредит) [FHF 71].
Что такое его внешняя политика? Она так же непоследовательна, как и его внутренняя политика. Я почти надеялась, что признание Никсоном Китая было игрой против Советской России, но нет! После его отвратительного выступления в ООН, я полагаю, любой конторский служащий из Монако одолел бы Никсона на переговорах, не говоря уж о китайских коммунистах [FHF 71].
В смешанной экономике совершенного кандидата, действующего последовательно, и быть не может. Можно сделать лишь одно – оценить в совокупности политические выступления, политику и действия каждого, определить его базовые принципы и надеяться на лучшее. Никсон не слишком последователен, но по крайней мере он никогда не пытался перераспределять ваше богатство. Он не жаждет власти. Меры Никсона по регулированию заработной платы и цен ужасны, но он не требовал себе личной власти и не пытался контролировать вашу личную жизнь. Но хотя бы раз вглядитесь пристально в Макговерна, и вы увидите, что он рвется к власти. Он желает диктовать, сколько денег нам можно будет зарабатывать, и контролировать все остальное. Эти его 12 тысяч долларов в год1 просто чудовищны – это хуже, чем коммунизм. (См. «Анонс» (A Preview) в The Ayn Rand Letter, том 1, № 22–24, июль–август, 1972 г.) [FHF 72]
1 Гарантированный минимум дохода для бедных, предложенный в программе Макговерна.
Подпишусь. Более того, пускай Никсон вел себя низко – он не самый коррумпированный президент, хотя и, пожалуй, самый презренный, – я все равно голосовала бы за него против Джорджа Макговерна или Теда Кеннеди2 [FHF 73].
2 Сенатор от штата Массачусетс, один из лидеров либерального крыла Демократической партии.
По той же причине, которой руководствовались отцы-основатели. Религия – дело частное. Религий на свете множество. Разница между религией и философией в том, что религия – дело веры. Вера или есть, или ее нет. Спорить об этом невозможно. Но в случае философии мы имеем дело с рассуждением и логикой. Это общечеловеческие объективные ценности. Вы можете попытаться убедить других в своей правоте и вольны не согласиться с ними. В свободной стране вы не обязаны иметь с ними дело. А религия – это вера. По определению, если один не терпит веры другого или если разные люди верят в разное, никакое их совместное действие, соглашение или убеждение будет невозможно, едва религия превратится в условие политического согласия. Когда религия проникает в управление государством или в идеологию, на которую государство опирается, сразу же возникает вопрос – чья это религия? Тогда мы возвращаемся к союзу церкви и государства, где невозможен никакой компромисс, никакое соглашение между людьми, поскольку каждая религия навязывает собственные верования и собственный авторитет, причем не в силу аргументации или логики, а в силу веры. Вот почему отцы-основатели проявили огромную мудрость, отделив церковь от государства.
Европа непрерывно страдала от религиозных войн. Католики и протестанты опирались на мощь государства, пытаясь силой навязать свои верования другим. В Америке благодаря разделению церкви и государства все религии получили возможность мирно сосуществовать, поскольку любой человек волен придерживаться собственных верований, но не может навязывать их другим.
Убеждение, рассуждение, доказательство не относятся к сфере религии. Религия опирается на веру – на принятие определенных идей вне зависимости от рационального подхода. Именно поэтому она должна быть частным делом. Если религия – частное дело, то все в порядке – она даже может служить источником вдохновения. Веру каждый человек волен выбирать себе сам, если он этого хочет. Я не хочу [PVA 61].
В Америке религия относительно свободна от мистической составляющей. Наши религиозные учителя – в массе своей крепкие, здравомыслящие материалисты. Они придерживаются здравого смысла. Они не станут стоять у нас на пути. Большинство религиозных людей в нашей стране ни за что не поверят, что нужно прыгнуть в котел каннибалов и отдать последнюю рубашку самому отсталому человеку в мире. Сегодня многие религиозные лидеры проповедуют нечто подобное из-за своего левого политического уклона, но сама по себе религиозность этого не предполагает. Между альтруизмом и религией много исторических и философских связей, но в нашей стране суть религии не альтруизм. Среди религиозных американцев найдется не много противников объективизма. Они разумные верующие. К тому же, как я с радостью и изумлением узнала, некоторые верующие поддерживают объективизм. Если вы хотите быть настоящим объективистом, то не сможете сочетать его с религией, но это не означает, что верующие не могут быть индивидуалистами и бороться за свободу. И возможно, наша страна – лучшее тому доказательство.
Конечно, религию запрещать не следует. Такова современная культура: как только вы чему-то противодействуете, все делают вывод, что вы стремитесь запретить это законодательно. Если бы мы так поступили, то вернулись бы в Средневековье. Оставьте людям право совершать ошибки. Пока они не навязывают вам свои идеи, вы не можете никому запрещать верить. Но нетрудно победить религию, вооружившись крепкой философией.
В Америке было бы легко отделить религию от альтруизма. В конце концов, Христос сказал: «Возлюби своего ближнего, как самого себя». Так что сначала вы должны возлюбить самих себя. А уж потом ломать копья из-за ближних [PVA 61].
Легче сказать, что между нами общего: ничего. Разница между разумом и мистицизмом настолько принципиальна, что политика в этом контексте неважна. Самое главное – различие разума и иррациональности, а религия и мистицизм иррациональны. Потом идет мораль, и лишь затем – политика. Бакли с консерваторами выступают за организованную религию, тесно увязанную с политикой, т. е. за теократию: общество, которым правят религиозные деятели, как в Древнем Египте и Средневековье. Это один из самых примитивных типов общества. Религиозные консерваторы утверждают, что человек – это убогий беспомощный грешник и червь, что земная жизнь – это злачное место или юдоль слез, что человек не смеет притязать на решение своих проблем силой собственного ума. Это последнее обвинение несколько приглажено по сравнению с тем, что говорили либералы XIX в., – они называли это гордыней разума. Консерваторы-католики, подобные Бакли, заставляют нас действовать, исходя из веры, и склоняться перед папой римским – перед тем самым папой [Павлом VI], который заявил [в энциклике Populorum Progressio – о ней см. «Реквием по человеку» в книге «Капитализм: Незнакомый идеал», с. 369–397], что капитализм хуже марксизма и что единственное этичное учение – это альтруизм. Так что же может быть общего между ними и мной? [FHF 72]
В идеологическом плане я оцениваю его ниже, чем правителей России. Не знаю более отвратительно-карикатурного публичного монстра за всю нашу эпоху, столь удручающе богатую карикатурными публичными фигурами и отталкивающими личностями. Прежде чем говорить о Солженицыне или задавать вопросы о нем, прочтите письмо, которое он послал советским властям вскоре после депортации. Прочтите это письмо. Оно опубликовано, оно переведено. Я читала его оригинал на русском. В нем этот человек фактически объявляет себя тоталитаристом и коллективистом. Высказывается совершенно открыто – только другими словами. Он выступает против марксизма. И хочет, чтобы Россия оставалась диктатурой, но диктатурой под властью русской церкви. Хочет, чтобы русская религия, греческое ортодоксальное православие, стало заменой марксизма. Иными словами, он хочет вернуть Россию во времена до Петра Великого – в XVII в. или раньше. Противник индустриального развития, он хочет, чтобы Россия вернулась в состояние аграрной страны. И этого кошмарного, напыщенного типа объявляют героем либералов. Он не желает освобождать мир. Он поносит Запад, поносит западную цивилизацию. Это стародавнее шовинистическое извращение – славянофильство. В своем письме он заявляет, что правитель России – Коммунистическая партия – должна сохранить всю экономическую и политическую власть, и отдельно перечисляет власть над производством, торговлей и распределением, над внешними связями, над армией. Все, чего он хочет, это чтобы правительство позволило людям свободно говорить и писать. А теперь вспомните, что он писатель.
И в финале этого неописуемого документа он утверждает следующее (цитирую по памяти): я ничего не хочу для себя, я уверен, что вы, правители, никогда не видели и не можете представить себе человека, который ничего бы не просил для себя, – так вот, это я, обратите на меня внимание. И это «бескорыстный» человек? Или это пример обычного «себялюбия» и гордыни в самом худшем проявлении? Такой мотив никакому религиозному мистику-альтруисту в страшном сне не приснится! Вот вся его бескорыстная «самоотверженность»: дайте мне свободу писать, а все прочие виды человеческой деятельности и профессии могут оставаться порабощенными, я вполне этим удовлетворюсь. Исповедуя подобные идеи, явиться сюда и строить из себя пророка свободы – просто оскорбительно. Уверена, то, что Солженицын писал о советских концентрационных лагерях, – правда. До него то же самое рассказывали люди и получше его. Так прислушаемся к ним, а не к человеку, философские взгляды которого совершенно противоположны всему, на чем стоит или на чем должен стоять Запад, – не к человеку, неприкрыто враждебному индивидуализму и разуму. Вот что я думаю о Солженицыне.
Наконец, я бы хотела привести цитату, с которой согласна, но, к сожалению, не знаю, кому она принадлежит: «Враг нашего врага не обязательно наш друг» [FHF 76].
Если бы Дэниэл Патрик Мойнихэн прошел в сенат США, то голосовал бы за национальное медицинское страхование, федерализацию пособия по безработице, планирование национальной экономики и т. д. Сенатор Джеймс Бакли голосовал бы против. Если философские взгляды Бакли одиозны и разрушительны, то какое практическое влияние должна оказать эта философия на реальный мир, чтобы это оправдало бы реальную, полновесную помощь либеральным политикам в форме голосов, отданных за Мойнихэна?
Формулировка вопроса неслучайна. Очевидно, его автор поддерживает Бакли и верит, что философия не имеет ничего общего с «реальным миром». Действительно, философия Бакли не имеет ничего общего с или настоящей жизнью. Она существует в каком-то другом измерении и как никакая другая мистическая философия на сегодняшний день жаждет завладеть миром. Но философия – вещь практическая, она влияет на нашу жизнь, наше будущее, существование нашей страны. Маленький журналистский казус, упомянутый автором вопроса, не будет иметь почти или совсем никакого эффекта. Что определяет влияние подобных вещей на будущее страны, так это философия избирателей и тех, кого они избирают.
Я воспользуюсь методом автора вопроса – перечислю, против чего Бакли станет голосовать. Национальное медицинское страхование, федерализация пособия по безработице, планирование национальной экономики – все это скверно, хотя по-настоящему опасно только лишь планирование национальной экономики. Но давайте посмотрим на послужной список Бакли. Он против абортов, а любой, кто отрицает право на аборт, не может быть защитником прав человека. Точка. Далее стоящая за его политикой незаинтересованность, немеркантильность должна бы вас навести на вопрос: какую цель на самом деле преследуют борцы с абортами? Очевидно, они намереваются закабалить каждого человека, достаточно живого, чтобы иметь хоть какой-то секс, – закабалить и заставить производить потомство, как домашнее животное и даже еще более низменное существо, потому что владельцы ферм хотя бы заботятся о своем скоте. Но такие, как Бакли хотят, чтобы молодые люди, влюбившись, становились рабами вынужденного размножения, причем никто не скажет, что им делать со своим потомством. Им говорят – пусть в семье будет двенадцать и более детей. Но как растить этих детей? Может быть, на пособие по безработице? Хотя Бакли едва ли за него проголосует. Он, скорее всего, согласится с папой римским, заявившим в своей энциклике Populorum Progressio, что мы должны так реорганизовать мир, чтобы каждый о ком-то заботился. Но кто конкретно позаботится обо всех нежеланных детях? И что станется с молодыми родителями – с их жизнью, их амбициями, их будущим, – если им придется низойти до элементарного размножения? Это невероятно жестоко, так что из-за одного только вопроса абортов от Бакли следует отвернуться.
Затем в ходе президентской гонки – просто чтобы вы не думали, что я уклоняюсь от вопроса, – прискорбно, что президент Форд пошел на компромисс в этом вопросе. У нас все еще нет выбора. Мистер Как-там-его – Картер (простите, это вышло случайно) – не лучше. Это властолюбец, причем настолько опасный, что остается лишь надеяться, что Форд не воплотит в жизнь свой двойственный взгляд на аборты. (Он двойственен, поскольку признает право государства принимать законы об абортах, но это заблуждение: право на аборт является базовым конституционным правом.) Однако позиция Бакли по этому вопросу вполне однозначна.
Далее, Бакли у нас эколог. Он хочет защищать природу. Довольно странно, что базовая предпосылка любителей экологии имеет нечто общее в своих основах с воззрениями противников абортов. И тут вновь проявляется стремление подавить людей и заставить их заниматься лишь физическим трудом. Экологическое движение желает уничтожить промышленность и сберегающие труд механизмы, а если уровень жизни снизится – что ж, надо ведь охранять природу. Любой противник промышленности выступает против человека, против жизни, против разума.
Вот лишь два греха Бакли, и оба они хуже того, что мог бы сотворить Мойнихэн. Но проблема в другом. Религиозные консерваторы хотят разрушить двухпартийную систему в Америке, уничтожив Республиканскую партию. Республиканская партия, как все «поборники» свободного предпринимательства в современном мире, старательно совершает самоубийство. Республиканцы – враги для самих себя: они не знают, что делать в «реальном мире», поскольку не руководствуются никакой философией. Консерваторы решили выдвинуть троянского коня, как действовали коммунисты против Демократической партии в 1930-х – начале 1940-х. Коммунисты не добились успеха: у нас есть несколько достаточно гнусных леволиберальных демократов, но они все же далеки от коммунизма. Однако консерваторы всерьез намереваются взять верх над Республиканской партией, как показывает их попытка добиться выдвижения Рональда Рейгана. Говорят, лидеры консерваторов в открытую заявляли о планах уничтожить Республиканскую партию, если Рейган не станет кандидатом. Пусть партия развалится, и тогда клятые консерваторы подомнут ее. Останутся только либералы и консерваторы, иными словами, либералы и фашисты, потому что религиозные консерваторы – самые настоящие фашисты. Это противники свободного предпринимательства, стремящиеся к абсолютной власти – духовной, моральной и интеллектуальной. Они, пожалуй, оставят нам на первое время немного свободы работать; интеллектуальная свобода – вот от чего они стремятся избавиться. Многие из них фактически поддерживают цензуру. Они хотят запретить грязные фильмы. Но как бы плохи ни были эти фильмы, их лучше оставить в покое, потому что усилиями консерваторов мы получим жесткую цензуру литературы и кино.
Есть и другое соображение. Мойнихэн – либерал и член Демократической партии. Если вы за капитализм, то на Республиканскую партию (за вычетом религиозных консерваторов) надежды больше. Если Мойнихэн где-то не так проголосует или что-то провалит, то дискредитирует оппозицию. Если же Бакли сделает что-то не то, он дискредитирует капитализм. «Союзник», который сильнее сближается с вашими позициями, но исходит из противоположных предпосылок, гораздо опаснее не слишком непримиримого врага. Я бы в любом случае голосовала против Бакли.
Мойнихэн силен во внешней политике. Это искренний и мужественный человек. Худшее, что можно о нем сказать: он современный либерал. Что ж, их великое множество, а он даже не леволиберал. Левые его откровенно не любят, что говорит в его пользу. А Бакли – это троянский конь, призванный уничтожить последнюю надежду нашей страны на возвращение к капитализму. Поэтому я голосую не за Мойнихэна, а против Бакли. Мы должны вышибить его из Вашингтона. Теперь я не смогла бы голосовать за Беллу Абцуг1. Если бы она была противником Бакли, я бы вообще не стала голосовать. Но Мойнихэн наполовину приемлем и намного лучше Бакли: он подходит именно для «реального мира», так что нужно заглянуть в будущее (в философском смысле) и избавиться от консерватора. Бакли попал во власть по чистой случайности, так избавьтесь от него единственным доступным вам способом – голосованием. Поэтому прошу вас, во имя философии в реальном мире – не философии религии и тому подобного – проголосуйте против Бакли [PO5 76].
1 Адвокат, член конгресса в 1971–1977 гг., член Демократической партии. Лидер женского движения.
Нет, я бы вообще не голосовала. Голосовать можно только за кандидата, в котором видишь больше достоинств, чем пороков. Но если оба кандидата представляются злом, не выбирайте меньшее зло. Просто не голосуйте. Например, я не голосовала в 1952-м и в 1956-м; я не голосовала ни за Эйзенхауэра, ни за Стивенсона. Несмотря на противоположные высказывания, отказ от участия в голосовании – особенно когда это делают люди понимающие – это тоже разновидность волеизъявления. Вы выбираете «никого из перечисленных». Я не могла бы голосовать ни за Рейгана, ни за Картера. Позиция мистера Форда по вопросу об абортах – позор, но кое-какие его качества это компенсируют. Правда, ныне моя терпимость крайне истощена. Тем не менее придется голосовать за Форда, потому что альтернатива – полная безысходность [РО6 76].
Форд проиграл, потому что ничего не сказал. Кампания Форда была посвящена идеологии. Картер поднял вопросы доверия и компетентности – и это единственное, о чем говорил Форд: его собственная компетентность, опыт и добросовестность. И вот абсурдный результат: выходя с избирательных участков, большинство опрошенных заявляли, что больше доверяют Форду и верят, что он опытнее и компетентнее. Но при этом большинство считало, что Картер способен разрешить экономические проблемы, особенно с инфляцией и безработицей. Картер выехал на экономических вопросах.
Форд, достигший замечательного прогресса в решении самой жестокой экономической проблемы – инфляции, – никогда не подходил к этому вопросу с рациональной позиции. Он ни разу не прояснил, почему он против государственного регулирования и правительственных расходов. Он лишь говорил: «Мы на пути к обузданию инфляции» – и тому подобное. Он проиграл, потому что не боролся с идеями. Думаю, это ошибка не его, а консультантов Республиканской партии в избирательной кампании. Похоже, это неустранимый дефект республиканцев – они готовы бороться с чем угодно, кроме идей.
Теперь о победе Картера. Следующие четыре года, скорее всего, будут сущим адом, и я боюсь даже представить, во что это выльется. Я слышала, что люди говорят: «Как хорошо, что я уже стар», – и сама чувствую то же самое. Я рада, что мне не придется слишком долго смотреть на тот мир, который построит Картер. Но вы достаточно молоды и вправе не хотеть, чтобы эта дешевка – этот мелкий провинциальный властолюбец – заправлял вашей жизнью. Он уже говорит, как ему не терпится полететь бортом номер один. И этот человек заявляет, будто у него есть видение переустройства Америки. Презрение к людям, которое он демонстрирует, – нечто совершенно новое в американской политике. Он не верит, что они запомнят его заявления, и считает, что можно лгать, сидеть на двух стульях, и никто этого не заметит. Если партия держит его под контролем, в то же время кланяясь ему, будто он император, значит, она может водить его за нос. Картер – это самовлюбленное ничтожество. Он из тех, кто станет делать что-либо из чистого упрямства, если посчитает, что конгресс его оскорбил. Но если ему будут льстить, он, возможно, и не даст стране свалиться в пропасть.
Трудно сказать, чего ждать от правления Картера; сомневаюсь, что он сам это знает. По любому важному вопросу он успел отметиться по обе стороны баррикад. Скорее всего, больше всего вреда он принесет в сфере госрасходов, к примеру, уменьшив расходы на программы создания рабочих мест. Следствием этого станет рост инфляции, что, я надеюсь, мы сможем пережить [РО7 76].
Рейган – дешевый голливудский актеришка. При случае посмотрите его старые фильмы – он вечно играл идиотские роли в фильмах категории В. Конечно, если актер играет такие роли, это не обязательно его вина. Но Рейгану эти фильмы подходят. Он не был жертвой, возвышающейся над материалом. Если хотите увидеть душу этого человека, посмотрите его ранние фильмы. То, что он творил на выборах, отвратительно. Главная причина проигрыша Форда – интеллектуальная. Но, если говорить прямо, то прежде всего ответственность за это я возложила бы на Рейгана. Сыграла роль и общая направленность его кампании, и отвратительная драчка на съезде Республиканской партии – устроенная Рейганом и его помощниками. Рейган проиграл первичные выборы, болтал о единстве партии и о поддержке Форда, но ничего не сделал. Он отказался вести кампанию в ряде ключевых штатов, где у него явно были сторонники, в первую очередь в Техасе, Северной Каролине и, возможно, Теннесси – именно в этих штатах Форд и проиграл. Очевидно, он хотел проигрыша Форда. И первое, что он пропищал на следующий день после выборов: что не исключает возможности участия в предвыборной гонке в 1980 г.
Дамы и господа, если это чудовище победит в 1980 г. – а я надеюсь, что уже умру к тому времени, потому что не желаю увидеть подобного, – то проклинаю каждого, кто за него проголосует. (Я говорю о нравственном проклятии.) Того, что сделал Рейган, прощать нельзя, потому что следующими жертвами станем мы с вами [РО7 76].
Нет, чутье им не изменило. Страна настолько продвинулась в сторону капитализма, что Картер на протяжении всей кампании занимал позицию соглашательства с Фордом и республиканцами. Его целью было доказать стране, что он не либерал. Многое свидетельствует о том, что он потерял тридцать баллов, потому что показался избирателям слишком либеральным, выбрав Мондейла в качестве кандидата на пост вице-президента. Он сделал все возможное, чтобы смотреться «консервативно», так что часто его невозможно было отличить от республиканцев. Такой вопрос не разрешишь с помощью чутья. Многие говорили, что Картер их чем-то беспокоит: они ему не доверяют, не знают, за что он выступает. Но лидера, чтобы противодействовать ему, не нашлось, в его поддержку велась огромная кампания, вот люди и проголосовали за него. Большинство голосовали за свою партию. Поскольку демократы – партия большинства, а Картер казался менее одиозным, чем Макговерн, то Картер и победил.
Нельзя упрекать людей за то, что они не раскусили Картера, как раскусили Макговерна. Чутье их не подвело, но чутье не заменит осознанной философии. Оно не поможет с уверенностью определить, кто ваши друзья, а кто враги.
Было бы чудесно, если бы нашу страну спасло чутье – хотя бы в следующие четыре года – но невозможно на это рассчитывать. Без философии ничего нельзя сделать; зло будет побеждать по определению, как победило на этот раз [РО7 76].
Сегодня кто угодно зовет себя «либертарианцами», особенно так называемые новые правые – эти хиппи, считающие себя анархистами, а не левацкими коллективистами. Но анархисты и есть коллективисты. Капитализм – единственная система, требующая абсолютно объективного закона, а либертарианцы соединяют капитализм и анархизм. Это худшее из всего, что предлагают новые левые. Это издевательство над философией и идеологией. Они швыряются лозунгами и пытаются усидеть на двух стульях сразу. Они хотят быть хиппи, а не исповедовать коллективизм, потому что эти места уже заняты. Но анархизм – логическое следствие антиинтеллектуальной стороны коллективизма. Я могла бы найти большее взаимопонимание с марксистом и разговаривать с ним с большим уважением. Анархисты – отбросы интеллектуального мира левых, мира, который от них отступился. И вот правые подбирают очередную сброшенную левыми карту. Вот что такое либертарианское движение [FHF 71].
Я скорее проголосую за Боба Хоупа, братьев Маркс или Джерри Льюиса1 – они не такие смешные, как Джон Хосперс2 и Либертарианская партия. Если Хосперс отберет у Никсона даже десять голосов (в чем я сомневаюсь), это будет преступлением против нравственности. Я не волнуюсь за Никсона и еще меньше за Хосперса; но больше нет времени заниматься паблисити, выясняя, что творят все эти ненормальные политические партии. (Джордж Уоллес3 не является великим мыслителем – он демагог, хотя и не лишен мужества, – но даже ему хватило здравого смысла на сей раз не высовываться.) Если вы хотите распространять свои идеи, делайте это с помощью образования. Но не баллотируйтесь в президенты – и даже в собаколовы – если собираетесь помогать Макговерну [FHF 72].
1 Боб Хоуп, братья Маркс – знаменитые актеры, комики. Джерри Льюис – певец, один из ведущих исполнителей рок-н-ролла.
2 Философ, профессор Университета Южной Калифорнии, кандидат в президенты от Либертарианской партии на выборах 1972 г.
3 Губернатор Алабамы, в 1968 г. выдвигал свою кандидатуру на пост президента от Американской независимой партии, а в 1972 г. – от Демократической. После покушения снял свою кандидатуру.
Я не желаю тратить на это свое время. Это дешевая попытка получить паблисити, но у либертарианцев ничего не выйдет. Сегодняшние события, особенно Уотергейт4, должны отучить всякого обладателя дилетантских политических взглядов кидаться в политику ради паблисити. Наши проблемы настолько серьезны, что создавать новую партию на частью недоделанных собственных, частью уворованных – не стану говорить, у кого, – идеях безответственно, а в нынешнем контексте почти аморально [FHF 73].
4 Политический скандал в США (1972–1974), закончившийся отставкой Ричарда Никсона.
Они не защищают капитализм. Это просто группа людей, стремящихся к известности, которые преждевременно кинулись в политику, потому что, как они утверждают, хотят в ходе политической кампании объяснить людям, чего делать нельзя. Их верхушка состоит из людей самых разных убеждений – от религиозного консерватизма до анархизма. Большинство из них мои враги: они тратят время на то, чтобы меня осуждать, и попутно воруют мои идеи. Дурной знак для якобы прокапиталистической партии – начинать с воровства идей [FHF 74].
«Я о нем не думаю» – вот что я должна ответить. Тут не о чем думать. Проблема, стоящая сегодня перед миром, носит философский характер; нас может спасти только истинная философия. А люди из этой партии крадут мои идеи, мешают их с совершенной противоположностью – религиозным фанатизмом, анархизмом и другими интеллектуальными несуразицами, какие могут найти, – а потом называют себя либертарианцами и претендуют на президентское кресло. Я не люблю Рейгана и Картера и не в восторге от других кандидатов. Но худшие из них – гиганты рядом с любым, кто пытается совершить нечто столь противное философии, низкое и грубо утилитарное, как Либертарианская партия. Это худшее надругательство над идеями и философией как таковой [FHF 76].
Я не думаю, что плагиаторы могут быть эффективными. В написанном либертарианцами я не видела ничего (когда вообще читала их в самом начале), что не было моими идеями, которыми распорядились отвратительно – попросту вырвав суть и совершенно не воздав мне должное. Я не знала даже, какие чувства в моей душе преобладают – радость, что меня забыли поблагодарить, или отвращение. Я чувствовала и то и другое. Это, пожалуй, худшая политическая группировка на сегодняшний день, потому что она может нанести больше всего вреда капитализму, дискредитировав его. Я бы поставила Джейн Фонду выше их. [Несколько ранее в ходе того же диалога с аудиторией Айн Рэнд задали вопрос о Джейн Фонде. Вопрос и ее ответ см. далее на с. 100– 101.] [ОС 80]
Потому что либертарианцы – это отвратительное сборище уродов; они воруют мои идеи, когда им нужно, а когда необходимо другое, поносят меня яростнее последнего коммунистического листка. Они хуже любого прагматика, и вменяют объективизму в вину его этичность. Им нужна аморальная политическая программа [FHF 81].
Пожалуйста, не говорите, что они преследуют мои цели. Я не прошу и не принимаю помощи от интеллектуальных выродков. Мне нужны люди философски образованные – люди, которые понимают мои идеи, неравнодушно относятся к ним и правильно их толкуют. Именно так, как это было в истории человечества, и будет распространяться моя философия – благодаря людям, которые понимают идеи и знакомят с ними других.
Далее нужно пояснить, что я отвергаю гнусный лозунг «Цель оправдывает средства». Его придумали иезуиты и охотно подхватили коммунисты и нацисты. Цель не оправдывает средства – нельзя достичь хорошего дурными средствами. Наконец, либертарианцы не заслуживают звания «средства» ни для какой цели, и уж тем более цели распространения объективизма [FHF 81].
Роберт Нозик, профессор философии Гарвардского университета, был известным либертарианцем.
Я не люблю читать этого автора, потому что не люблю плохую эклектику – ни в архитектуре, ни уж тем более в политике и философии – особенно когда часть идей явно сворована, в том числе и у меня [FHF 77].
Это безответственная бессмыслица. Другого ответа этот вопрос не заслуживает [FHF 70].
Долина Голта не общество, а частное земельное владение. Она принадлежит одному человеку, который тщательно выбирал, кого туда пригласить. Но тем не менее и у них был судья, который выступал бы посредником, если бы что-то случилось. Только в их среде ничего особого не случалось, поскольку они имели общую философию. Но если бы у нас было общество, в котором все исповедовали общую философию, но не имели правительства, это было бы ужасно. В долине Голта жило не больше тысячи человек – самые гениальные люди мира. Они сходились на одних базовых принципах, но не всегда были полностью во всем согласны. Им не нужно было правительство, потому что любое возникшее несогласие они могли разрешить рационально.
Но представьте общество из миллионов людей, в котором присутствуют все возможные точки зрения, все разновидности умов, все виды морали – и нет правительства. Это же Средневековье, это ваше неуправляемое общество. Человек покинут на милость бандитов, потому что без правительства любой тип с криминальными наклонностями волен прибегать к силе, а любой нравственный человек – беспомощен. Правительство абсолютно необходимо, если мы хотим, чтобы защищались права индивида, потому что вопрос применения силы не должен быть подвластен чужой воле. Либертарианский анархизм – чистое поклонение произволу, поскольку либертарианцы отказываются признать, что людьми должны управлять объективные законы, особенно если люди придерживаются разных взглядов. И это хорошо, когда у людей одной нации разные взгляды, при условии, что мы уважаем права друг друга.
Ничто не обеспечит наши права, кроме правительства, действующего в соответствии с объективными законами. Что было бы, если у Макговерна была своя команда полицейских, а у Никсона – своя и вместо избирательной кампании они сражались на улицах? Такое происходило в истории не раз. Разумные люди не боятся правительства. В правильно организованном обществе разумному человеку не нужно и знать, что правительство существует, потому что законы ясны и он их не нарушает [FHF 72].
Коммунисты выступают за свержение правительства насильственным путем. Социал-демократы намерены мирно использовать силу, получив власть путем избрания. Но характер социализма таков, что им придется применить силу. Демократический социализм – одна из разновидностей современного либерализма, основанного на концепции государства всеобщего благосостояния. Не все либералы социал-демократы. Большинство сегодняшних левых придерживаются менее определенных взглядов. Многие исходят из идеи государства всеобщего благосостояния, а это не то же самое. Теория государства всеобщего благосостояния сначала обещает сохранить все преимущества капитализма, а затем ради перераспределения богатств уничтожает все, что делает капитализм возможным. Сторонники этой концепции жаждут власти, чтобы получить возможность приставить дуло к виску каждого человека, но сохранить дойных коров – капиталистов товаропроизводителей. Государство всеобщего благосостояния – последняя стадия смешанной экономики и ее оправдание. Это не совсем то, что демократический социализм, но оба – течения одной школы [NFW 69].
Нет, если у этого человека правые взгляды. Они не считают хорошими республиканцев, Общество Джона Бёрча1 или кого-либо из тех, кого называют фашистами. Например, Южная Африка – отчасти фашистское государство, и либералы не хотят, чтобы Соединенные Штаты поддерживали с ним отношения. Фактически же они жаждут объявления войны.
1 Право-консервативная политическая группа в США, стоящая на платформе антикоммунизма, ограничения государства, конституционной республики и личных свобод.
Но либералы верят, что хорош каждый человек с левыми взглядами. Любой, кто разделяет их базовые концепции. Либералы – сторонники идеи государства всеобщего благосостояния, социалисты и коммунисты – все хорошие. Это по-настоящему убийственное обвинение в их адрес, потому что политическая Поллианна1, верящая, что любой человек хорош, не причинит миру особенного вреда. Такие люди слишком далеки от реальности. Но их коварство – в двойных стандартах, которыми они пользуются со времен, предшествовавших Рузвельту: разум и мораль применимы только к их стороне. Этот прием используют и коммунисты. Любой, кто не является левым (в широком смысле), не существует или стоит вне морали. Уж лучше слепое прекраснодушие Поллианны, чем жестокость либерала, ненавидящего всех, кто не входит в число левых, и питающего нежные чувства к любому, кто к ним принадлежит. Таково современное представление либералов о справедливости и добре [NFW 69].
1 Термин, обозначающий приверженцев слепого оптимизма. Назван по имени героини романа Элеанор Портер, которая отличалась специфической формой оптимистического мировоззрения, приучив себя к радости и восторгу по поводу каждого негативного события, которое происходило в ее жизни.
Широкомасштабная дезорганизация общественных собраний началась со съезда Демократической партии в Чикаго в 1968 г. Пока шел съезд, кучка людей что-то там скандировала за стенами, но те и другие не переходили к прямым столкновениям. А вот на съезде Республиканской партии начался сущий ад. Почему? После выборов самым первым значимым общественным собранием стал «Завтрак мира», в котором участвовали конгрессмены, придерживающиеся левых взглядов (Фулбрайт, Макговерн и Джавитс). Почему бастующие студенты набросились на них, а не на республиканцев? По тем же причинам, по которым Форман2 и его «Черный совет» предъявляют требования религиозным организациям, а не потомкам южан-рабовладельцев? Было бы нетрудно их найти и выставить требования им. Почему они этого не сделали? Потому что пошли против религии – вот ответ.
2 Борец за гражданские права, секретарь Студенческого координационного центра ненасильственных действий (SNCC). Четвертого мая 1969 г. выступил с трибуны церкви в Нью-Йорке перед многотысячной толпой и прессой с «Черным манифестом» – официальным требованием ко всем церквям Америки выплатить черному населению США $500 млн репараций. Он открыто призвал афроамериканцев не принимать участия в созидательном труде американского общества, а продолжать борьбу до тех пор, пока белые не заплатят за годы, проведенные в рабстве.
Новые левые извлекают выгоду – это логично и справедливо – из тех, кто разделяет их фундаментальные убеждения. У них нет ничего общего с правыми. Фактически отсутствует предпосылка, на которую можно было сослаться, нет и чувства вины, которое можно внушать. Рядовые республиканцы могут чувствовать себя немного виноватыми – «раз есть такие бедняки, то любой, у кого найдется две рубашки, должен чувствовать себя виноватым». Но это совершенно несопоставимо с виной, которую они могут внушить, если столкнут религиозных лидеров и либералов из конгресса, продвигавших все мыслимые теории, которые активисты пытаются воплотить на практике (включая применение силы, разве что не такое жестокое и не такое открытое). Они не предъявляют южанам обвинений в прошлых грехах, но обвиняют их в том, что вытекает из их нынешних альтруистических и коллективистских убеждений. Например, если религия учит, что все мы должны поддерживать братьев своих, то любые «братья», более бедные, чем остальные, получают право чего-то требовать от других. На последних накладывается моральный долг удовлетворять требования таких людей. Когда мы с Фрэнком [О’Коннором, ее мужем] впервые услышали о выходке Формана, он заметил: «Форман логически прав в своем отношении к религиозным фанатикам. Братья просили именно этого». Либералы и религиозные фанатики напрашивались на появление левых экстремистов вроде Формана и «Черного совета». Если либералы подрывают буквально все, на чем стоит капитализм, почему бы «Черному совету» не выступить против капитализма в открытую?
Если бы я писала статью об этих инцидентах, то назвала бы ее «Власть идей» и посвятила консерваторам. Есть крупные бизнесмены, до сих пор считающие, что идеи не важны, а значение имеет только практическая деятельность. Но чернокожие бунтари – осознают они это или нет – знают, какую власть имеют идеи.
Фулбрайт, Джавитс, Макговерн и прочие узаконили действия студентов-активистов и воинствующих чернокожих и подвели под них базовые предпосылки. Активисты восприняли все буквально и стали действовать соответственно. Обратите внимание на лицемерие одной из жалоб новых левых: они разделяют идеи левого крыла правящих кругов более глубоко, чем любой либеральный конгрессмен во власти. В интеллектуальном плане это марионетки истеблишмента. Они требуют, только чтобы власть поступала так, как говорит. И если альтруистские и коллективистские предпосылки либералов правильны, тогда Форман и воинствующие студенты тоже правы.
К слову, вот еще одно лицемерие либералов: они хотят применять силу, но легально и по-джентльменски – так, чтобы никто об этом не знал. Они хотят быть цивилизованными элитарными защитниками простого человека, который без них беспомощен. Поэтому их так шокируют все эти беснующиеся дикари, жаждущие власти. И они никогда не признают, что создали этих дикарей сами. Их принципы обратились против них самих. В новых левых либералы видят собственное отражение. Новые левые – это чудовище Франкенштейна: адекватное воплощение каждого фундаментального принципа, которого они придерживаются, упорно отказываясь признать его открыто и последовательно. Вот почему либералы так беспомощны [NFW 69].
Да, охотно (хотя и без радости). То, за что выступает Гэлбрейт, – по существу и духу средневековый феодализм. Он обходит полнейшим молчанием вопрос прав (включая право на собственность), словно их никогда не существовало. Он спрашивает, почему частные лица могут тратить свои деньги, как им хочется, не приводя рациональных обоснований своих трат, в то время как всякий раз, когда правительство хочет потратить деньги, оно вынуждено объяснять, на что именно они пойдут. И он утверждает, что каждый человек должен отдавать правительству некий процент своего дохода и ни о чем не спрашивать. А правительство станет тратить эти деньги, как ему заблагорассудится, лишь бы только в бюджетной сфере. Что еще он предлагает? Чтобы мы оправдали социалиста за то, что он отнимает наши деньги и захватывает все больше власти. Его крайне тревожит состояние наших парков; он возмущенно – и очень многословно – пишет о кадиллаках и других роскошествах американцев, которые тем не менее отправляются в загрязненные парки. Так что деньги у вас отнимут, потому что Гэлбрейт считает, что вам нужно больше парков.
Дальше. Гэлбрейт говорит, что, если кто-то хочет купить второй автомобиль, он должен доказать государству, что нуждается в нем. Иными словами, человек, заработавший деньги, не имеет прав на эти деньги, он должен спрашивать у Гэлбрейта или у государства разрешения их потратить. А правительство, которое живет на наши налоги, не должно отчитываться в том, как оно тратит наши деньги, не должно даже советоваться с так называемой бюджетной сферой. Правительство просто решает, что нам нужны парки и школы. (Школы – обычное оправдание, которое приводят либералы.) Гэлбрейт пишет, что состояние наших школ неудовлетворительно, поэтому у нас должно быть меньше кадиллаков.
Конечно, дело не в том, что надо давать больше денег правительству, а в том, чтобы забрать школы, общественные дороги, почту и все экономические вопросы из его рук. Если парки, школы и все прочее, чем занимается государство, действительно находятся в таком плачевном состоянии, как утверждает Гэлбрейт, то верните их частным предпринимателям и ими будут управлять как следует. Но правильный (хотя и отчасти юмористический) ответ Гэлбрейту – если все, кому это по карману, купят себе по шикарному бордовому кадиллаку (или возьмут напрокат на худой конец) и проедутся на них, демонстрируя Гэлбрейту, что это ваши деньги, а не его.
«Общество изобилия» – одна из самых скандальных книг, когда-либо выходивших в свет. Написать такую книгу – его право. Настораживает тот факт, что он не подвергается интеллектуальному остракизму, а вместо этого удостаивается должности в государственном аппарате (к счастью, в Индии) [PVA 61].
Это просто смешно. Мне, конечно, не нравится ни то ни другое. В Prime Time Saturday1 Тома Снайдера был отличный сюжет о Фонде и ее муже [в то время им был Том Хейден] – как они едут через всю страну, охаивая атомную энергию и еще много всего, например бизнесменов. На два вопроса она ответила, что сама не знает, что говорит, – она просто так чувствует. Она не мыслитель и нуждается в руководстве. Она следует за своим мужем. Подразумевается, что ее убеждения определяются не авторитетами. Обычно я ей не верю, но в данном случае, полагаю, она говорит правду. Что же до того, поддерживаю ли я ее идеи, ответом может быть только «нет», причем более категоричное, чем я могу произнести, не скатившись до брани – чего не терплю – или не сломав этот микрофон [ОС 80].
1 Субботняя шоу-программа на канале NBC.
В 1947 г. Айн Рэнд давала показания в качестве добровольного, или дружественного, свидетеля Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности (HUAC) в Вашингтоне (округ Колумбия).
Я ничего не знаю о «черных списках» «красных» деятелей, зато очень многое о «черных списках» консерваторов, составленных «красными». Я последний человек, которому следует задавать этот вопрос, если, конечно, вас интересует правда.
Расследование, в которое я была вовлечена, велось в 1947 г. Это было еще до эпохи Маккарти – так что Маккарти в нем не участвовал. На том слушании десяти «недружественным» свидетелям был задан вопрос об их связях с коммунистической партией, и они отказались на него отвечать. (Их билеты членов коммунистической партии были представлены комитету теми, кто вел расследование.) Другой группой были так называемые «дружественные» свидетели, сочувствующие расследующей это дело стороне, которые давали показания о проникновении коммунистов в среду кинематографистов. Я была одним из таких свидетелей. К сожалению, мне не дали высказать все, что я хотела бы предать огласке. Я единственная давала показания о пропагандистском содержании кинофильмов, а единственный фильм, о котором меня спросили, был совершенно очевидный – «Песни России» [MGM, 1944], – который не надо было анализировать, чтобы доказать пропаганду коммунизма. Я хотела рассказать о более сложных голливудских фильмах, полных коммунистической пропаганды, но меня о них не спросили.
Мне не известно ни о каких «красных», занесенных в «черные списки» Голливуда. Я знаю, насколько можно доверять газетам, что многие, включенные в эти «черные списки», в том числе и «голливудская десятка» (те, кто попал на год в тюрьму за оскорбление конгресса), впоследствии работали в Голливуде под вымышленными именами. У них было достаточно друзей в киноиндустрии, чтобы продавать сценарии под чужим именем, и сегодня большинство из них снова в бизнесе. Но интересовались ли вы когда-нибудь судьбой дружественных свидетелей? Перед отъездом в Вашингтон нас подвергли всем мыслимым формам давления, за исключением физического насилия, главы киностудий, не желавшие, чтобы мы давали показания. Почему нет, если мы были противниками коммунистов? Они не желали выносить сор из избы. Хотели все спустить на тормозах. Представители и адвокаты голливудских продюсеров требовали от дружественных свидетелей держать язык за зубами. Был один человек, которого я не хочу называть [актер Роберт Тейлор], так он, я сама слышала, рассказывал кое-что на собрании консерваторов. Когда его спросили об этом в HUAC, он сказал иное: смягчил острые углы. Я не могу слишком строго его судить, но сама бы так не поступила. И как не задуматься, какое психологическое давление вынудило его к этому.
Заметьте также, что некоторые дружественные свидетели на этих слушаниях были звездами, например Гэри Купер и Роберт Тейлор, – они продолжали работать, потому что левые – самые жадные люди в Голливуде. Все, что им нужно, – это кассовый актер, кем бы он ни был. Так что звезды, участвовавшие в этих слушаниях, не подвергались впоследствии никакому давлению и не попали в «черные списки». Настоящая трагедия случилась с актерами второго плана вроде Адольфа Менжу – он был известным характерным актером, но не звездой. У него всегда была работа, он снимался в различных фильмах. Он выступал свидетелем со стороны обвинения и после этих слушаний уже не мог найти работу. Снялся в считанных фильмах, на маленьких ролях, и, как я слышала, у него начались финансовые проблемы – в общем, он лишился своего положения. Или возьмем Морри Рискинда, знаменитого писателя. (Он написал комедию «О тебе я пою».) В Голливуде он получал 3000 долларов в неделю – в те времена потолок для писателя. Но после того, как выступил дружественным свидетелем, не проработал ни дня. Сценаристы в Голливуде – расходный материал, к ним всегда относились с презрением. Так что писатели, сотрудничавшие с HUAC, пострадали сильнее всех. А начинающие авторы – самые незащищенные работники в Голливуде. Я знаю двоих, кто сотрудничал с HUAC, – Фреда Нибло-младшего, сына режиссера, и Ричарда Маколея. Они были на подъеме, работали отлично, оба – люди семейные и получали 350 долларов в неделю. Насколько мне известно, больше ни один из них в качестве сценариста не работал. Когда я уезжала из Голливуда, Фред Нибло-младший трудился подсобным рабочим на заводе «Локхид» в Калифорнии. Вот что случилось с дружественными свидетелями.
У меня тогда был контракт с киностудией, и мой продюсер [Хэл Уэллис] оказался немного порядочнее остальных. Через несколько лет я сама разорвала контракт, потому что больше не хотела писать для Голливуда. Но не стану распространяться, какой жертвой клеветы и «черных списков» в общественном мнении я была с тех пор. Вы спросили о «черных списках» «красных». Я не знаю ни одного левого, который пострадал бы из-за своих взглядов. И наоборот, не знаю ни одного сторонника капитализма, которому не пришлось так или иначе заплатить за свои убеждения [FHF 67].
Это слишком отвратительная и грязная тема, чтобы говорить о ней, и перед вами одна из жертв. Я бы многое могла рассказать, но на это уйдет не меньше часа. Скажу одно. Все эти проклятые коммунисты похваляются своей храбростью, как Лилиан Хеллман, которая была членом коммунистической партии. Одному Богу известно, сколько людей умерло в нашей стране или в России и в странах, оккупированных Россией из-за идей мисс Хеллман. Невозможно описать то зло, которое причинили коммунисты в 1930-е гг. Начать с того, что они втянули страну во Вторую мировую войну. Что было бы лучшей политикой? Пусть бы Гитлер прошагал по России, как оно и получилось сначала. Пусть две диктатуры сражались бы друг с другом, а потом Запад – Англия, Франция и Соединенные Штаты – прикончили бы победителя. Тогда, возможно, сегодняшний мир был бы безопасным. (За исключением того, что полная безопасность мира зависит от философии, а ни у кого нет правильных идей.) Такие, как Лилиан Хеллман, толкали политику нашей страны влево и направляли на поддержку одной-единственной страны – причем не Соединенных Штатов, а Советской России. Таковы все «жертвы Маккарти». Они или состояли в компартии, или поддерживали ее. Одна женщина не была коммунисткой, но занимала важный пост в правительстве и являлась членом 18 организаций, которые генеральный атторней назвал антиправительственными. Когда Маккарти ее разоблачил, она заявила, что не знала об их подрывной деятельности. И ей хватало совести работать в правительстве. Вот что это за люди.
Чего они требовали, так это права лгать. Никто не наказывал их за то, что они были коммунистами. Люди не хотели связываться с подпольными коммунистами. Они не желали откровенничать и возмутились, когда правительство потребовало под присягой показать, состоят ли они в коммунистической партии или нет. Это никак не противоречило их свободе. Ни у кого нет свободы сознательно вводить людей в заблуждение. Если правительство наказало вас за то, что вы коммунист, другое дело. Но если частные работодатели не хотят нанимать на работу коммунистов – если они, и заслуженно, считают их врагами нашей страны и даже, более того, всего человечества, – у работника нет права лгать на этот счет. А ведь именно этого и хотели бедненькие мученики. Ах, какие они храбрецы! Как вдруг им запрещают лгать голливудским работодателям.
Теперь взглянем на другую сторону медали. В слушаниях в HUAC о Голливуде участвовали «голливудская десятка» – коммунисты – и дружественные свидетели. Я была дружественным свидетелем.
Нас вызвали, чтобы обсудить проникновение коммунистов в Голливуд. (Мой практический вклад касался пропагандирующего коммунизм содержания кинофильмов.) Знаете ли вы, что случилось с дружественными свидетелями? Они лишились работы в Голливуде. Я не стала жертвой, потому что у меня был долгосрочный контракт, который я позднее порвала, чтобы закончить «Атлант расправил плечи». Меня не уволили за то, что я предстала перед комиссией в Вашингтоне. Но я была жертвой много лет – до публикации «Источника» я не могла найти работы в Голливуде. Но «Источник» – это слишком сильно, и после него они уже не могли помешать продюсерам меня нанимать. У Гэри Купера, очень хорошего свидетеля против коммунистов, было имя. Но те, кто не имел имени или контракта, – начинающие писатели и несколько известных писателей-фрилансеров – вскоре после слушаний лишились работы. В течение года большинство из них перестали работать. А некоторые были очень известны. Например, Адольф Менжу был знаменитым актером, но не имел постоянного контракта. Ему стали давать все меньше ролей, и через полтора года он уже не мог найти работы вообще. Морри Рискинд был знаменитым писателем – он написал «О тебе я пою» и массу других киносценариев и театральных пьес. Ему платили 3000 долларов в неделю, и он имел больше заказов, чем мог выполнить. После того как выступил свидетелем обвинения, он не мог найти работу в Голливуде. Самый тяжелый случай, о котором я знаю, – судьба молодого сценариста Фреда Нибло-младшего (сына знаменитого режиссера немого кино Фреда Нибло). Не прошло и года после его выступления на слушаниях, как ему пришлось пойти работать на авиационный завод фирмы «Локхид».
Если хотите сделать что-нибудь гуманное, проведите исследование, что сталось с дружественными свидетелями. Те же самые проклятые коммунисты Голливуда негласно составили чудовищный «черный список». Неужели талантливые люди, на которых был спрос, внезапно лишились своего таланта? Голливудские продюсеры малодушны – они не настолько плохи, как иногда о них говорят, но лишены прочных убеждений и невежественны. Коммунисты пробрались на все важные посты, и дружественные свидетели так или иначе поплатились за свои показания. Об этом никогда не говорят [PO6 76].
Во-первых, я не слышала, чтобы они боялись. Во-вторых, я бы не назвала такой страх параноидальным. Если в какой-то стране царит диктатура – жизнь, труд, будущее человека всецело зависят от правительства, занятого истреблением миллионов, а люди в другой стране боятся ее влияния на свою родину, я бы назвала такой страх рациональным.
Однако оппозиция не предполагает страха перед этим явлением. Если человек противодействует чему-то, что является злом, это не означает, что он боится зла. В разговоре можно употребить слово «бояться» в значении «не одобрять», но не в том смысле, который подразумевает трусость. Например, если я против чумы, можно сказать, что я ее боюсь? Что ж, и да и нет. Я не хочу ею заболеть, но это не трусость. То же можно сказать и о противниках коммунизма. Это не боязнь коммунизма как такового или его власти. Это моральное отвращение – оппозиция злу коммунизма.
Но вот что я скажу. Не так уж много антикоммунистов среди интеллектуалов. Они заменяют серьезное обсуждение лозунгами, отчего может показаться, что они напуганы. Но и не думаю, что это так. Их убеждения нечетки и не рационализированы, поэтому и неэффективны. Но это не страх. Это отвращение, а иногда беспомощное возмущение против колоссального зла [FHF 67].
Возможно, отчасти это так, но не пропаганда является главной причиной. Виноваты не подпольные коммунисты, виноваты наши доморощенные, «патриотично настроенные», чрезвычайно уважаемые американские профессора – особенно философии, общественных и гуманитарных наук. Они пришли к своим идеям без всякой помощи России. Они могли бы неплохо заработать, если бы стали агентами коммунизма, настолько они ценны для коммунистов. Но за ними стоит не эта сила. За ними стоит Иммануил Кант и его последователи и влияние [FHF 71].
1 Имеется в виду Карибский кризис 1962 г. Резкое обострение отношений СССР и США произошло в связи с размещением Советским Союзом ядерных ракет средней дальности на Кубе. Под давлением американской стороны в конце октября 1962 г. ракеты были демонтированы.
Во-первых, мы до сих пор не знаем наверняка, что русские отступили. У нас нет сведений из первых рук. Единственным доказательством стал осмотр находящихся в отдалении каких-то зачехленных предметов на борту кораблей. Это не доказательство. Но допустим, они ушли. Россия в этой ситуации была агрессором. Если она отступила, это лучший выбор для бандита, напавшего первым. Ультиматум президента Кеннеди – первый за 50 лет случай, когда американский президент говорил как президент. Это было великолепно. На сей раз он говорил с Россией как надо. И Россия, как любой агрессор, отступила, когда столкнулась с силой. Но Кеннеди утопил победу в бессмыслице, и мы ничего не выиграли. Он уступил ООН. Поэтому мы ничего не добились, кроме расшаркиваний.
В отношении Вьетнама мы не были агрессорами. Нас втянуло в конфликт некое соглашение вроде женевского или ооновского. Мы пришли туда в соответствии с каким-то договором, если можно верить общим рассуждениям газет, и никаких собственных целей не преследовали. Следовательно, для нас отступление было миротворческим актом. Чего бы нам это стоило! Нелепо думать, будто наша страна не в состоянии победить Вьетнам, и весь мир об этом знает. Но нам не дают применить силу. Нам не позволяют использовать нужные средства, т. е. преследовать вьетконговцев на их собственной территории и т. д. Мы воюем со связанными руками. Призывать Америку уйти из Вьетнама – значит платить за умиротворение слишком дорогую цену. Это самое постыдное решение. Раз мир знает, что физически мы сильны, это означало бы признание морального разложения: будто у нас нет той гордости, которая нужна каждой нации, – уважения хотя бы к собственным мертвым, если больше нам нечего уважать, если нет ощущения, что раз страна втянута в войну, то должна довести ее до конца. Должна победить или потерпеть поражение [FHF 67].
Я не стала бы распоряжаться чужими жизнями. Неправильно ставить меня в положение главнокомандующего. Зададимся принципиальным вопросом: вправе ли индивид защищать себя? Да. Вправе ли страна защищать себя? Да. Являются ли Россия и Китай чудовищами, главная агрессия которых направлена на собственные народы? Да. Если так, мы, безусловно, должны сохранять свое превосходство над ними. В настоящее время нам не следует нападать на них, поскольку ничто не вынуждает нас к этому. Но при малейшей угрозе нападения с их стороны мы должны бороться с ними любыми имеющимися у нас средствами. Это же преступление – позволить убивать американцев, не применяя лучшего оружия, которым мы располагаем [FHF 72].
Я бы сказала «Без комментариев», а потом объяснила, почему не считаю нужным ничего говорить. Я не доверяю Картеру ни на йоту. Во время избирательной кампании было невозможно определить, за что он выступает. И он продолжает ту же «политику», став президентом: совершенно непонятно, что он такое и чего добивается. Весьма вероятно, что и сам он, и цель его – ничто.
По словам одного моего друга (и я склонна считать, что он прав), Картер делает следующее: если его утверждения относительно того или иного политического вопроса тяготеют к одному полюсу политического спектра, то действия будут поддерживать другой. Например, если речи о внутренней политике носят левый характер, но сама политика, к счастью (хотя, возможно, только временно), левацкой не является. С другой стороны, во внешней политике он говорит очень правильно о правах человека, как вдруг на следующий день делает финт и заявляет, что вовсе не собирался отказываться от переговоров с Россией. Я полагаю, не сегодня-завтра он скажет, что русские его неправильно поняли: что он имел в виду права, но не права человека. Я поверю его заявлениям о правах, только когда увижу воочию, что он не собирается и дальше продавать нас России с потрохами. Но можно ли в этом быть уверенным, я не знаю [FHF 77].
Наращивание военной мощи Советов, безусловно, несет угрозу. Насколько серьезна эта угроза, судить не берусь, потому что советское производство настолько неконкурентоспособно, настолько негодно, что не знаю, что произойдет с их атомными бомбами: не взорвутся ли они, прежде чем их погрузят на самолеты. И нам, безусловно, не следует надеяться на их неэффективность. Мы должны поддерживать свою боеготовность, потому что в современном мире любой головорез может направить оружие против нас. Вполне возможно и логично, что Советский Союз окажется более эффективным в производстве орудий смерти, чем в любом другом производстве. Единственное, что не позволит русским начать атомную войну и что останавливает их сейчас, – это, конечно, превосходство Америки. Поэтому мы можем и должны сокращать любые статьи бюджета, кроме оборонной. И хочу добавить, что политика мистера Картера по сокращению производства определенных видов ядерного оружия – это позор. Настоящий позор [FHF 78].
Во-первых, из-за научных открытий ядерное оружие (как и другие виды вооружений) быстро устаревает. Во-вторых, пока Россия производит новое оружие, нам нельзя отставать. Мы должны быть впереди, как и было сначала. Одно из исторических преступлений нашего правительства – оно упустило наше превосходство. Сейчас жалеть об этом нечего – нужно исправлять ошибку. Пока Россия представляет угрозу, мы должны довести свой перевес до двадцатикратного. Да мы лучше взорвем весь мир, чем уступим его России [FHF 81].
Можно и пойти – если можно быть частично беременным, частично аморальным и частично иррациональным. Во всех фундаментальных и решающих вопросах ничего нейтрального не бывает. Встаньте на мои с Аристотелем позиции и заявите: или одно, или другое [FHF 81].
Самое развернутое высказывание Айн Рэнд против воинской повинности см. в статье «Крах консенсуса»1 в книге «Капитализм: Незнакомый идеал».
1 Рэнд А. Капитализм: Незнакомый идеал.
С точки зрения морали никто не может что-либо советовать человеку в подобном выборе. Ему решать. С точки зрения закона запрещено выступать против призыва или не подчиняться ему. Поэтому я не могу ответить на этот вопрос [FHF 67].
Я не могу поддерживать работу, которую не видела. Но сама идея хорошая. Написать своему конгрессмену, защищая свои взгляды, максимально ясно – умный шаг, как и собирать подписи под петицией, если это краткое резюме, выражающее ваш протест против воинской повинности. Но самое главное, каким бы кратким ни было ваше заявление, не забудьте фразу: «воинский призыв – это нарушение прав человека». Многие противники призыва старательно избегают всякого упоминания о правах. Не пишите вместо этой фразы слова «личная свобода» или «личное достоинство». Отозваться о воинской повинности можно и в этом ключе, но в нынешних реалиях это увертка.
Призыв завершается в июне, так что сейчас самое время писать вашему конгрессмену. Конгрессмены читают свою почту; иначе как им узнать, что думает страна. Прессе доверять нельзя. Нынешнее повальное увлечение опросами общественного мнения – это, бесспорно, попытка вытеснить яркие газетные репортажи. Единственная рекомендация: пишите вежливо. Возмущенными письмами, полными оскорблений, вы ничего не добьетесь. Один аргумент лучше десяти наскоков [FHF 67].
Разумеется, нет. Нельзя устранить одно зло другим. Если вы хотите вообще покончить со страной, запретите ее жителям получать прибыль, и мы оглянуться не успеем, как скатимся на уровень остального мира. Снабженцы столь остро нужны во время войны – особенно сегодня, когда идет война технологий, – что и думать нельзя посягнуть на прибыль в сфере военного снаряжения. Только осмельтесь, и вас покинут лучшие умы. Они не станут жертвовать собой ради страны, особенно в условиях такой войны, как война во Вьетнаме.
Я согласна с одним аспектом, подразумеваемым в вашем вопросе. Если люди выступают за воинский призыв, они должны поддерживать и запрет коммерческой деятельности, частной собственности и всех прав. Если вы поддерживаете фундаментальные принципы воинской повинности, то отмените свободу прессы и все прочие свободы, потому что раз отменено право на жизнь, нет оснований для существования каких бы то ни было других прав. К слову, именно за это выступают коллективисты, прикрываясь воинским призывом. Они посягают на наши права, используя призыв как оправдание. Но поскольку человек имеет неотчуждаемые личные права, единственное, что мы должны сделать, – это отменить призыв, а не создавать новые жертвы [FHF 67].
Тем, что консерваторы – если под «консерваторами» мы подразумеваем тех, кто объявляет себя противником огосударствления и сторонником той или иной формы капитализма, – подпорчены альтруистической моралью. Альтруизм и мистицизм – два важных элемента идеологии консерваторов. Для них нет рационального философского обоснования. Так что консерватизм полон противоречий. Невозможно защищать капитализм на основе альтруизма, и им остается или тонуть в противоречиях, или избегать интеллектуальных вопросов, высказываясь за сермяжную правду. Есть, правда, несколько консерваторов-интеллектуалов, но и их высказывания полны противоречий – и не только по отношению к призыву на военную службу [FHF 67].
Неправильно поднимать этот вопрос, пока идет война. Это сложная проблема. Когда люди гибнут на войне, нельзя обещать амнистию тем, кто отказался воевать. Я, однако, не порицаю тех, кто уклонился от призыва, если они поступили так по искренним убеждениям (не обязательно религиозным). Если кто-то отказал государству в праве призывать его на военную службу, он поступил правильно и пойдет за это в тюрьму. Но если толпа бездельников заявляет, что не хочет сражаться на этой войне, потому что не желает воевать с Советской Россией – и все дела! – то они не заслуживают не то что амнистии, их следовало бы отправить навечно в Россию или в Северный Вьетнам за государственный счет [FHF 72].
Я отвечу вам случаем из истории, поскольку не могу вообразить себя Линдоном Джонсоном. Однажды Наполеона спросили: «Государь, вы величайший военный гений среди живых. Как бы вы поступили в такой-то ситуации?» И вопрошающий описал абсолютно безнадежную диспозицию, из которой не было выхода. Наполеон ответил: «Я потому и стал военным гением, что никогда в такую ситуацию не попадал» [FHF 67].
Норма для правосудия – права человека. Я была против войны во Вьетнаме, но мы не виновны ни в какой несправедливости, кроме как по отношению к самим себе. Мы повинны в чудовищном тупом самопожертвовании. Никакой вины перед вьетнамцами за нами нет. Задумайтесь, что творят сейчас они и камбоджийцы. Было ли у нас право, согласно нормам правосудия, вторгнуться во Вьетнам? Если страна не признает личные права собственных граждан, она не может притязать ни на какие права в государственном масштабе или на международной арене. Следовательно, любой, кто хочет напасть на диктатуру или полудиктатуру, имеет на это моральное право, поскольку делает лишь то, что эта страна признает в качестве своей социальной системы. Неправильно нападать на свободную страну, потому что она признает личные права своих граждан [FHF 76].
1 15 октября 1969 г. полмиллиона людей вышли на улицы США с мирным протестом против войны во Вьетнаме.
Это иррационально и аморально, как любой публичный акт в нашей истории. Я против войны во Вьетнаме и выступала против нее все эти годы. Но я не за Вьетконг или одностороннюю капитуляцию Америки. Если ты знаешь, что граждане твоей страны были призваны на службу, воюют и гибнут на войне, то какую бы форму протеста ты ни избрал, не требуй односторонней капитуляции. Не принимай хвалы Вьетконга и не распространяй вьетконговские флаги. Если ты делаешь то, что поддерживает врага во время настоящей войны, ты – убийца. Ты принимаешь на себя вину за гибель каждого солдата во Вьетнаме. Если вы, граждане, принимаете сторону врага, это настолько аморально, что я и названия этому подобрать не могу.
Война во Вьетнаме – ошибка тех либералов и той политики, которые сегодня вышли на передний край в оппозиции войне. Война стала результатом стараний Джонсона и особенно Кеннеди, в котором теперь видят мученика-идеалиста. Но ведь Кеннеди втянул нас в эту войну. Республиканцы и демократы в каком-то смысле равно виновны, но именно демократы начали войну. Взгляните на тексты выступлений Кеннеди и Джонсона по вьетнамскому вопросу. Или углубитесь в прошлое и почитайте, как та же либеральнодемократическая ось третировала любого, кто противился нашему вступлению во Вторую мировую войну, обвиняя в узко понимаемом патриотизме, эгоизме и «изоляционизме». Сегодня же либералы вдруг оказались изоляционистами. Это же очевидно! Если вы заикнулись о том, что придерживаетесь твердых принципов, то хотя бы уважайте своих слушателей. Не считайте их недоразвитыми детьми, не способными понять, что вы поклонник двойного стандарта – можно вступать в войну, чтобы победить фашизм, говорят левые, но не для того, чтобы победить коммунизм. Я полагаю, мы должны воевать с тем и другим или ни с чем.
На мой взгляд, нам следует сражаться с фашизмом и коммунизмом, когда они лезут в нашу страну. Что же до войн за рубежом, давайте посылать военное снаряжение, которое можем себе позволить (не совершая жертвы) всякому борцу за свободу, будь он против фашизма или против коммунизма (которые суть две разновидности государственного тоталитаризма). Но никогда мы не должны жертвовать жизнями американцев ради свободы кого-то другого.
Если хотите помочь, наблюдайте за внешней политикой и следите, чтобы никакая администрация – ни республиканцев, ни демократов – никогда больше не завела Соединенные Штаты в такой тупик. Начните движение в поддержку провозглашенного Джорджем Вашингтоном принципа «никакого втягивания в международные конфликты». Сегодняшние проблемы были созданы неразумной политикой, которой по меньшей мере 50 лет. Вы должны атаковать ее основы. Невозможно решить проблему, просто пожелав, чтобы она исчезла. Нет смысла просто повторять «Я хочу, чтобы наши парни как-нибудь оказались дома». Проблема такова: как окончить войну, не подрывая престиж Америки и не обрекая на истребление тысячи людей, которые нам доверяют, – жителей Южного Вьетнама. Если бы мы не пришли во Вьетнам, то не были бы обязаны защищать ни одну из сторон. Это их страна, пусть сами за нее и воюют. Но раз уж мы туда пришли, обратились к местным жителям за поддержкой и получили ее, теперь было бы чудовищно предать и бросить этих людей, раз у нас еще есть силы сражаться. Мы не должны оставаться там ценой жизней американцев; но просто топать ногами и требовать, чтобы наши мальчики вернулись домой, – значит вести себя как избалованный ребенок [FHF 69].
Это были маменькины сынки, ищущие известности и получившие ее усилиями СМИ. Они не внесли ничего, кроме хаоса и беспорядка. Серьезные проблемы не решаются уличными демонстрациями. Хотите внести какой-то вклад – думайте, убеждайте, распространяйте идеи. Учите, а не сидите на улицах, мешая движению, гнусавя песнопения и шокируя прохожих своим внешним видом. Это не остановило войну во Вьетнаме [FHF 76].
Более полно взгляды Айн Рэнд на войну во Вьетнаме отражены в статье «Уроки Вьетнама» (The Lessons of Vietnam) в сборнике «Голос разума» (The Voice of Reason: Essays in Objectivist Thought).
Это главная причина, по которой людям следует задуматься о тех, кто ими правит. Большинство в любой воюющей стране зачастую ни в чем не виновато. Но, если по недосмотру, невежеству или беспомощности народ не смог сбросить свое плохое правительство и создать лучшее, люди должны расплачиваться за грехи своих властей, как и все мы платим за чужие грехи. И если люди мирятся с диктатурой – как в Советской России или в нацистской Германии, – они заслуживают того же, чего заслуживает их правительство. Нас должно волновать только одно – кто начал войну. Когда это ясно, нет необходимости думать о «правах» этой страны, поскольку она инициировала использование силы и, следовательно, вышла за рамки применимости принципа прав [FHF 72].
Я сделаю вид, что отношусь к этому вопросу серьезно, потому что он откровенно нелеп. Вопрос предполагает, что индивид в стране должен быть защищен от социальной системы, в которой живет и которую принимает – добровольно или против воли, поскольку не покидает страну, – и что другие люди должны уважать его права и сами пасть жертвами агрессии. Это позиция проклятых пацифистов, которые не станут сражаться, даже если на них нападут, потому что им придется убивать невинных. Если бы это было правильно, никому не пришлось бы беспокоиться о политической системе в своей стране. Но мы должны заботиться о правильности социальной системы, потому что от этого зависит наша жизнь – ведь политическая система, хорошая или плохая, создана для нас, и мы за нее отвечаем.
Если мы станем воевать с Россией, я надеюсь, невинные будут уничтожены вместе с виноватыми. Там невинных людей немного, а те, кто есть, живут не в больших городах, а в основном в концентрационных лагерях. Никто не обязан мириться с агрессией и отступаться от своего права на самозащиту из страха кому-то навредить, виновному или невинному. Если кто-то приходит к вам с пистолетом, то вы, если имеете хотя бы толику самоуважения, ответите силой, не задумываясь, кто он такой или кто за ним стоит. Если он готов вас уничтожить, то ваш долг защищать себя [FHF 76].
Источником подобных утверждений является идея, что нации не существуют, а есть только индивиды, и если какой-то бедный, не являющийся коммунистом дурачок в Советской России не хочет вторжения, мы не должны причинять ему вреда. Но кто позволил правительству ввязаться в войну? Только правительство может ввергнуть страну в войну, а правительство оставляют при власти граждане этой страны. Это справедливо в отношении самых суровых диктатур. Даже граждане Советской России, которые не избирали коммунистов, своей пассивностью оставляют власть в их руках. В нацистской Германии избрали своего диктатора, а значит, даже те немцы, которые были против Гитлера, несли ответственность за такое правительство и должны были страдать из-за его действий. Каждый гражданин страны, начавшей войну, отвечает за эту войну. Вот почему граждане должны интересоваться политикой и внимательно следить, чтобы не допустить появления правительства неправильного типа. Если можно было бы усмотреть разницу между действиями правительства и действиями отдельных граждан, зачем вообще была бы нужна политика? Тогда правительства были бы по одну сторону баррикад, занимаясь своими сугубо внутренними делами, а рядовые граждане обитали бы в блаженной идиллии родоплеменного строя. Но это ложная картина. Мы ответственны за свое правительство, и поэтому так важно очень серьезно относиться к политике. Если мы превратимся в диктатуру и на нас нападет более свободная страна, это будет ее право [FHF 77].
Убираться оттуда к чертовой матери и побыстрее. При диктатуре нельзя ни жить, ни сохранять какие-либо ценности сколько-нибудь долго. Ничего иного не остается, только попытаться выбраться. Если весь мир превратился в диктатуру, тогда все, что может сделать человек, это создать подпольную организацию – которую, скорее всего, раскроют за пять минут, – и погибнуть или же совершить самоубийство. Это единственный выбор [FHF 70].
Оказать всю возможную помощь Израилю. Задумайтесь, что поставлено на карту. Никакая страна не имеет морального долга посылать своих людей на смерть ради помощи другой стране. Помощь, в которой нуждается Израиль, – это технологии и оружие. И это отчаянная нужда. Почему мы должны помогать Израилю? Израиль воюет не просто против арабов, он воюет и против Советской России, которая посылает арабам оружие, с тем чтобы взять под контроль Средиземное море и нефть.
Далее, почему арабы выступают против Израиля? (Это главная причина моей поддержки Израиля.) Арабская культура – одна из самых отсталых. Они до сих пор живут практически родоплеменным строем. Их культура примитивна, и они ненавидят Израиль, потому что это единственный плацдарм современной науки и цивилизации на их континенте. Когда цивилизованные люди воюют с дикарями, вы должны поддержать цивилизованных людей, кем бы они ни были. Израиль – страна со смешанной экономикой, тяготеющая к социализму. Но если стоит выбор между силой ума – развитием промышленности на этом заброшенном пустынном континенте – и дикарями, не желающими пользоваться своими мозгами, то всякий, кому не наплевать на будущее цивилизации, не станет ждать, когда правительство что-нибудь сделает. Дайте им в помощь все, что можете. Это первый случай, когда я сама сделала пожертвование на общественно-полезное дело – помощь Израилю в критической ситуации [FHF 73].
1 Форма общественно-политической племенной обособленности, выражающаяся в формировании органов государственной власти на основе родоплеменных связей.
Да, в значительной мере, поскольку это социалистическая страна, к тому же страна, построенная на государственной религии. Идея о том, что определенная народность представляет собой уникальную культуру, безусловно, отдает трайбализмом [FHF 77].
Какими бы правами ни обладали палестинцы – я не настолько знакома с историей Ближнего Востока, чтобы знать причину конфликта, – они потеряли права на все. Не только на землю, но и на человеческое отношение. Если они лишаются земли и в ответ обращаются к терроризму – истреблению невинных граждан, – они заслуживают всего, что могут сотворить с ними любые коммандос, и я надеюсь, что коммандос добьются успеха [FHF 77].
Я ничего не могу сказать об этом – и не только я. Никто не говорит ничего осмысленного. Все расчеты оказываются чьими-то гаданиями, и опять же единственная бесспорно ошибочная политика – это политика мистера Картера. В этом отношении он необычайно последователен [FHF 78].
4 ноября 1979 г. иранские повстанцы напали на посольство Соединенных Штатов в Тегеране и захватили в заложники 50 американцев. Заложники были освобождены через 444 дня.
Никогда не допускать, чтобы страна оказалась в такой ситуации. Это, безусловно, ошибка нашей внешней политики, и на сегодняшний день правильного плана действий просто нет. Слишком поздно. Если мы не применили силу на первый или второй день после захвата заложников, теперь мы уже не можем сделать ничего хорошего, и, чтобы реабилитироваться, потребуются годы [ОС 80].
1 Президент Чили в 1970–1973 гг., демократический социалист, пытавшийся осуществить революционные преобразования в стране.
Чилийцы остались людьми и сделали хорошее дело. На стороне Альенде была треть страны, две трети поддерживали других кандидатов. На этом основании так называемыми мирными демократическими методами он создал диктатуру. Применительно к жизни людей в Чили это означало, что меньшинство имело право отбирать собственность и свободу у двух третей населения страны. Но ни у кого нет права на социализм. Даже если люди настолько тупы, чтобы проголосовать за социалиста вроде Альенде или нациста вроде Гитлера (который выиграл выборы с более высоким процентом голосов, чем Альенде), никто не вправе голосовать за порабощение других людей – как не вправе и делать это силой. Следовательно, если Альенде попытался что-то подобное сделать в своей стране, я уважаю чилийцев за то, что они вовремя это заметили. Конечно, это не значит, что люди, сменившие его у власти, – сторонники капитализма. Уверена, что нет. Если уж в Соединенных Штатах нет ни одного политического лидера, выступающего за капитализм, откуда им взяться в Латинской Америке? Но по крайней мере это не коммунисты и не сторонники альянса с коммунистами. Это не так уж много, но все же лучше, чем Альенде, в случае если новые лидеры не создадут диктатуру, встав на один с Альенде моральный уровень [FHF 73].
Пока что я не верю этим россказням. Мне нужны сведения из более надежных источников, чем левоэкстремистские. С учетом того, что я все-таки знаю о хунте, я бы сказала: они не представляют, что делают. И сомневаюсь, что они многого достигнут, потому что страна слишком красная. Но все-таки они лучше, чем правительство Альенде [FHF 74].
Если вы больны, поможет ли вам более тяжелая форма болезни? Взаимозависимость мира – как раз такая болезнь. Все западные страны видят друг в друге источник повышенного риска и паразитов, и Соединенные Штаты остались единственной опорой, хотя и их силы подточены. Первый шаг в решении проблемы – разорвать все обязательства с иностранными государствами и потребовать выплаты всех долгов. Если бы США получили даже часть денег, которые мир – и особенно Европа – им задолжал, уже на следующий день у нас началось бы Возрождение. Проблема в том, что денег не существует. Есть только потребители, зашедшие на пути к диктатуре дальше нас. Чем меньше мы будем связаны с другими странами, тем богаче станем [FHF 74].
У них пресс-секретари лучше. Если серьезно, я этому не верю. Статистика ничего не доказывает. Я скорее поверю, что все они ходят на головах – тому есть некоторые свидетельства, – чем в их высокую эффективность, потому что лучшие люди уже покинули эту страну. Я думаю, Швеция движется в сточную канаву, если еще туда не угодила [FHF 76].
По-моему, мистер Киссинджер – один из самых омерзительных и бесчестных госсекретарей в нашей истории – главным образом из-за его философских взглядов. Он поклонник и последователь Меттерниха, который воплощает худший из европейских подходов к внешней политике и власти [FHF 76].
Безусловно, этично, если американский бизнесмен продает товары нашему правительству, как этично вообще его существование. Он не может принимать моральную ответственность за действия или политику, над которыми не властен. Деньги государства – действительно экспроприированные богатства. Тем не менее моральная вина лежит на правительстве и поборниках налогообложения, а не на бизнесменах. Это не его забота (я говорю о бизнесмене) – думать об источнике государственного бюджета. Но его дело – политическими методами повлиять на государственную власть и налогообложение, чего сегодня, к сожалению, бизнесмены не делают.
Иметь ли ему дело с иностранными правительствами – другой вопрос. Нужно смотреть по ситуации, в зависимости от характера конкретного правительства. Совершенно аморально торговать с Советской Россией, как и с нацистской Германией или любой другой диктатурой [FHF 78].
Это сугубо технический вопрос. Отвечу так: да, если в эмбарго есть необходимость. Если диктатура, например Куба, является угрозой для свободной страны (в качестве базы Советской России), если налицо угроза войны, то правительство имеет право наложить эмбарго и запретить бизнесменам вести с ней дела.
Но есть лучший подход. В XIX в. правительству не приходилось запрещать бизнесменам вести дела со странами, подобными южноамериканским диктатурам. Вместо этого правительство просто отказывалось защищать граждан, связавшихся с таким режимом. Правительство рассуждало так: если вы имеете дело с диктатурами, то действуете на свой страх и риск. И если бизнесмен так и поступал, дела у него шли не слишком хорошо. В нынешние времена это применяется по преимуществу к тем бизнесменам, которые сотрудничают с Советской Россией. К сожалению, крупные компании помогли Советской России окрепнуть экономически. Подробнее об этом читайте у Энтони С. Саттона: «Западная технология и советское экономическое развитие: 1917–1930 гг.» (Western Technology and Soviet Econimic Development: 1917–1930) – это замечательная книга о начальном периоде экономических отношений американского делового мира с Советской Россией. Там описано, как американские бизнесмены помогали развивать российскую промышленность и в результате потеряли все [FHF 70].
Они позорны, потому что лицемерны. Предполагается, что мы должны снизойти до комплекса неполноценности малого народа, поступившись собственными достижениями. Панамский канал – великое завоевание Америки. Первоначальный контракт затрагивал не только юридические вопросы: Панама была создана при помощи Америки, именно это позволило ей отделиться от Колумбии. Затем американцы избавили перешеек от малярии. До появления там американцев все усилия были бесполезны.
Сегодня вопрос заключается не в том, насколько важен для нас этот канал и собираемся ли мы строить другой. Цена вопроса – крайне унизительный удар по американским достижениям. Даже защитники этой политики говорят, что речь идет о чисто символическом акте, о том, чтобы смягчить комплекс неполноценности Южной Америки. Но и нам следует оберегать свое достоинство – мы этого заслуживаем. Нет никаких причин отдавать Панамский канал [FHF 78].
Южная Африка находится в крайне тяжелом положении. Она напоминает карикатуру на ошибку западной цивилизации в целом. Южной Африкой управляют мистики-консерваторы. У них даже есть закон, запрещающий атеизм, что, на мой взгляд, хуже их политики расизма при всей ее гнусности. Любопытно, что апартеид создали в Южной Африке не бизнесмены, а либеральное правительство. Белые бедняки приняли эти расистские законы. Капиталисты Южной Африки боролись против них (хотя, как обычно, не слишком умно), поскольку расистские законы вредили бизнесу. Белая рвань породила апартеид, который наносит ущерб всем и каждому. Однако расколоть страну на множество племен и истребить белых – это не выход. Фактически для страны, так сильно запутавшейся в своих проблемах, вообще нет решения. Перефразируя Наполеона, решение заключается в том, чтобы не попадать в такое положение. Не знаю, как поступить с этой пороховой бочкой – конфликтом, в котором не правы обе стороны [FHF 78].
Все зависит от того, что вы понимаете под этим словом. Национализм как основа мировоззрения, т. е. позиция «это моя страна, и плевать, права она или нет» без критической оценки, – это шовинизм: слепая, коллективистская, расистская привязанность к своей стране, вызванная одним лишь фактом, что вы здесь родились. В этом смысле национализм – серьезное заблуждение. Но правильно понимаемый национализм – как преданность человека своей стране в силу одобрения ее основ, принципов и социальной системы, а также культуры – нормальная взаимосвязь между представителями одной нации. Именно разделяемая всеми культура и восхищение ею позволяют мирно существовать человеческому обществу. Но страна и ее система должны завоевать это признание. Такую преданность надо заслужить [FHF 67].
Америка – это страна, где соблюдаются права человека. Должна была Америка терпеть рабство? Конечно, нет. Почему же терпела? На заседаниях Конституционного конвента и спорах вокруг Конституции виднейшие теоретики предлагали немедленно отменить рабство. Они бы так и сделали, но пришлось идти на компромисс с другими членами Конвента, и этот компромисс со всей очевидностью привел к катастрофе – Гражданской войне. Если вы верите в права человека, то институт рабства – чудовищное противоречие. К чести Америки, о чем никогда не упоминают ее ненавистники, многие погибли в борьбе за отмену рабства. Столь высокое значение они этому придавали. Рабство было противоречием, но прежде, чем критиковать страну, вспомните, что рабство являлось наследием политики и философии не только Европы, но и всего остального мира. Зачастую чернокожих продавали в рабство другие чернокожие. История не знала такого понятия, как права человека. Соединенные Штаты основаны на этом принципе, и, поскольку люди придерживались американской философии в политике, они постепенно должны были отменить рабство, даже ценой Гражданской войны. Кстати, если вы учите историю, то знаете, что в XIX в. вслед за Америкой рабство или крепостное право отменили все страны цивилизованного мира. Что отменило его? Капитализм, а не альтруизм или какая-либо форма коллективизма. Мир свободной торговли не мог сосуществовать с рабским трудом. Такие страны, как Россия (самая отстающая), освободили рабов без давления со стороны, лишь в силу экономической необходимости. Никто не мог конкурировать с Америкой экономически, продолжая использовать рабский труд. Таково было освобождающее влияние Америки.
Я не собираюсь обсуждать голословные претензии американских индейцев к нашей стране. Я верю, и на то есть причины, самому недоброжелательному голливудскому изображению индейцев и тому, как они обходились с белым человеком. Они не имели никаких прав на страну лишь потому, что родились на этой территории, а затем вели себя как дикари. Белый человек не завоевывал эту страну. И вы расист, если спорите с этим, потому что это означает, что вы верите, будто люди имеют право на что-то в силу расовой принадлежности. Вы верите, что, если кто-то родился в замечательной стране и не знает, что с ней делать, он все равно имеет на нее право собственности. Не имеет. Поскольку у индейцев не было понятия о собственности и праве собственности – у них не было оседлого общества, господствовали кочевые племенные «культуры», значит, не было и прав на землю. И не было причин давать им права, которых они не понимали и которыми не пользовались. Несправедливо нападать на страну, которая уважает (или хотя бы пытается уважать) права человека. Если вы это сделали, значит, вы агрессор и морально неправы. Но если «страна» не защищает права, если группа соплеменников находится в рабстве у своих племенных вождей, с какой стати уважать «права», которых они не имеют и не уважают? То же относится и к диктатуре. Граждане там имеют личные права, но страна не имеет никаких прав, так что любой имеет право захватить ее, потому что права человека в этой стране не признаются. Ни человеку, ни стране не удастся и рыбку съесть, и косточкой не подавиться – нельзя требовать уважения прав индейцев, когда у них нет понятия прав и уважения к правам. Но допустим, они были прекрасные невинные дикари – хотя такими они, безусловно, не были. За что они боролись, противясь белому человеку на этом континенте? За свое желание продолжать примитивное существование; за право оставлять часть земли в неприкосновенности – никого сюда не пускать, чтобы они могли жить как животные или пещерные люди. Любой европеец, который нес с собой элемент цивилизации, имел право занять этот континент, и прекрасно, что некоторые так и поступили. Сегодняшние индейцы-расисты – те, кто проклинает Америку, – не уважают права человека.
Что же касается интернирования американцев японского происхождения в Калифорнию, это делали не защитники капитализма и американских ценностей, а прогрессивные либеральные демократы Франклина Д. Рузвельта [PWNI 74].
В принципе, следует уважать святость контракта, заключенного между людьми. Я не уверена насчет контрактов между нациями, это зависит от характера и поведения другой нации. Но я против того, чтобы применять контрактное право к американским индейцам. Я рассматриваю этот вопрос в статье «Обобществление “прав”»1. Если группа людей или народ не уважает личные права, то не может и притязать ни на какие права. Индейцы были дикарями, соблюдали жуткие племенные законы и ритуалы, включая знаменитую «индейскую пытку». У подобных племен прав нет. Любой имел право прийти на эту землю и взять все, что сможет, потому что поступал бы с дикарями так, как сами индейцы поступали друг с другом, т. е. применяя силу. Мы ничего не должны индейцам, кроме памяти о чудовищных злодеяниях, которые творили они. Но допустим, есть свидетельства, что белые плохо обращались с индейцами. Это было ужасно, и я об этом сожалею. Но в истории нашей страны это исключение. И случившееся не дает индейцам никаких прав. Взгляните на их историю, взгляните на их культуру, взгляните, как они обращались с собственным народом. Те, кто не признает личных прав, не могут рассчитывать ни на какие права или на уважение своих прав [FHF 76].
1 Рэнд А. Добродетель эгоизма.
Конечно, нет. Не возлагайте на американское общество ответственность за преступления худшей и самой отсталой части страны – Юга. Американский Юг никогда не был примером капитализма: здесь сложилось аграрное феодальное общество. Именно эта часть страны создала рабство и имела наглость отделиться и вступить в войну ради сохранения рабства. (Это пример того, когда у людей нет права отделяться.) Америка пережила Гражданскую войну, чтобы освободить рабов. Принципы Декларации независимости впервые в истории человечества дали личные права каждому человеку, независимо от расы [FHF 77].
1 Аллан Бакке, белый мужчина 32 лет, подал иск к Университету Калифорнии, который отказал ему в приеме, ссылаясь на то, что в таком возрасте они принимают на обучение только людей, принадлежащих к национальным меньшинствам. Суд удовлетворил его иск, рассматривая такое решение университета как проявление дискриминации.
Оно напоминает дело Де Фуни, о котором я писала. [См. «Обесценивание нравственности» (Moral Inflation), часть III, The Ayn Rand Letter, вып. 3, № 14, 8 апреля 1974 г.] Я поддержала Де Фуни и точно так же поддерживаю Бакке. Если человек не расист, он не должен поддерживать квоты, являющиеся дискриминацией наоборот. Квотирование по расовому признаку – зло в любом виде, всегда и везде, независимо от целей. Позитивная дискриминация – это зло. Она никому не приносит пользы, не улучшает судьбу национальных меньшинств. Она лишь дает работу, покровительство и влиятельность лидерам национальных групп, причем заметьте, только национальности, сумевшие организоваться, что-то от нее получают (если, конечно, это можно назвать выигрышем). Это движение столь же антиамериканское и несправедливое, как все нынешние движения, и я уповаю, что Верховному суду хватит смелости запретить его раз и навсегда. Раз уж установили, что цвет кожи для нас не имеет значения, значит, так оно и должно быть [FHF 78].
Я горжусь чернокожими, которые пришли сюда, и теми, о ком знаю сама, что они интересуются объективизмом, потому что сегодня им гораздо труднее сберечь свое достоинство и оставаться индивидуалистами, чем любой другой группе. Но ваш своеобразный вывод совершенно некорректен. Я не расистка; я не пытаюсь обращаться к определенным этническим группам. Меня интересуют только люди и их мозги. Ваше утверждение, что чернокожие недостаточно интересуются объективизмом, оскорбительно для них. Надеюсь, вы ошибаетесь [FHF 78].
Я ярая антифеминистка, потому что это фальшивое движение. Начать с того, что оно имеет марксистско-ленинские корни. Они хотят и рыбку съесть, и косточкой не подавиться. Феминисты желают «независимости» для женщин – независимости за государственный счет, оплачиваемой налогоплательщиками. И у кого вырванной? У мужчин, на равенство с которыми притязают. Но мужчины утвердились в нашей стране без помощи правительства. Если женщины хотят равенства – и конечно, в перспективе так и будет, – то они должны добиться его сами, а не при помощи паразитической группы давления [FHF 78].
Я против, потому что это опасное, крайне опасное излишество. Конституция (без поправок к ней) не проводит никакого различия между мужчинами и женщинами. Когда Конституция говорит о правах, она подразумевает равные права для мужчин и женщин. Затем на усмотрение штатов оставляют принятие определенных законов, которые признают физические, психологические различия между мужчинами и женщинами. Эти различия действительно существуют. Они не интеллектуальные, не моральные и не являются основанием для разницы в правах. Эти различия психологические. Поправка о равных правах хочет отменить этот факт реальности. Например, она хочет, чтобы женщин призывали в армию – и я надеюсь, призыв не обойдет ни одной феминистки. Правда, страна тогда проиграет войну. Политическая власть, которую амбициозные лидеры групп влияния могут извлечь из такой поправки, прикрываясь борьбой за равенство, – огромная опасность. Вот почему нельзя обременять Конституцию подобными вывертами [FHF 76].
Я последний человек, кто стал бы это делать. Я мужской шовинист [FHF 81].
Нет! Я отрицаю порочную идею, что разумный выбор целей невозможен. Она уничтожила этику. Все, что я писала, посвящено доказательству обратного. Цели не выбираются иррационально. Мы выбираем свои цели путем размышления – или гибнем. «Этика объективизма»1 излагает суть моей позиции по вопросу целей и средств [FHF 69].
1 Рэнд А. Добродетель эгоизма.
Нет. Субъективизм – одна из причин компромисса. Злом является измена ценностным основам и основополагающим принципам – конечный результат компромисса. Раз вы пошли на компромисс и продолжаете в том же духе, вам будет все труднее вернуться к своим ценностям [NFW 69].
Спросите этого человека, почему у него такая слабая иерархия ценностей, что любовь к собаке компенсирует массовое истребление людей. Вы оспариваете его знание морали. Но такие заявления – в том духе, что Сталин был добр к своим внукам, что считается положительным моментом (хотя он таки убивал родственников), – это рационализации, смысл и цель которых я рассматриваю в «Культе нравственной серости»1. Они выражают стремление убежать от абсолютизма морали.
1 Рэнд А. Добродетель эгоизма.
Главный вопрос здесь, как вывести моральное суждение – сопоставить конкретные пороки и добродетели – а это вопрос сложный. (В дальнейшем я утверждаю важность абсолютизма морали и точного нравственного суждения.) Можно сделать только примерные оценки. Мы можем сказать, какого рода пороки настолько ужасны (например, диктатура), что никакие другие поступки этого человека не будут считаться добродетельными. Другая сторона медали приносит еще больше сложностей: нет такой добродетели, обладание которой позволяет вам сказать о человеке, что независимо от того, что он делает, вы простите ему деяние и продолжите считать его добродетельным. Иерархия устроена иначе. Если у человека есть основные добродетели, от него требуется большее – нормы ужесточаются [NFW 69].
Моя этика не основывается на заботе о выживании человечества вообще. Автор вопроса так прочно привязан к коллективистским предпосылкам, что, когда слышит о нравственных нормах, защищающих человека, предполагает, что это относится к коллективу – всему человечеству. Объективистская этика изучает рациональные требования выживания одного человека – отдельного человека как такового. Коллективное выживание человечества не является содержанием нравственных вопросов.
Далее, «человечество» – коллективное наименование, обозначающее совокупность живущих людей. Нет никакой самостоятельной сущности под названием «человечество». Если человек правильно проживает собственную жизнь, это единственный вклад в судьбу человечества, который он может сделать. Любое другое понимание будет коллективистским. В этом смысле человек ничего делать для человечества не должен [ОЕ 62].
Ваше замечание иллюстрирует ошибку, заключенную в предыдущем вопросе (автор которого считал, что этика применима только к человечеству в целом), и является красноречивым доказательством того, почему человеку нужны руководящие нравственные ценности для его личного счастья и выживания, а не для всего человечества.
Исходя из предпосылки, заключенной в этом вопросе, счастье невозможно. Поскольку человек предположительно испытывает страх, поскольку не знает, как быть, и ждет указаний, он стремится к «счастью» как бегству от этого ужаса. Как он поймет, что счастлив? Никак. Если человека мучает нерешительность и ему нужна руководящая сила, значит, он не подошел осознанно к выбору собственных ценностей. Если человек не представляет, каковы его правила жизни или цели, он не может быть счастлив, что бы ни делал. Как не может он и понимать смысл или характер своих действий или реакций. Нельзя решить проблему, спросив себя:
«Как мне жить в таком состоянии и быть счастливым?» Человек не может нормально жить, если вечно колеблется. Он должен определить, каковы его ценности и почему он их выбрал, а затем понять, какой цели хочет достичь. Когда выбрана главная цель, она послужит ему руководством при построении всей иерархии ценностей. Пока главная цель не объединила его ценности, он не может ни быть счастливым, ни понять, что сделает его счастливым [ОЕ 62].
Я понимаю под ним преследование разумного частного интереса каждого индивида. Я имею в виду, что главная цель нашей жизни – добиться собственного счастья, а не жертвовать собой ради других или другими ради себя. «Эгоизм» требует жить, руководствуясь суждением собственного разума, и обеспечивать себя своим трудом, ничего никому не навязывая [NC 69].
Он потерял сразу несколько смыслов, прежде всего тот факт, что его личный интерес не определяется тем, что ему хотелось бы сделать. Чтобы определить свой рациональный интерес, нужно учесть в решении все, что относится к делу. Первое, в чем ему следовало отдавать себе отчет, – это мысль об ограблении. Чтобы преследовать свой личный интерес, нужно признавать такое же объективное право за своей тетушкой. Если же он решает преследовать свой интерес, не уважая ничьих других интересов, то переходит от объективной морали к гедонистическому потаканию своим прихотям. Если так, то он сам себя дисквалифицировал – его требование заключает в себе противоречие. Если он хочет разумно служить своему личному интересу, то должен признать, что основания, на которых он обосновывает собственное право на личный интерес, распространяются и на всех остальных людей. Невозможно подвести рациональную базу под лишение тетушки ее собственности [ОЕ 62].
Рациональность и невмешательство – вот кратчайшая формулировка. Вы не сторож брату своему. У вас нет и не может быть обязательств, которых вы не приняли сами. Вы ответственны только за собственные действия. И будете отвечать за любой вред, который причините другим. Вам придется отвечать за любые отношения с другими людьми, которые вы завязали, и за каждый контракт, который разорвали в одностороннем порядке. Вам придется держать слово. У вас нет права перекладывать на других свою ношу или последствия своих ошибок, неудач или прихотей. Иными словами, вы не вправе делать других людей своими жертвами и не должны быть их жертвой.
Любая помощь, которую вам захочется оказать другим, должна быть вашей личной привилегией, но не моральным – и, безусловно, не правовым – долгом. Хотите помогать другим – помогайте, пока можете себе это позволить, пока это ваш добровольный выбор и пока вы не объявляете это своей добродетелью или обязанностью. Помогать другим хорошо, только если вы помогаете им в силу ценности, которую видите в них. Если вы видите, как борется с судьбой талантливый человек, и хотите помочь ему деньгами (и можете себе это позволить), то это не жертва, а благой поступок согласно моей этике. Но не следует помогать тому, кто страдает из-за собственных пороков. Помогая ему, вы одобряете его аморальность, а это зло [FF 61].
Это неописуемое зло. Он невозможен для наивного человека, пытающегося быть альтруистом добровольно, и возможен для палачей, навязывающих альтруизм. Невинный человек не может исповедовать альтруизм – пока не прыгнет в первый же кипящий котел, чтобы обеспечить каннибалов ужином. Пока человек жив, он не может быть альтруистом. Но задумайтесь, что могут сделать палачи – получатели альтруистической жертвы. Альтруизм – единственное оправдание, к которому прибегает любая диктатура – те же нацистская Германия и Советская Россия. И сегодня в Америке об альтруизме начинают говорить всякий раз, когда стремятся к чему-то аморальному или незаслуженному. В этом смысле альтруизм все-таки возможен, что доказывают океаны крови, проливавшейся на протяжении всей истории человечества [FHF 72].
Объективизм утверждает следующее: никогда не жертвуй чем-то более достойным ради менее достойного. Но в вашем примере есть ошибка – предположение, будто во власти одного кандидата сделать уступку другому. Претенденты на одну и ту же работу не решают судьбу друг друга. Понятие жертвы применимо только к их работодателю: он имеет возможность пожертвовать более достойным кандидатом. Именно он должен решить, после того как объективно оценит обоих, кто кажется ему лучшим, и дать работу ему. Это не значит пожертвовать менее достойным соискателем. Если вам отказали – не признали за вами определенные заслуги, – это не означает, что вас принесли в жертву.
Так что ваше решение забрать свое заявление базировалось на ложной предпосылке, что вы обязаны обеспечить занятость вашему коллеге, поскольку вы считаете его лучшим. Это альтруизм наоборот. Альтруист обычно говорит: «Если ты лучше, пожертвуй собой – пусть работу получит слабейший, ведь ему она нужна больше». Но в вашем примере вы становитесь альтруистом по отношению к лучшему. Вы преследуете интересы своего соперника и работодателя и принимаете на себя их обязанности – а это необоснованное расширение ваших полномочий. Вы не можете отвечать за поддержание жизни или бизнеса другого человека. И вы не должны жертвовать собой ради более достойного коллеги или для того, чтобы работодатель получил лучшего сотрудника.
Не рассматривая вопрос о самопожертвовании, я хотела бы указать на ошибку в вашем подходе в этом примере. Способности человека нельзя точно измерить, как предполагает ваш вопрос. Если нет явного неравенства – когда один претендент очевидно превосходит другого, – невозможно измерить качества каждого подходящего претендента на работу так, как предполагаете вы. Вы не можете определить, действительно ли другой кандидат лучше вас. Если вы можете объективно доказать, что он явно лучше, вам не следует претендовать на этот пост. Чтобы избежать подобных конфликтов, не старайтесь получить работу, если знаете, что другой человек, более знающий и имеющий более высокую квалификацию, выполнит ее лучше. Не требуйте того, чего не заслужили. Но если вы уверены в собственной квалификации, то не обязаны оценивать малейшие оттенки превосходства или несовершенства остальных кандидатов. Делайте все возможное, преследуйте собственный интерес и дайте такое же право другим. Но печься об их интересах – не ваша обязанность [ОЕ 62].
Моральное обязательство сохранения собственной жизни не подразумевает выживания любой ценой. Но ваш первейший моральный долг, если вам угодно так его называть, – долг перед собственной жизнью, потому что это единственная жизнь, которой вы распоряжаетесь, единственная, которую можете прожить, и единственная, по поводу которой этика дает вам рекомендации. По той же причине, по которой вы должны ценить свою жизнь, вам следует ценить и человеческую жизнь как таковую. Я бы даже сказала, что жизнь животного имеет определенную ценность, которую человек должен уважать. Но это не значит, что вы должны одинаково ценить жизнь всех людей без разбора или обязаны жертвовать собственной жизнью ради других. Следует разумно подходить к жизни каждого человека, разделяющего ваши ценности.
Теперь что касается второй части вашего вопроса. В метафизическом смысле мы никогда не оказываемся в положении, когда жизнь целого народа зависит от самопожертвования одного человека. Если бы это было возможно (в жизни, а не на страницах коллективистской беллетристики), то мы обитали бы в другой вселенной, и законы нашего существования были бы иными. Конечно, если человеку приходится погибать в борьбе за свободу, как во время Американской революции, – это другое дело. Такой человек не умирает за народ. Я почитаю людей, погибших за свободу в прошлом, и воздаю им честь, выражая надежду, что они отдали жизнь за собственную свободу. Поскольку их смерть послужила к нашей выгоде, мы должны ценить то, что они совершили; но они не обязаны были становиться мучениками ради нас [ОЕ 62].
Это пример того, что я называю «вопросом о спасательной шлюпке» – моральные построения в духе «Что должен сделать человек, если он с другим человеком оказался в спасательной шлюпке, которая рассчитана только на одного?» Прежде всего, любой моральный кодекс должен основываться на метафизике – на взгляде на мир, в котором живет человек. Но человек живет не в спасательной шлюпке – не в мире, где должен убивать невиновных, чтобы выжить.
Даже как писатель я с трудом могу придумать ситуацию, когда человек должен убить невиновного ради спасения собственной жизни. Я могу представить, как он убивает человека, угрожающего ему. Но допустим, некто живет при диктатуре и должен замаскироваться, чтобы спастись. Иначе его арестует гестапо или ГПУ. И он должен убить случайного прохожего, чтобы завладеть его плащом. В таком случае этика не может подсказать, как поступить. При диктатуре – под принуждением – этики не существует.
Этика заканчивается там, где начинается пистолет. Лично я считаю, что человек, отнимающий чью-то жизнь, аморален. Но формально как исследователь этики я бы сказала, что в подобных ситуациях никто не может дать рецепт правильного поступка. Вот мой ответ на вопрос о спасательной шлюпке. Нравственные законы неприменимы к подобным ситуациям, потому что только жизнь – основа, на которой должен базироваться моральный кодекс. Что бы ни выбрал человек в этом случае, он будет прав – субъективно. Два человека могут принять противоположные решения. Не думаю, что я смогла бы убить невинного, если бы моя жизнь была в опасности. Но, думаю, убила бы и десятерых, если бы опасность угрожала жизни моего мужа. Однако такие ситуации возможны только при диктатуре, и это одна из причин не жить при ней [FHF 68].
Нет. Это одно из заблуждений господствующей сегодня этики – альтруизма, который утверждает, что человек должен приносить себя в жертву другим. И служение другим – нравственное оправдание жизни человека. Это заставляет думать, что жить в соответствии с собственными суждениями позволяет лишь особая сила. Но в действительности все, что вам нужно, – это честность, независимо от уровня вашего интеллекта или дарований.
Если человек живет для других (т. е. действует иррационально) или жертвует собой ради других, это психологически настолько тяжело, что никому не под силу этого вынести. В качестве доказательства заметим, что большинство людей сегодня живут в нищете – и психологической, и экзистенциальной [NC 69].
Рациональное мышление предполагает, что вы понимаете характер и последствия своих действий и знаете, в чем состоит ваш разумный интерес. Рационально мыслить не означает решать по своей прихоти, будто все, чего вам захотелось, является вашим личным интересом. Некоторые так и поступают, но это не значит, что это рационально. Действовать рационально означает не руководствоваться только своими эмоциями или прихотью.
Рациональное мышление требует признания прав человека. Этика не основывается на прихоти, категорическом императиве или откровении. Она базируется на том простом факте, что человек руководствуется своим разумом. Все, чего человек хочет или в чем нуждается, нужно произвести, и человеку нужны знания, чтобы это сделать. Разум дает эти знания. Если вы, зная это, решаете, что не хотите существовать благодаря разуму и производству, а хотите вместо этого прибегнуть к силе – поскольку вы физически сильнее и предпочитаете грабить или порабощать других, – то вы разрушаете основы для оправдания собственного существования. Вы виновны в иррациональном противоречии. Единственное, согласно чему вы можете заявлять права на жизнь, – это те же основы, что поддерживают права на жизнь любого человека. Если вы требуете для себя исключения или двойных стандартов, то не сможете рационально обосновать свое требование.
Более того, уважающий себя человек не желает получать незаработанное. Он не примет от других ничего, полученного путем принуждения, будь то преступление или государственная власть и законы. Такой человек взаимодействует с людьми на равных – посредством торговли. И еще: разумный человек планирует свою жизнь на годы вперед. Психологически разница между рациональным человеком и правонарушителем заключается в том, что человек рациональный думает, планирует и действует на перспективу, и чем более неврастеничен и нечестен человек, тем уже круг его интересов. Плейбой или пьяница – искатель удовольствий, неспособный видеть дальше своего носа, – будет действовать иррационально. Но человек рациональный никогда не придет к выводу, что в его интересах грабить и убивать, потому что знает, что люди ответят ему тем же.
Если рассматривать этот вопрос на уровне государств, то разумные эгоистичные народы не начинают войн. Кто развязывал войны в истории? Вудро Вильсон, гуманист-реформатор, втянул Америку в Первую мировую войну, чтобы обеспечить миру демократию. Франклин Делано Рузвельт вверг страну во Вторую мировую войну, чтобы спасти мир и подарить всем четыре свободы. И в том и в другом случае положение дел в мире после войны стало несравнимо хуже, чем до нее, причем именно в тех аспектах, которые хотели улучшить гуманисты. Усилилось порабощение народов, возникли новые диктаторские режимы, выросли нищета и страдания. Но что самое важное, за всю историю человечества – от египетских фараонов до Джона Ф. Кеннеди – никогда не было диктатора или потенциального диктатора, который строил бы структуру власти на фундаменте эгоизма или прав человека. Только альтруистская мораль позволяет диктатору превращать людей в рабов. Диктатор должен предложить людям некую цель и повелеть им пожертвовать ради нее собственными интересами. Вспомним Гитлера: если вы прочтете «Майн кампф» (Mein Kampf) или любые нацистские издания, то удивитесь, насколько там много альтруистических лозунгов, не отличимых от коммунистических. Они презирают индивидуализм и «буржуазный» эгоизм. И что они требуют от германского народа? Служить стране, жертвовать собой, растворять собственные интересы в великом национальном, расовом целом и т. д. Я упомянула Кеннеди, потому что он внушает мне большую тревогу. Очень плохой знак, когда кандидат в президенты говорит, что собирается призвать к жертвам, даже не объясняя, ради чего.
Любая диктатура использует альтруистскую этику, чтобы заставить людей становиться жертвами или хотя бы наполовину жертвами. Но, если кто-то утверждает, что у вас есть право жить для себя, но нет права делать жертвой никого другого, можете быть уверены – это не диктатор. Никакой диктатор не продержится у власти и даже не придет к ней, если станет говорить человеку, что он имеет право на собственную жизнь и что государство ни к чему не может его принуждать. Попробуйте представить, в порядке упражнения в научной фантастике, как бы диктатор смог добиться власти и затем править, не используя альтруистскую этику. Это невозможно. Декларация независимости, которая по определению воплощает объективистскую мораль, говорит, что человек имеет право на собственную жизнь, собственную свободу и достижение собственного счастья. Служение другим там не упоминается. Заметьте, какое из этого выросло потрясающее, благоденствующее общество. Этого, думаю, достаточно, чтобы вас убедить [FF 61].
Как философа оцениваю низко. Я категорически не согласна с его основополагающими принципами. Оценивайте философа по основополагающим принципам его философии – метафизике и эпистемологии. Ницше был субъективистом и иррационалистом. Экзистенциалисты называют его своим предтечей, и это во многом справедливо. Ницше, признавая ценность разума, считал его вторичным; главный инструмент суждения человека – его инстинкт, или голос крови. Нет ничего более противоречивого, чем субъективист, объявляющий себя индивидуалистом. Индивидуалист – это по сути своей человек, мыслящий самостоятельно. Субъективист – человек, не считающий нужным мыслить, желающий, чтобы им управляли чувства и «инстинкты». Чтобы выжить, он должен паразитировать на других. А «индивидуалист-паразит» – это противоречие. (См. статью «Фальшивый индивидуализм»1.) Кстати, именно поэтому субъективисты не могут противодействовать коллективизму. В политическом отношении Ницше был, пожалуй, самым бесплодным мыслителем. Некоторые коллективисты, те же нацисты, даже провозгласили учение Ницше своим философским оправданием. Это несправедливо, но некоторые пассажи из его работ действительно можно использовать для оправдания существования тоталитарного государства (правда, другие его высказывания этому противоречат). Наконец, Ницше был против капитализма и презирал рынок [IBA 62].
1 Рэнд А. Добродетель эгоизма.
«Гуманизм», как и «демократия», – слово, которым можно назвать что угодно. Если вы, как и некоторые другие, имеете в виду веру в способность человека стоять на своих ногах, следовать собственным ценностям и строить свою судьбу, тогда «гуманизм» надо считать базовым принципом объективизма, и только объективизм может воплотить его в жизнь. Однако словом «гуманизм» также обозначают и другой принцип, согласно которому каждый человек – сторож брату своему, и если вы преуспели или сделали нечто рациональное, то должны быть наказаны ради блага тех, кто (не по своей вине или же из-за намеренного мошенничества) не добился ничего. В этом смысле нет философии, более оппозиционной гуманизму, чем объективизм [PVA 61].
О том, что мы должны другим, читайте в статье «Этика чрезвычайных ситуаций» (в книге «Добродетель эгоизма»). Но позвольте мне пояснить, что означает в этом контексте слово «равнодушие». Ваш вопрос предполагает, что народ – некое коллективное целое, которое может испытывать такие эмоции, как любовь, ненависть и равнодушие. Следовательно, это вопрос с подтекстом – он предполагает коллективистский взгляд на общество и человеческие отношения. Народ не может быть ни любящим, ни равнодушным, потому что не существует такой сущности, как народ, – есть просто группа индивидов. Индивиды могут быть равнодушными, но к народу подобные понятия неприменимы. Применительно к идее коллективного действия со стороны общества нужно задаться вопросом, кто проявляет равнодушие и кому именно придется страдать, чтобы других людей не коснулось «равнодушное» поведение. Ничто не мешает представителям нации – они могут составлять в ней как большинство, так и меньшинство – лично помогать кому бы то ни было. Ничто не мешает им проявлять сострадание, жалость или любое другое чувство по их желанию и направлять свои деньги для помощи тому, кому они хотят помочь. Но нет нравственного принципа, согласно которому некие любители излишеств должны проявлять сострадание за счет состояния, жизни и усилий других людей. Ни у кого нет права удовлетворять свою прихоть «не быть равнодушным», силой отбирая собственность другого человека – который может иметь достаточные основания для проявления равнодушия – и отдавая ее беднякам (заслуживают они такой помощи или нет), по отношению к которым этот «Робин Гуд» хочет быть неравнодушным. «Равнодушие», если это слово имеет какое-то значение в социальном смысле, означает «нейтральность». И речь здесь идет о правах и справедливости, а не о любви или бессердечии.
Нет ничего плохого в том, что человек помогает другим, при условии, что он не считает это своим моральным долгом. Это не может быть моральным обязательством, поскольку никто не должен считать себя жертвенным животным. С юридической точки зрения человек вправе так себя воспринимать, если хочет. Но объективистская этика сочтет это абсолютно аморальным [APM 62].
Прискорбно, что вы используете уважаемое когда-то понятие «волонтерская деятельность» лишь применительно к благотворительности. В благотворительной деятельности нет ничего плохого, если она частная и добровольная – но не публичная, не полуофициальная и не навязанная путем шантажа, как работа в Корпусе мира. Работа Корпуса мира не приносит никаких результатов, но создает негативный образ Америки. Более того, у чиновников Корпуса мира есть выражение, которым они описывают психологию волонтеров по их возвращении в Америку: «шок возвращения» (так говорят и об астронавтах, возвращающихся на землю). Что вызывает этот шок? Эти несчастные альтруисты заявляют, что вступают в организацию из желания помогать слаборазвитым народам. Они трудятся в тяжелых условиях или как великие белые проповедники несут слово Божие дикарям, а в награду по возвращении в Америку ожидают высоких постов в правительстве или частных компаниях. Вот оно, бескорыстие! [FHF 67]
Мое главное возражение – литературного характера. Я против дурных метафор вроде «семьи всех людей». Они опасны, если принимать их всерьез. Приравнять человечество к собственной семье означает превратить оба понятия в бессмыслицу. Можно стремиться работать на свою семью, потому что это ваша семья и ваш выбор. Это может сделать вас счастливее, так как обеспечить свою семью – вы в силах. Но человечество не семья. За все время своего существования оно никогда не вело себя как семья – разве что, пожалуй, как самая худшая разновидность семьи. К тому же вы ничего не можете контролировать и ничего не можете изменить в том, что происходит с человечеством. Вы не в состоянии интересоваться буквально каждым представителем человеческой расы – ведь людей миллиарды. И не в состоянии заботиться обо всех людях так же, как заботитесь о своей семье. Вы ничего не можете сделать для них. Но подобные метафоры позволяют вам делать что-то ради них. Вы можете их поработить и лишить возможности жить собственной жизнью. Все, что на деле вы можете дать человечеству, – это предоставить каждого его собственной судьбе [FHF 67]
Это не мой долг, это мой выбор. Почему я его сделала? Если я хочу жить в обществе, где уважаются мои права и где я вольна добиваться собственного счастья, то не могу переложить на других заботу по созданию такого общества. Если я могу что-то сделать для его создания, я должна это сделать. Это относится ко всем людям, которым не безразлично, в каком обществе они живут. Безусловно, в моих интересах жить в свободном обществе, а не при диктатуре. Поэтому я добиваюсь реформирования общества в первую очередь ради себя самой, а во вторую – ради тех, кого ценю. То, что я делаю, послужит и во благо человечеству – таково следствие любого рационального достижения, – но в этом моя цель [FHF 67].
Это не мое имущество, чтобы им распоряжаться [FHF 74].
В широком смысле, да. Я не считаю, что в первую очередь люди должны беспокоиться о других. Каждый человек прежде всего должен интересоваться собственной жизнью и сделать все для того, чтобы подготовиться к жизни в обществе. Студент колледжа еще не вполне развит и не имеет возможности оказывать помощь кому бы то ни было. Помощь другим не должна являться целью его жизни. Это не нравственный долг. Если он сможет позволить себе оказывать помощь другим людям, ничем не жертвуя, это не будет ошибкой. Но обычно к этому времени он может помогать беднякам уже не своим трудом, а деньгами.
К слову, я не очень-то верю, что бедняки – жертвы социума. Не среда формирует человека. Иначе человечество не выжило бы. Самая плохая среда в нашей стране – роскошь по сравнению с условиями, в которых живет остальной мир. Если человек не может выбраться из нищеты, значит, в любой другой точке мира он жил бы так же. Это не значит, что бедняки порочны. Есть среди них и жертвы неудачи – они заслуживают поддержки. Что можно сделать для них? Добровольные пожертвования со стороны тех, кто может себе это позволить. В нашей стране достаточно денег, и она всегда была щедра на благотворительность – по правде говоря, слишком щедра. Благотворительные организации могут нанимать профессиональных социальных работников для помощи бедным. Но не дело взваливать помощь другим на какого-нибудь молодого властолюбца или самоотверженного альтруиста, который даже еще не сформировался как личность [FHF 67].
Не бывает людей бесталанных. Каждый, кто пользуется своим умом, одарен в соответствующей мере. Не нужно проявлять излишних амбиций и претендовать на большее, чем можешь постичь и создать собственным умом. Но нет такого явления, как бесполезное человеческое существо, – если только он сам себя таким не сделал. Нет и такого явления, как «маленький человек». Но, допустим, имеется группа людей с ограниченными умственными возможностями, которые действительно беспомощны. Если вы озабочены их судьбой, значит, должны стать более ярым защитником исключительных людей, чем я (если только это возможно), потому что только благодаря работе лучших умов и лишь в свободном обществе эти беспомощные люди (если они вообще существуют) смогут выжить. Они не выжили бы в более примитивном обществе. Они могут выжить только в индустриальном обществе, которое защищает свободы.
Но разве кто-то имеет право на нашу заботу, внимание и сочувствие лишь потому, что он посредственность? Если есть беспомощные люди – а это ваши собственные слова, не мои, – с какой стати ими интересоваться? Нужно интересоваться людьми талантливыми, умными, трудолюбивыми, целеустремленными, которые хотят делать свое дело и чего-то добиться в жизни. Таково подавляющее большинство американцев [FHF 72].
Что вы думаете об Альберте Швейцере1?
1 Врач, миссионер, философ, лауреат Нобелевской премии мира.
Говоря словами Говарда Рорка, я о нем не думаю [FHF 67].
Я вовсе не противница социальных работников вообще. Например, мои герои Говард Рорк и Питер Китинг – оба архитекторы. Хорошие и плохие люди есть в любой профессии. Но кто действительно вызывает у меня неприязнь – это социальные работники коллективистско-альтруистского типа (как Кэти в «Источнике»). Люди такого типа часто встречаются, но это не значит, что все социальные работники являются комплексующими мелкими тиранами.
Но почему вы спрашиваете меня о врачах и медсестрах? Полагаю, дело вот в чем: раз я считаю, что люди не должны быть жертвенными животными, вы решили, что я против любой профессии, связанной с помощью другим людям. Врачи и медсестры крайне необходимы, а чтобы стать тем и другим, нужно очень много умений и знаний. (Я бы не отнесла бы их к категории социальных работников.) Но я отрицаю проникнутую коллективизмом и государственным централизмом идею, что деятельность врачей нужно регулировать и контролировать (например, с помощью федеральной программы медпомощи престарелым) на том основании, что они нужны людям. Я не оскорбляю врачей, приравнивая их к жертвенным животным. Квалифицированные врачи заслуживают тех денег, которые получают. Никакой хороший доктор не идет в медицину ради альтруистической помощи другим людям. Он идет в медицину, чтобы победить болезнь. Он ученый. Он рожден, чтобы жить – а не чтобы помогать другим, жертвуя собой и ненавидя свою работу. Такие врачи не могут никому помочь [FHF 68].
Ответ заключен в самом вашем вопросе: «видимое бескорыстие». Хорошие врачи и медсестры не бывают бескорыстными. Они вынуждены быть эгоистичными, чтобы стать профессионалами высокого класса, из чего не следует, что они равнодушны к благополучию своих пациентов. Они занимаются своим профессиональным делом не ради пациентов, не в порядке самопожертвования, а потому, что эта профессия им интересна. Они не более бескорыстны, чем любой другой участник рыночных экономических отношений. Если вы продаете книги или работаете официантом, то должны удовлетворять своих клиентов, поддерживая высокий уровень обслуживания и предлагая значимую ценность. Если представления клиентов о стандартах обслуживания совпадают с вашими, вы совершаете сделку, и каждая сторона преследует собственную выгоду. Все вышесказанное касается и врачей. Поскольку они решают вопросы жизни и смерти, то часто оказываются в чрезвычайно некомфортных условиях – скажем, их могут разбудить среди ночи. Но поскольку их цель – здоровье человека, то с их стороны мчаться спасать пациента – это не жертва. Если врач скажет: «Я поиграю в покер еще полчасика и приду, когда закончу партию», – значит, он не любит свою профессию, не говоря уж о своих пациентах [FHF 70].
1 Американский психолог, основатель гуманистической психологии.
Я написала кучу работ об альтруизме. Я изучила работы таких экспертов в этом вопросе, как Платон, Кант, Гегель и Маркс, и оспорила их аргументы. Меня не интересуют «аргументы» Маслоу, хотя я их знаю. Все это настолько маргинально – примитивно и не по делу, – что все его доказательства не более чем пустые высказывания.
Вы можете говорить все что угодно в мое отсутствие, но не приписывайте мне приверженность к типу людей, которых рисует Маслоу. Люди, которые мне по душе, описаны в моих романах и кое-кто из них действительно существует. (Я могла бы быстренько назвать их имена.) Никаких других «любовей» попрошу мне не приписывать [FHF 70].
Откуда вы знаете, сколько получает каждый лектор? В любом случае вашей главной ошибкой является предположение, что единственная ценность, которую человек может извлечь из любой деятельности, – материальная выгода и что, стало быть, каждый, кто хочет выступать перед публикой, интересуется только высоким гонораром. Это означает очень низко оценивать свой личный интерес. Публичные выступления – тяжелая работа, за которую никто не возьмется только из-за денег, потому что работы слишком много и на ней не озолотишься.
Альтруистичны ли мои мотивы? Нет. В любой нормальной сделке вы руководствуетесь принципом обмена: вы даете определенную ценность и получаете определенную ценность. Ваш вопрос предполагает, что если я не зарабатываю на лекциях состояние (но я зарабатываю иными способами), то, значит, меня не интересует распространение моих идей. Это означало бы, что я не заинтересована в свободном обществе и осуждении зла в отличие от своей аудитории. Такое противоречие исключено. Если бы я на него согласилась, то как лектор не стоила бы и цента.
Я выступаю за свободу мышления и знаю, как ею распорядиться, потому и борюсь за сохранение этой свободы в нашей стране в течение всей своей жизни – и даже после нее. Мне нет дела до потомков в целом. Но интересен каждый свободный ум или независимая личность, которая родится в последующие столетия [FHF 73].
Да. Государственное регулирование порождает безработицу. Неважно, что станется с вашим работодателем, – если сегодня вы лишаетесь работы, почему вы должны защищать его и голодать? Невозможно нести личную ответственность за то, что является ошибкой правительства. В любом случае, когда правительство создает проблемы, которые принуждают вас к роли мученика, вы имеете моральное право воспользоваться деньгами, которые вам предлагают, при условии, что не распространяете идеи, создающие эту проблему [РО10 76].
По-моему, это чудовищно, как и все, что делается ради поддержки или выгоды неспособных, отстающих и неполноценных, причем непомерной ценой. Отсталых нельзя подпускать близко к детям, которые не могут – и не должны – контактировать с ущербными человеческими существами. Когда дети вырастут, то смогут обратить на них какое-то внимание, если их это заинтересует. Но это трагическое зрелище ни в коем случае не должно представать перед ними в детстве, и уж точно его нельзя трактовать как пример того, что они обязаны «искупить» [FHF 81].
Я много лет твержу, что, прежде чем помогать беспомощным – которым мы мало чем сможем помочь, – нам следует обеспечить детей талантливых – юные дарования, которые остро нуждаются в поддержке. Им не нужна финансовая помощь. Им нужны свобода и частные школы, где они могли бы развиваться максимально быстро, поскольку их не тянули бы назад единые для всех нормы, рассчитанные на среднего ребенка. Люди, предпочитающие помогать умственно отсталым и пренебрегающие или даже мешающие талантам, – это самые несправедливые и злые люди на земле [FHF 73].
Человек – это живое существо; жизнь начинается с момента рождения. Эмбрион – потенциальный человек. Вы можете возразить, что с медицинской точки зрения эмбрион является живым уже в шесть-восемь месяцев. Не знаю. Но ведь ни одна женщина в здравом уме и не станет делать аборт на таком сроке, это чрезвычайно опасно для нее. Так что природа служит интересам обоих.
О моем отношении к абортам читайте в статье «Живая смерть» (Of Living Death) [перепечатано в сборнике «Голос разума» (The Voice of Reason)]. Я за аборты, за контроль над рождаемостью, за секс ради секса как абсолютное право обеих сторон. Право реально живущего человека стоит выше права любого потенциального человека. Я никогда не поставлю знака равенства между потенциальным и действительным. Более того, если вы заявляете, что потенциальный человек имеет право на жизнь, тогда все мы совершаем убийство в любой момент времени, который проводим не в постели в попытках зачать ребенка [FHF 71].
Потому что я поддерживаю личные права, и никакое государство, общество или человек не имеют права диктовать женщине, как ей распорядиться своей жизнью. Эмбрион еще не начатая человеческая жизнь, и одно из самых отвратительных мошенничеств на сегодняшний день совершают противники абортов, когда называют себя «защитниками жизни», выступая за права эмбриона – нерожденного существа – и отказываясь признать права живого человека – женщины (а если уж на то пошло, и отца) [FHF 73].
При рождении. И позвольте мне ответить на неозвученную подоплеку вашего вопроса, поскольку она очевидна. Факт рождения – вещь абсолютная, и до этого момента ребенок не является самостоятельным живым организмом. Он – часть тела своей матери. При рождении ребенок становится индивидуумом и получает права, связанные с самой природой человека. Вплоть до момента рождения ребенок физически является собственностью матери. Утверждают, что еще до рождения в какой-то момент ребенок обретает сознание. Не знаю, это вопрос к ученым. Но бесспорно следующее: у человеческого эмбриона нет даже зачатков нервной системы первые несколько месяцев (три месяца, мне кажется) беременности. С этого момента можно предположить наличие у эмбриона сознания. На этом сроке и аборт становится опасным для матери. Природа, очевидно, более последовательна и великодушна, чем некоторые идеологи. Но до этого времени нет никаких разумных, нравственных или хотя бы полугуманных аргументов к запрещению аборта. Только средневековый схоласт самого худшего толка может защищать подобную точку зрения. Запрет абортов – преступление против всех женщин и особенно против тех, которые умирают в каждый год действия запрета на аборты. Потому что, если официально аборты запрещены, женщины идут к шарлатанам, которые делают аборт в антисанитарных условиях. Вот к чему ведет социальное лицемерие. Кусок ткани – эмбрион – не может иметь прав. Ну не странно ли, что идеология, отрицающая права совершеннолетних людей, так озабочена правами нерожденного кусочка плоти? [FHF 67]
Отказ от аборта в таком случае – не пример альтруизма. Это практически отклонение от отклонения. Это психологическая бездна, из которой выходит альтруизм, но не в чистом виде.
Альтруизм – убеждение, что человек должен жить для других. И он не требует жертвовать любым человеком ради умственно отсталого. (На самом деле многие альтруисты высказались бы за уничтожение таких детей, потому что они не могут принести пользу обществу.) Например, коммунисты являются альтруистами. Они хотят поработить и сделать жертвами всех и каждого, потому что считают (или делают вид), что это принесет пользу всем в будущем. Это лишь временная жертва. И по крайней мере декларируемое (а у молодежи, возможно, и разделяемое) убеждение, что жертвы приносятся ради общего блага, так что имеет место хотя и ошибочная, порочная, но все же предпосылка добра.
Противодействие таким абортам не преследует никакой благой цели. Мотив сторонников запрета – вовсе не общественное благо. От альтруизма их позиция отличается как раз убеждением, что ценностью является жертва как таковая – жертва ради жертвы, а не ради чьего-либо блага. Конечно, это косвенное следствие альтруизма, но не альтруизм в чистом виде. Не каждый, кто проповедует альтруизм или поддерживает его, займет такую позицию. И говорить, что это разновидность альтруизма, – много чести. Эта позиция в моральном отношении намного хуже.
Всякий, кто рассуждает об умственно отсталых, знает, что недоразвитые дети не способны сами о себе позаботиться. Он знает, что родители такого ребенка (и прежде всего мать) будут прикованы к нему пожизненно. Если об этом помнить, альтруизм в сравнении с таким фактом становится едва ли не образцом нравственной чистоты. Приносить умственно здорового в жертву умственно неполноценному – неописуемо, это жертва без адресата. Такое решение даже большее зло, более метафизический взгляд на жизнь, чем альтруизм. Его цель – не заставить человека жертвовать собой ради другого, а просто заставить человека пожертвовать собой. И чем бессмысленнее жертва, тем лучше.
Утверждение, что нельзя разрешать аборт и в том случае, когда должен родиться умственно отсталый ребенок, – это даже не поклонение бездумности, а ненависть к уму. А это не одно и то же. Если кто-то говорит, что умственно отсталым надо помогать и, следовательно, все ресурсы общества следует направить на их обучение, – это поклонение бездумности. Но противодействие таким абортам – принесение в жертву прав живого человека тому, что даже не является сущим. Это поклонение небытию. Ужас весь в том, что эта позиция рассматривает использование дефективного зародыша как инструмента порабощения и уничтожения людей, наделенных разумом. Это именно так, поскольку речь идет не о сознательном существе, а о чем-то, что не является ни человеком, ни животным, и нельзя даже сказать, что сторонник таких взглядов защищает права умственно отсталых. В этом случае он оказался бы в аду на полступеньки выше. Хотя есть колоссальное зло в тех, кто почитает полудурков выше гениев, в этом есть нечто благовидное – они защищают беспомощных. Но когда кто-то хочет отстаивать желания нерожденного ущербного существа, знайте – он руководствуется не поклонением эмбриону и не жалостью к менее одаренным. Его мотив – ненависть к разуму.
Но речь идет не только о разуме. Здесь ненависть к разуму очевидна. То, что сторонник этой позиции стремится найти способ поработить ум – это бесспорно. Но главный мотив – ненависть к человеку и его счастью. Ненависть к уму – только трамплин. Такой человек не хочет, чтобы люди были счастливы, и знает, что без ума нет счастья для человека.
Это ненависть к реальному человеку, рационализацией которой занимается альтруизм. Конечно, не каждый альтруист человеконенавистник. Пожалуй, так считали в Средние века невежественные люди, да и в наше время некоторые юнцы порой придерживаются мнения, будто жертва может послужить всеобщему благу. Но если задуматься над этим, вы скоро распрощаетесь с подобной идеей. При низком уровне развития личности (если человек живет в условиях Средневековья) предположение, что если мы будем чем-то жертвовать ради других, то сделаем друг друга счастливыми, не лишено благовидности. Когда жизнь беспросветна, человек не знает, что ему делать. Но поддерживать появление на свет изуродованного, не похожего на человека существа и вынуждать живого нормального человека жертвовать собой, чтобы ухаживать за ним, – совсем иное дело. Это явное зло.
Что особенно жутко: люди, отстаивающие эту позицию, не проявляют никакого сочувствия к родителям (особенно к матери). Во всех случаях «нормального» (не являющегося патологией) альтруизма, если и требуют самопожертвования от той или иной группы людей, выдвигают причиной разумную надобность (например, беспомощность детей). Но умственное (в отличие от физического) уродство – это кошмар, с которым приходится жить, а для матери – еще и неизбывный кошмар, потому что именно ее ребенок – не человек. Жестокость такого отношения еще и в том, что в этом случае абсолютно не считаются с чувствами умственно здоровой матери. Заставлять ее жить ради безумного ребенка, которого невозможно сделать нормальным человеком, – это каторга, жертва, не имеющая смысла. Собственные ценности и шансы человека на счастье при этом уничтожаются [NFW 69].
Это очень порочная разновидность лжи. Есть много ситуаций, когда вы не обязаны отвечать, особенно в семейной жизни. Если вы не согласны со своими родителями – причем вы никогда не пытались их переубедить – и не хотите, чтобы они чувствовали себя несчастными, не отвечайте или, если вас принуждают, скажите самый минимум. И это нормально. Вы поступаете хуже, по моему мнению, если соглашаетесь обсудить проблему, но не говорите всей правды. Это скорее вводит в заблуждение, чем обычная ложь, которая сама по себе достаточно плоха. Особенно скверно требовать честности, когда сам вводишь другого в заблуждение. Вот почему присяга, которую приходится принимать в суде, так мудра: вы обязуетесь говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды [РО8 76].
Нет. Чье-то несчастье – неподходящий критерий, критерий эмоциональный, и на его основании нельзя решать, что делать. Не следует лгать родителям ради того, чтобы не разбились их розовые очки. Им нужно или сказать правду, или отказаться отвечать на вопрос. Например, если они подозревают, что у вас любовная связь, а вы не хотите этого признавать, скажите, что предпочитаете не обсуждать этот вопрос. Не утверждайте: «Нет, я образец добродетели», – поскольку это идет вразрез с вашими убеждениями. То, что это сделает вашего родителя или друга несчастным, не причина врать им.
Единственное исключение (которое в данном случае не относится к делу) – это сокрытие врачами правды от пациентов. Бывают случаи, когда пациент, не зная, насколько серьезно он болен, имеет больше шансов поправиться. Судить об этом должен доктор. Но вопрос здесь не в том, делать или не делать пациента несчастным. Счастье – не оправдание нечестности [РО9 76].
1 Рэнд А. Атлант расправил плечи.
Вы процитировали слова Голта. (Правда, они принадлежат не Голту, а доктору Феррису, но это справедливые слова.) Голт имел в виду санкцию в философском плане: не принимайте идеи своих врагов; не подлаживайтесь под нынешнюю тенденцию; не пытайтесь оправдать сегодняшние идеи какими-либо скрытыми мотивами. Но что вы имеете в виду, спрашивая, как отказать злу в поддержке, не лишившись свободы? О какой стране вы говорите? Дела в Соединенных Штатах не настолько плохи, чтобы вы потеряли свободу, отказавшись разделять идеи своих врагов. Если вы имеете в виду налоги, то это куда менее важно. Не этим вы поддерживаете нынешнее правительство. Вы поддерживаете его всякий раз, когда молчаливо принимаете лозунги или идеи коллективизма, альтруизма и государственного тоталитаризма [РО12 76].
Я очень внимательно слежу за тем, чтобы не поддерживать ни одну группу, и скорее обижу безвинных неофитов, изучающих объективизм, чем выражу одобрение хотя бы одному виновному. В интеллектуальных вопросах это важно. Почему они изучают объективизм, если, конечно, они это делают? Пока они на деле не изучат объективизм, им слишком рано делать заключения относительно морали. Вы перестаете быть студентом, когда вам больше не приходится ссылаться на имя своего учителя. Они не помогают объективизму.
Нет ничего плохого в том, чтобы использовать мои идеи, при условии, что вы отдаете мне должное. Вы можете сделать из идей какой угодно замес – противоречия будут на вашей совести. Но зачем ссылаться на кого-то, с кем вы не согласны, чтобы распространять собственные заблуждения или фальсификации?
Итак, что подразумевается под словом «святой»? Если религиозный деятель, то это не имеет никакого отношения к объективизму – атеистической философии. Но это слово употребляется и в мирском смысле: «святой» означает человека с идеальной моральной репутацией – нравственного героя, – то именно этого требует объективизм от своих последователей и «новобранцев». В нравственном смысле мне нужны только святые, и никто больше. Этот путь открыт для любого человека, который на это способен.
Никакие слова, не сказанные мной, не являются какой бы то ни было формой отражения объективизма. Если вы хотите знать, что такое объективизм, узнайте об этом от меня и из моих публикаций. Никто не вправе говорить за меня – а если он не желает говорить сам за себя, то вы знаете, что о нем думать [FHF 71].
Я не читаю эти письма, но мои сотрудники знают инструкции и выполняют их. Я не отказываю в подписке тем, кто не согласен со мной, – это их упущение. Но я делаю это, если письма грубы и оскорбительны. Это вопрос не идеологии, а воспитания. Я отрицаю современное представление о воспитании и не считаю для себя возможным вступать в диалог с кем-то или обслуживать кого-то, что не умеет вежливо выразить свое несогласие со мной [FHF 71].
Никогда не извиняйтесь за свои мысли и не оценивайте их за меня заранее [NFW 69].
Не переходите на личности, пожалуйста. Вы не психолог, а я здесь не для того, чтобы проходить психоанализ. Вы можете спорить с моими идеями, но не можете судить о моем эмоциональном состоянии. Кроме того, вы ошибаетесь [FHF 69].
Позвольте объяснить, чем неправомерен вопрос этого человека и почему я не стану отвечать ему. Некоторое время назад был небольшой скандал в Вашингтоне с участием Гамильтона Джордана, который оскорбил жену посла Египта. Посол высказался очень мудро: «Тот, кто повторяет оскорбление, оскорбляет меня». Вот мой ответ на вопрос этого человека. Он не имел никакого права повторять мне эту отвратительную ложь – ни с глазу на глаз, если он знает меня, ни тем более публично. Мои взгляды недостаточно широки, чтобы терпеливо выслушивать любую гадость.
Итак, я отвечу всей аудитории. Любой, кто знаком с моими сочинениями или лекциями, знает, что я даю более отчетливые, продуманные и логичные обоснования своих взглядов, чем любой другой на сегодня – любой в буквальном смысле [FHF 78].
Я была бы счастлива ответить на этот вопрос, если бы его задал кто-нибудь другой, в ином контексте. Но он был задан так, что я не стану отвечать из принципа. И вот почему. Если вы видели, что заявления Самуэльсона, уничижительны, зачем выносить их на публику и оглашать при мне? Вы работаете распространителем идеи или агентом Самуэльсона, хотите вы того или нет. Фактически вы спрашиваете: «Такой-то и такой-то набросился на вас и вашего друга. Что вы думаете о своем друге?» Я не стану делиться с вами своим мнением о мистере Гринспене в таком контексте. Что до Самуэльсона, вы и сами могли бы догадаться, что я о нем думаю, просто прочтя его высказывания [FHF 68].
Я не спорю с мистиками. Я никогда не отвечаю на клевету National Review и по тем же причинам не стану отвечать вам. [Автор вопроса извиняется и говорит, что он не собирался клеветать.] Поскольку вы извинились, то смягчу свой ответ и укажу, в чем заключается клевета. Назвать мою философию, которая требует только разума, догматической – что означает «произвольно принимающей на веру» – самая неприкрытая клевета. Если вы сделали это ненамеренно, поверю вам на слово, но в дальнейшем будьте предельно осторожны с источниками вроде National Review [FHF 70].
Я действительно утверждаю, что не следует пытаться переубеждать родителей. Это не означает, что вы вообще не должны обсуждать с ними идейные вопросы. Но не пытайтесь их обратить в свою веру. Родители могут относиться к вашим идеям нейтрально или даже одобрительно. Но если они их не воспринимают, то, пока они не навязывают вам свои идеи, не пытайтесь переубеждать их. Неважно, правы вы или нет, они всегда будут видеть в вас, своем ребенке, маленького мальчика или девочку. Родителям по психологическим причинам практически невозможно увидеть в своем ребенке полноценного взрослого. Для родителя вы вечный малыш, в котором только что начала проклевываться личность. Неважно, насколько вы зрелый человек и правильно ли родители обращаются с вами, память о крохе остается всегда. Вообразите, что эта кроха вдруг начинает чему-то учить своего родителя. Родитель, если он приличный человек, всегда считает, что должен руководить своим ребенком, и вдруг ребенок все переворачивает с ног на голову и пытается руководить им. Это слишком трудно воспринимать разумному человеку. Это расстроит ваших родителей, и вы будете виноваты.
Всегда старайтесь помнить, как родители воспринимают вас, а также о том (если они не чудовища, которые и правда встречаются, хотя и редко), что они вам нужны. Просто чудесно, если оба они важны для вас как в личностном плане в силу того, что они оказались вашими родителями, так и в интеллектуальном – в силу общности взглядов. Но если они не разделяют ваши убеждения, не ваше дело порицать их. Вы можете выразить несогласие и вежливо аргументировать, почему вы придерживаетесь других взглядов, но не надо оглашать свой приговор. Вы можете вынести суждение мысленно, но не говорите родителям: «Я считаю, что вы заблуждаетесь, нечестны и действуете иррационально». Это плохой способ вести разговор с кем бы то ни было, а по отношению к родителям – еще и ненужная и неразумная жестокость. Ясно изложите родителям свои взгляды и дайте им возможность добровольно их разделить. Если они желают продолжить обсуждение и хотели бы попробовать переубедить вас, продолжайте разговор. Если же нет и если продолжение лишь заставляет их чувствовать себя беспомощными и сбивает их с толку, оставьте их в покое.
Однако вы не должны позволять родителям навязывать вам свои идеи. Тут играет роль возраст. Если вы уже достаточно выросли, можете себя обеспечивать и не зависите от финансовой помощи родителей и если они требуют от вас серьезных идеологических уступок, то покиньте их дом и поддерживайте с ними дружеские отношения. Если же вы слишком молоды, чтобы жить самостоятельно, а то, чего они требуют, не является грубым попранием ваших убеждений, то согласитесь с ними из великодушия. Они хотят помочь вам, поскольку, по их мнению, вы заблуждаетесь. Если для вас это вопрос не принципиальный, дайте им возможность не беспокоиться о результатах своей поддержки. Не просите их отказаться от собственных идей, но и не позволяйте оскорблять ваши. Если родители и дети стараются вести себя разумно, легко установить цивилизованные отношения без жестокости с обеих сторон.
Но этот принцип неприменим к вашим учителям. У них нет на вас моральных прав. Если вы не согласны с учителем, то попытайтесь переубедить его: все зависит от того, насколько высоко вы оцениваете его разум. Но помните, многие учителя – особенно антиобъективисты – не отличаются высокой моралью, и это может сказаться на ваших успехах в учебе. Спасение их душ не стоит низких оценок. Поэтому, если вы от них в какой-то мере зависите, не делайте ничего, просто согласитесь: «Да, сэр», – и получите свой документ – диплом – как можно быстрее [РО9 76].
Не следует приступать к профессиональной деятельности с мыслью, что вы должны быть в ней лучшим. Это справедливо сейчас и будет справедливо в Атлантиде объективистов. Никогда не делайте свою работу предметом сравнения или персональных претензий: например, «я лучше мистера Х.». Скажем, вы писатель. Вот как вам следует размышлять: «Я могу сказать людям нечто важное, и именно я это говорю». Точка. И будь что будет. Возможно, есть кто-то лучше, а кто-то – хуже. Скорее всего, если вы будете исходить из этой предпосылки, то будете лучше 99% специалистов в вашей сфере. Если же допустить, что стремление стать лучше других стало вашей целью, значит, вы будете судить о своей работе еще до ее выполнения. Вы будете оценивать нечто, чего еще нет, а это противоречие. Сначала сделайте что-нибудь. Затем оцените это по объективным критериям. Если кто-то лучше вас согласно этим критериям, поучитесь у него. Пусть это вас вдохновляет. А если многие хуже вас, не гордитесь этим. Это очень плохо. Самое трагичное – оказаться одиночкой среди некомпетентных людей.
Кстати, нет критерия для оценки собственной профессиональной состоятельности, разве что в самых общих чертах. Возьмем для примера писателей. В группе писателей, которых вы считаете хорошими, одни могут быть лучшими в одних случаях, а другие – в других. Тут многое имеет значение: насколько важна тема для данного писателя, насколько старательно он работал над произведением и т. д. Человек имеет свободную волю; никто не работает как автомат. Поэтому не бывает, чтобы один писатель всегда был лучше остальных. Это относится и к журналистам, выдающимся литераторам и даже философам [NFW 69].
1 Немецкий социолог, философ, психолог, один из основателей неофрейдизма.
Его книга «Искусство любить» (The Art of Loving) отлично воплощает взгляды на любовь, которые в книге «Атлант расправил плечи» я приписала отрицательному персонажу Джеймсу Таггерту. Фромм, как Таггерт, говорит, что любовь должна быть беспричинной. (Его книга вышла в свет до «Атланта», но я почерпнула эту концепцию любви не у него.) [Книга «Атлант расправил плечи» была опубликована в 1957 г., «Искусство любить» – в 1956 г.] Интересна логика его ошибочной предпосылки. Он говорит, что если вы любите человека за определенные достоинства или ценности, то вы меркантильны. А нужно любить без всякой причины, иначе ваша любовь – сделка, что есть чистый капитализм, а капитализм – враг любви.
Капитализм действительно враг его представления о любви, хотя капитализм его не волнует. Он может предаваться какой угодно любви по своему желанию, и если захочет незаслуженной любви, то должен будет привести аргументы. Но это противоположность тому, за что выступаю я. Настоящая романтическая любовь основывается именно на том, что Фромм считает меркантильностью, а именно на справедливости – на адекватном отклике на ценность, которую ты видишь в представителе противоположного пола. Любовь – это отклик на ценность, и ее нужно завоевывать своими достоинствами [FHF 68].
Я отрицаю заключение, будто Дагни Таггерт из «Атлант расправил плечи» распутна. В ее жизни было трое мужчин, но не одновременно. Где вы были всю жизнь? Такая любовь не только допустима, но и добродетельна. Брак – не единственная допустимая форма романтической любви. Ничего нет плохого в любовных связях. Бывают причины, по которым пара не может пожениться. Например, они могут быть слишком молоды. Это не распутство при условии, что отношения подразумевают сильные чувства, опирающиеся на подлинные ценности. А насчет более чем одной любви, помните – человек наделен свободой воли. Католическая церковь выступает за нерасторжимый брак; я – нет. Человек не всеведущ. Он может совершить ошибку в выборе партнера, или его партнер может с годами измениться, и он его разлюбит. Например, возьмем Хэнка Риардена и его жену Лилиан в «Атлант расправил плечи». Сначала он был в нее влюблен, потому что считал женщиной определенного типа. Она сознательно сфальсифицировала тот образ, который, как ей было известно, он искал, и постепенно он в ней разочаровался. Плохо, что он вступил в тайную связь с Дагни – но не потому, что он занимался с ней сексом, а потому, что лгал.
Отношения со многими – не в одно и то же время – допустимо, это скорее говорит о невезучести. Конечно, если кому-то не везет слишком часто – если он постоянно ошибается, – значит, нужно пересмотреть свои критерии. Но в принципе романтическая любовь, влюбленность длиною в жизнь – не единственно допустимая форма романтических отношений. Это идеал. Если пара его достигает, этим людям невероятно повезло и, значит, у них верные исходные посылки. Но нормой объявлять это нельзя.
Критерий романтической любви – серьезность чувств и ценности, на которых она основывается [FHF 68].
Если вы встречаете кого-то, кого цените, а затем того, кого цените еще выше, вы не обязательно разлюбите первого человека и влюбитесь во второго. Любовь – это отклик на ценность, которую один человек видит в другом. Но это не означает, что ваша влюбленность обязательно пройдет при виде лучшего человека.
В жизни Дагни из «Атлант расправил плечи» было трое мужчин. (По сегодняшним нормам вы назвали бы ее скромницей, я – нет.) Трое мужчин в жизни женщины – разве это значит «скакать от одного мужчины к другому»? В первых двух романах – с Франсиско д’Анконья и Хэнком Риарденом – она не была предана мужчине как своей единственной любви. Они с Франсиско были слишком молоды. Что до Риардена, то у него были философские проблемы, к тому же он был женат. Ни одни отношения не начинались с понимания, что это ее окончательный выбор. И поскольку она не была всецело предана каждому из них, то, встретив Джона Голта, поняла, что он именно тот мужчина, которого она всегда надеялась найти. Она была эмоционально и интеллектуально свободна и готова любить. Если бы ее отношения, скажем, с Хэнком Риарденом были иными и оба они были бы всецело преданы своей любви – если бы они были женаты или постоянно жили вместе, – то все равно, встретив Голта, она сочла бы его привлекательным и признала бы его ценность. Но эта высокая оценка не вылилась бы в любовь. Она бы не оставила Хэнка Риардена [NC 69].
Необязательно, хотя обычно да. Необходимо знать ситуацию и их мотивы. (Это сюжет пьесы «Образ жизни» (Design for Living) Ноэля Коварда, только наоборот. В той пьесе двое мужчин и одна женщина живут вместе.) Такая ситуация может быть и нравственной, если только он не выбрал их обеих одновременно. Одно дело, если замужняя женщина исчезает и считается мертвой; и муж, который любил ее, женится повторно, и вдруг она возвращается. Если они честны, если все понимают условия и согласны с ними, то такие отношения можно понять.
В общем и целом крайне осторожно судите о любовных связях других людей. Не выносите вердикт, пока не будете точно знать, что это непристойно, и старайтесь не иметь дела с таким человеком. Если вас лично это не затрагивает, не судите. Нужно очень много знать об этих людях, чтобы получить такое право. Не оценивайте личную жизнь других по первому впечатлению. Это сложно, и нужно быть крайне щепетильным в таких вопросах [FHF 68].
Айн Рэнд считала мужчину в силу особенностей его анатомии главным действующим лицом в половом акте.
Нет, поскольку мне пришлось бы обсуждать психологию полового акта. Это подходящая тема для врачей и психологов, но психология секса не входит в число моих интересов. Попробуйте разобраться сами [FHF 71].
Я написала статью на эту тему [«О женщине-президенте» (About a Woman President), перепечатана в сборнике «Голос разума» (The Voice of Reason)]. Я думаю, неуместно женщине занимать президентское кресло. Женщины того типа, которые согласились бы на это, склонны к неврастении. Я противница женского освобождения. Я верю в мужское превосходство истово, увлеченно и восхищенно – не в интеллектуальное или нравственное превосходство, но в превосходство в сексе и страсти. Если вы этого не понимаете, мне остается лишь с неохотой сказать: «Я сожалею» [FHF 77].
Различие между мужчинами и женщинами – это разница между полами. Согласно половым ролям для мужчины, имеющего более сильную сексуальность, являться объектом поклонения – норма. Для женщины же ненормально, чтобы ей поклонялись, если женщина хотя бы задумается о чем-то подобном, то это не женщина [FHF 77].
Это не столько контроль рождаемости, сколько заявление, что секс есть зло или нечто недостойное для человека, посвятившего свою жизнь Богу. В новейшей истории католическая церковь заявляет, что видит в целибате не принижение секса, а лишь средство, помогающее священнику всецело посвятить себя призванию – служению Богу, – чтобы его не отвлекала любовь к женщине или семье. Это неправдоподобная причина. Но если причина действительно в этом, то это просчет, потому что счастливый брак помогает мужчине или женщине в любом серьезном служении. Если бы Бог существовал, он не считал бы романтическую любовь злом, так что нет никаких причин, чтобы священники не женились. Но в действительности целибат – одно из самых старых и мощных проявлений враждебности католической церкви к сексу [FHF 68].
Да поможет Бог женщинам, если так! Это совершенно необоснованное фрейдистское умозаключение. Кстати, не ищите в этом автобиографию – я совершенно не имею в виду, что у меня были плохие впечатления об отце, совсем напротив. Я имею в виду, что разумный человек никогда не станет формировать свое первое впечатление от мужчин или женщин, исходя из сравнения со своим отцом или матерью. Во-первых, никто не выводит абстрактное представление из единственного. Нужны как минимум два. Во-вторых, в тот момент, когда вы узнаете больше одного мужчины или одной женщины, папа и мама приобретают в ваших глазах статус, совершенно отделенный от остальных людей. «Это просто семья, а не другие люди». Ребенок очень рано проводит грань между своими родителями и любым другим человеком [FW 58].
Это нечестный вопрос. Отвечаю на него в качестве примера философского распознавания. Ранее я говорила, что мне иногда задают вопросы по темам, относительно которых невозможно выработать философскую позицию, и вот хороший пример. Что объективизм считает смешным? Да откуда, черт возьми, мне знать? Философия не может вооружить вас руководством, что считать смешным, что нет. А что касается ценности комиков для объективизма, все зависит от того, что это за ценность, для какого объективизма и, главное, каких именно комиков.
Нечестность в вашем вопросе связана с мыслью, что юмор не играет главной роли в жизни моих литературных персонажей. Тут вы правы. Но покажите мне человека, в жизни которого юмор играет главную роль. Раньше были такие, знаете, короткие фильмы, обычно комедии, – их еще называли приправой к программе. Так вот юмор – это приправа. Хороший юмор может быть занимательным и доставлять удовольствие, как вкусная еда или теннис. И его вполне можно желать. Но самые ли это главные вещи в жизни? Разве что в том случае, если вы шеф-повар или профессиональный теннисист. Но если вне профессиональной деятельности человек считает спорт главным предметом собственных интересов, ему не мешало бы пересмотреть представления о жизни.
Итак, что такое юмор? Юмор – это отрицание метафизической значимости того, над чем вы смеетесь. Классический пример: высокомерная разряженная вдова, вышагивая по улице, вдруг поскользнулась на банановой кожуре. Что в этом смешного? Контраст между претензиями дамы и реальностью. Она держится с королевским величием, но реальность сбивает с нее корону таким пустяком, как шкурка от банана. Вот оно, отрицание метафизической ценности или значимости претензий этой женщины. Таким образом, юмор деструктивен – так и должно быть, но его ценность и этичность зависят от того, над чем вы смеетесь. Если вы смеетесь над пороками мира – при условии, что вы относитесь к ним серьезно, но время от времени позволяете себе высмеять их, – это нормально. Но если вы осмеиваете добро – героев, ценности, а главное себя, – вы чудовище.
Я нередко слышу, что в моих романах или персонажах нет юмора. Но во всех моих книгах есть смешные моменты, над которыми читатели, я это знаю, хохочут в голос. Однако ни одна строчка не осмеивает моих героев, мои ценности или что-либо доброе. Вспомните важное различие, которое я провожу в романе «Атлант расправил плечи»: в детстве Дагни заметила, что и Франсиско, и ее брат Джеймс часто смеются, но смеются по-разному. Франсиско смеется так, будто видит нечто гораздо более значительное, чем то, что вызвало его смех. Джеймс смеется так, будто хочет, чтобы ничего значительного вовсе не осталось. Люди, заявляющие, что в моих романах нет юмора, говорят то же самое обо всех книгах, которые мне нравятся, в том числе и о «Сирано де Бержераке» – а это трагикомедия. Очень остроумная пьеса – и трагическая. В ней осмеиваются человеческие слабости или пороки, но не сам Сирано.
Самое худшее, что вы можете сделать с психологической точки зрения, – это смеяться над собой. Это значит плевать самому себе в лицо. Тот, кто считает, что юмор должен стать главной темой жизни, стремится именно к этому. Такой человек не считает смешным, когда вы смеетесь над ним – над злодеем. Но хочет, чтобы вы смеялись над собой, и чувствует себя хорошо только рядом с подобным ему персонажем, который плюет себе в лицо. И пусть их! Но если вам нужно именно это, значит, мои романы не для вас [PO11 72].
Вы сказали, что нельзя воспринимать с юмором зло, если знаешь, что это подлинное зло. В связи с этим что вы думаете о фильме «Ниночка»1?
1 Комедия Эрнста Любича с Гретой Гарбо и Мелвином Дугласом в главных ролях. Вышел в 1939 г.
«Ниночка» – отличный фильм. Он блестяще снят, и все же, когда я его смотрела в первый раз, почувствовала эмоциональную подавленность, хотя и смогла оценить его техническую сторону. Причина в том, что тема совсем не смешная. Вспомните, как Ниночка возвращается в Россию из Парижа и рассказывает о своей нарядной шляпке. Ее соседка по комнате спрашивает: «Почему ты ее не привезла?» – и Ниночка отвечает: «Мне было бы стыдно носить ее здесь». Соседка ее понимает: «Она была настолько красива?» Зрители хохочут, а ведь это совсем не смешно. Этот факт красноречиво описывает характерную для России обстановку. Отличный реалистичный штрих, который не может быть поводом для смеха. Более того, я подозреваю, что создатель фильма – антикоммунист, поскольку в идеологическом отношении это антикоммунистический фильм. И все же заметьте: с помощью юмористической трактовки он заставил вас чувствовать определенную симпатию к происходящему – из-за ощущения, что зло нереально. Ниночка спасается из России, как и три смешных комиссара. И мастерский ход: фильм заканчивается тем, что у одного из них начинается все больше хлопот из-за двух других. Что делает эта сцена с реальностью зла, которую они призваны символизировать? Она внушает вам: «О, Россия – знаю, это же “Ниночка”». Эдакое добродушное порицание. Вас заставляют думать, что такие русские беспутны, а на самом деле они настоящее зло. В этом смысле «Ниночка» – кино, не отвечающее требованиям нравственности.
В художественном отношении «Ниночка» исполнена прекрасно. Но, чтобы получить удовольствие от фильма, вы должны отвлечься (хотя бы на то время, пока он идет) от его подоплеки. Представим, что сюжет перенесен в нацистскую Германию. Как бы вы отнеслись к фильму, где посмеиваются над концентрационными лагерями, а какой-нибудь добропорядочный надзиратель или палач наконец удирает за границу? Это было бы отнюдь не забавно [NFW 69].
Это нечестный вопрос. Что автор считает базовым этическим принципом? «А есть А», «не укради», «старайся быть честным»? Этого недостаточно. Базовые принципы философии – это аксиомы. Но философские аксиомы и ваши поступки разделяет огромная дистанция. Столько разных аспектов и их составляющих, столько же вопросов и следствий! Если кто-то надеется разобраться в этом собственным умом, не опираясь на принципы, значит, ему попросту нет дела ни до принципов, ни до философии, ни до ума. Все, что его интересует, – собственная прихоть. Объективные, рациональные позиции, т. е. принципы и их воплощение в жизни, – не посягательство на разум, а инструмент для него. Если вы считаете доказанным, что некий образ действий верен и вытекает из определенных предпосылок, то ваш ум бережет кучу времени. Так гораздо проще рассмотреть вопрос и оценить его, чем всякий раз делать это с нуля. Для того и нужна философия – беречь время.
Но если автор вопроса убежден, что его позицию по любой проблеме должен определять исключительно его ум, то позволю задать ему встречный вопрос – по каким критериям и по какому праву? Право – этическая, т. е. философская, концепция. Почему его ум должен все решать в одиночку? Он вооружен для этого всем необходимым? Нет. Нужно быть профессиональным философом и, может быть, прожить жизнь, чтобы позволить себе подобные притязания – судить обо всем исключительно со своей колокольни, не опираясь ни на чью философию. Автору вопроса пришлось бы вернуться в эпоху философов-досократиков. Любой человек вправе создать собственную философию, если ему это по силам. Но начинать надо с чистого листа. Пришлось бы сформулировать принципы и привести объективные доказательства истинности своей философской системы. Только в этом случае он мог бы ее придерживаться, а ум определял все его действия.
Альтернативный путь – усвоить несколько лозунгов или заповедей и заявить: «Этого достаточно, все прочее я буду решать произвольно». При этом совершается грубая ошибка: не проводится различия между принципами и их применением на практике. Философия дает принципы – абстракцию. Но философия не указывает, как использовать эти принципы применительно к событиям вашей жизни и в случае выбора. В том, что касается конкретики, ваш ум – то единственное, что определяет ваши действия. Никто не в силах вам помочь. Только ваш ум может решать, как применить принципы в жизни. Если возникнет дилемма, вы отречетесь от своих нравственных принципов или останетесь им верны? Какие принципы применимы к конкретной ситуации? Какой способ действий будет правильным? Вы сами должна найти ответы на эти вопросы, а не выводить всякий раз новую философию. Вы вольны соглашаться или не соглашаться с утверждениями философии, но ее принципы нужны вам как ориентир.
Укажу на противоположную ошибку – другой аспект неспособности правильно оценить область применения, характер и место философии. Я имею в виду вопросы самого узкого прикладного характера, которые мне задают. Например: «Что думает объективизм о новом кинофильме?» Вы можете подвергнуть фильм критическому анализу, указать на определенные сильные или слабые его стороны в философском плане, но никакой позиции объективистской (или любой иной) философии по кинофильму быть не может. Возможна объективистская позиция по эстетическому вопросу: например, в споре между романтизмом и натурализмом. Здесь играет роль философия, а не чей-то беспринципный ум.
Подытожим сказанное. Итак, философия работает с самыми общими абстрактными понятиями – с принципами, – которые служат фундаментом для наших умозаключений, нашего знания. Дать вам эти принципы – дело философа, а ваше дело – применять их в своей жизни. Философия в определенном ракурсе решает сложную задачу – как нам поступать в сложных ситуациях. Философия – путевая карта, а вы путешественник. Вспоминайте об этом всякий раз, когда сомневаетесь, является ли та или иная проблема философской [РО10 76].
Нет ничего неправильного в том, чтобы разделить идею, выдвинутую или открытую кем-то другим, если вы не принимаете ее на веру, а собственным рациональным суждением признаете ее истинной. В этом смысле философия стоит на той же позиции, что и естественные науки. Нет ошибки в принятии научной истины, открытой другим. Например, в медицине вы ведь не должны самостоятельно разрабатывать все с нуля. Но будь то наука или философия, вы не можете утверждать, что знаете, понимаете или разделяете идею, если лишь заучили ее или приняли на веру. Вы должны приложить собственный ум – свое рациональное мышление. Человек – единственный биологический вид, способный передавать знание. Учиться у других можно, если не присваивать авторство. Вы учитесь у тех, кто был до вас, а затем на этой основе, если можете и когда можете, выдвигаете собственные идеи [NC 69].
Вот хорошая демонстрация того, зачем человеку философия. То, что вы описали, требует научный подход. Вы действительно должны ответить на эти вопросы, и единственная наука, способная дать на них ответы, – философия. Поэтому философия нужна всем нам, чем бы мы ни занимались. Эти вопросы обязательно всплывут, если вы добросовестны, однако их можно свести к философским принципам.
Но (и это важное «но») есть нечто, что вы должны понимать предельно ясно. Невозможно ответить на иррациональный вопрос. Нельзя ответить на вопрос, высосанный из пальца по принципу «а почему бы и нет». Например: «Как мы узнаем, что жизнь существует, а не снится нам?» Или: «Может ли существовать на других планетах жизнь, не являющаяся жизнью, какой мы ее знаем?» Если на других планетах есть нечто, обладающее какими-то признаками жизни, но не являющееся «жизнью, какой мы ее знаем», значит, это другой феномен, который мы изучим, когда встретимся с ним. Когда такие вопросы задает какой-нибудь умник-старшеклассник, стоит указать на его ошибку. Но если это делает взрослый, просто не отвечайте, потому что подобные вопросы не имеют ответа – не потому что непознаваемы, а просто в силу неадекватности.
Выбирать, на какие вопросы отвечать, – ваша прерогатива. Вам решать, причем обоснованно, какие вопросы приемлемы, а какие нет. И вы должны уметь объяснить (если к вам обратился человек разумный), почему вы считаете вопрос неправомерным. Например, вопрос «Кто создал Вселенную?» неправомерен. Это пример типичного вопроса из нефилософского контекста. Но как сделать заключение, что вопрос неправомерен? Сведите вопрос к принципу, лежащему в его основе, и если этот принцип противоречит философской аксиоме, значит, вопрос неправомерен. Отклонить вопрос, основанный на противоречии, и отказаться отвечать, потому что вопрос вам не нравится или ответ тут же не приходит на ум, – далеко не одно и то же.
Если вопрос правомерен, но в каком-то аспекте ошибочен, на него следует ответить. Но если он порожден отрицанием философских аксиом, вы не должны отвечать. Все вопросы современной философии строятся по определенной схеме. Например: «Если вы создали существо, во всех отношениях подобное человеку, как оно будет действовать?» На такие вопросы отвечать легко, поскольку их авторов можно почти сразу же остановить. Если некто во всех отношениях человек, он и действовать будет как человек. Не выворачивайте мозги всякий раз, когда вам задают подобный вопрос. Как только вы научитесь определять, из какой предпосылки исходит вопрошающий, то сможете почти автоматически проследить вопрос до самых основ и понять, что он иррационален. И это единственный ответ, который тут нужен.
Допустим, вы пишете статью о политике. Вы не должны отвечать на все нравственные вопросы, но должны ясно понимать базовые нравственные принципы, поскольку это фундамент вашей политики. К примеру, вопросы «Как дети должны относиться к родителям?» или «Нужно ли родителям бить непослушного ребенка?» не имеют отношения к политике, и вам незачем на них отвечать в политической статье. Но они относятся к сфере этики, и если вы хотите на них ответить, то должны понять, какие нравственные принципы являются верными.
Как только возникает правомерный вопрос, ставящий под сомнение ваши базовые принципы, постарайтесь немедленно ответить на него. Если вы видите, что нечто противоречит другим вашим убеждениям, то вы не можете ничего делать, пока не разрешите эту проблему. Такого рода вопросы нужно решать безотлагательно, так как в моральном и эпистемологическом отношении вы рискуете всякий раз, когда совершаете какой-то шаг, не урегулировав эту проблему.
Вы увидите, что чем чаще решаете обоснованно сомневаться в своих предпосылках, тем прочнее они будут становиться [NFW 69].
Я не говорила, что нынешние культурные лидеры пытаются уничтожить наши ценности. Это значило бы сильно преувеличить степень осознанности их действий. Я утверждаю, что они не могут предложить нам никаких ценностей, хотя и провозглашают себя лидерами, что требует знания ценностей, приверженности рациональным идеям и умения передавать ценности другим.
Если не обращаться к философскому контексту, то сегодняшние культурные лидеры – художники, политики, писатели – жертвы плохой философии. Но это не безвинные жертвы. При взгляде изнутри философии ситуация видится иначе. Разрушение ценностей – в первую очередь источника ценностей, разума – результат сознательных усилий архизлодея в истории философии Иммануила Канта. Это можно сказать и о его последователях и менее значительных учениках, хотя их работы не столь одиозны. Некоторые из них одновременно и жертвы, и убийцы, другие – только жертвы, но не без вины, поскольку продолжают распространять это зло и боятся сказать правду. Нельзя считать невинным человека, который идет в профессию, зная, что ему недостает необходимых для нее качеств, и подделывает доказательства, игнорируя свидетельства. Однако я бы не обвинила в служении злу философа, сказавшего следующее: «Есть много фундаментальных вопросов, на которые у нас нет ответа, хотя мы знаем, что это за вопросы, и должны продолжать попытки найти ответы на них, поскольку философия играет важную роль в жизни человека». Такой человек должен быть если не блестящим мыслителем, то по крайней мере честным – и более блестящим, чем большинство сегодняшних философов. Но нынешние философы делают нечто иное. Проповедуя скептицизм, они позволяют себе невероятно догматические высказывания. Например, декан философского факультета Университета Калифорнии безапелляционно заявляет, что ответов вообще нет и быть не может. Откуда он это знает? И это обдуманное заявление. [Айн Рэнд говорит о Дональде Кэлише, которого цитирует в своей лекции «Наши культурные ценности-потери» (Our Cultural Value-Deprivation) в сборнике «Голос разума» (The Voice of Reason).] Я считаю, что подобные люди виновны и они совсем не жертвы [FHF 66].
Да, Фома Аквинский. Он вернул Европе философию Аристотеля в конце эпохи Средневековья. Это был интеллектуальный отец Ренессанса. Его главное достижение – прояснение и развитие многих идей Аристотеля. Но он был монахом. В те времена нельзя было быть мыслителем и не быть человеком церкви. Однако есть подозрение, что он был не слишком религиозным (хотя исторических доказательств тому нет). Он писал о философии и религии и пытался примирить одну с другой. Это высвободило философию из рамок религии, и временами философия, разумеется, побеждала, ведь он был последователем Аристотеля, т. е. поборником разума. Он не был мистиком, но ценностью с нашей точки зрения обладает лишь одна половина его трудов – светская, аристотелевская. Его религиозные трактаты – ошибка или надувательство, точно не знаю.
В каком-то смысле есть лишь один философ – Аристотель. Иногда он ошибался – непогрешимых людей не бывает, – но охватил все принципиально важное. Некоторые менее значимые истины были открыты менее крупными философами. Например, Джон Локк высказал определенные ценные соображения о политике, опираясь на Аристотеля. Он был учителем «отцов-основателей». Но только в политике; в метафизике и эпистемологии Локк был сущим бедствием. Он отошел от Аристотеля и отрицал, что мы можем воспринимать реальность. Этим он открыл дорогу множеству проблем, созданных стараниями современных философов.
Так что по большому счету – хотя я бы предпочла, чтобы это сказал доктор Пейкофф, но раз уж сегодня я вместо него… Итак, пусть будет три «А»: Аристотель, Аквинский и Айн Рэнд [РО6 76].
Если вы сами не знаете, как можете рассчитывать, что я пойму ваш вопрос? И кто его задает? Если вы задаете логически неправильный вопрос философского плана о природе реальности и я отвечаю: «Реальность – дождь за окном», – это способ отказаться на него отвечать. Если же я отвечаю как положено, т. е. рассматриваю ваш вопрос как правомерный, то тем самым признаю природу реальности, фактов, сущего.
Природа реальности – обширный предмет, который сейчас нет возможности обсуждать. Ответ на свой вопрос вы найдете в моих сочинениях, прежде всего во «Введении в объективистскую эпистемологию» (Introduction to Objectivist Epistemology). Возможно, они дадут вам некоторое представление о том, что подразумевается под словами «природа реальности», – нынешние колледжи отказываются это делать [FHF 67].
Нет. Моя философия включает только то, что человек может воспринять, определить и продемонстрировать силой разума. Она не допускает выдумывания «фактов» или принятия чего бы то ни было на веру – без рационального обоснования. Но никаких свидетельств существования Бога, загробной жизни или мистического бытия не существует [NC 69].
Что означают ваши слова «объяснить вселенную»? Если вы имеете в виду «объяснить, из чего состоит вселенная», то это дело соответствующих наук, а не философии. Если же вы подразумеваете «объяснить существование вселенной», то я отвечу так: вселенная не нуждается в объяснениях. Слово «вселенная» означает «все, что существует», а для «всего, что существует» объяснения не нужны. Все существующее существует, причем существует само по себе. И это существование как таковое в объяснениях не нуждается, а нуждается в изучении. Мы должны знать, что есть на свете и какова его природа. Но попытки объяснить «источник» всего – вселенной – сопряжены с противоречием. Куда вы помещаете себя, свой разум, когда пытаетесь найти объяснение? Вы, наблюдатель, – сами часть вселенной [NC 69].
Я советую вам выяснить смысл каждого понятия, к которому вы прибегаете. В природе нет замысла. Упорядоченность природы, то обстоятельство, что в ней действуют определенные законы, – не следствие некоего замысла, а проявление закона тождества – того факта, что вещи таковы, какие есть. Так как противоречия не могут существовать – поскольку вещь не может одновременно быть собой и не быть собой, – то мы имеем упорядоченную, непротиворечивую вселенную. В материальной природе ничто не происходит ни в результате игры случая, ни по замыслу Божию – это ложная альтернатива. Все происходит согласно закону тождества: вещи действуют и взаимодействуют в соответствии со своей природой. Это не случайность. Идея случайности порождена исключительно человеческим невежеством: когда мы не знаем причин какого-то события, то считаем, что оно произошло «случайно» [NC 69].
Не бывает объективистского представления о времени – как не может быть и объективистского представления о солнечной системе. Это научный вопрос, хотя вы и облекли его в философскую форму: «Считает ли объективизм, что время абсолютно, как полагал Иммануил Кант? Существует ли время отдельно от сущности?» Фактически я придерживаюсь аристотелевского взгляда. Аристотель полагал (пересказываю собственными словами), что не существует самостоятельного времени или пространства. Вселенная конечна, и понятие времени применимо к отношениям между сущностями. А именно время есть мерило движения, которое есть изменение отношений между сущностями внутри вселенной. Время не может существовать само по себе. Оно существует только внутри вселенной; это понятие неприменимо к вселенной как целому. Под «вселенной» я понимаю совокупность всего сущего. У вселенной не может быть никаких отношений с чем бы то ни было вне ее самой: ни движения, ни изменения, а следовательно, и времени [FHF 68].
Допустим, было найдено растение на теневой стороне Луны, которое, согласно нашему нынешнему знанию, никак не может повлиять на человеческую жизнь – на наше сельское хозяйство, питание и т. д. В таком случае не было бы никаких причин изучать это растение. Но подобное открытие невозможно, поскольку вселенная едина, и все в ней взаимосвязано. Так что если бы это растение существовало, ученым нужно было бы его изучать [NFW 69].
Даже слепой заметил бы, что в данном случае игнорируется главный философский принцип – закон тождества. Это хороший пример вопроса, на который незачем отвечать, поскольку он противоречит первоосновам философии. Вот что можно посоветовать любому, кто рискует задать подобный вопрос: не переписывайте реальность. На каком основании вы решили, что выбор противоречит сущности? Это ничем не обоснованное детерминистское утверждение.
Впервые я столкнулась с чем-то подобным в колледже. Наш профессор заявил: «Мы должны решить, кто мы – спиритуалисты или материалисты, поскольку вселенная не может содержать в себе противоположные элементы. Так что или все есть дух, или все есть материя». Мне было лет шестнадцать, и я подумала: «Разумеется, я за материю». Мне казалось, это рациональный ответ. Прошло года два, прежде чем я задалась следующим вопросом: «На каком основании он решил, что реальность должна быть только одним или другим?» Затем я открыла для себя прием переписывания реальности, и это здорово мне пригодилось. Вы не поверите, сколько ошибок порождает переписывание реальности. Самый яркий пример – Кант. Он делал это чаще и более открыто, чем большинство философов. Он решил (на примитивной рационалистической основе в духе Гераклита и Парменида), какой должна быть реальность, и если она не отвечала его требованиям, значит, была виновата реальность, а не его требования к ней.
Вы должны спросить, почему решено, что реальность должна быть такой, а не какой-то другой. Вы знаете, что в реальности не может быть противоречий, а первое, что мы должны усвоить, выйдя из младенчества, – что есть неодушевленные предметы и осознающие мир существа. Вы знаете себя – знаете, что у вас есть тело и сознание. Это эмпирическое самоочевидное доказательство, что во вселенной есть и материя, и сознание. Все ваше знание человеческой природы основывается на этих базовых идеях – что реальность существует, так же как существует и сознание. Отвергнув любую из этих аксиом, вы везде найдете противоречия. А если заявите, что вселенная есть только материя или только сознание, то будете повинны в использовании краденой идеи. Это попытка навязать природе ваше представление о том, какой она должна быть. Но вы не вправе высказывать какую бы то ни было идею реальности или строить ее логическую схему, если материал для ваших построений не поставляет сама реальность – данные ваших органов чувств.
На каких основаниях некто утверждает, что под сущим подразумевается только материальное и что человеческое сознание опровергает закон тождества, поскольку действует по собственному желанию? Свобода воли самоочевидна в силу нашего опыта. Ее наличие можно доказать столь большим числом аргументов, сколько вы не поленитесь собрать. Все, что вы наблюдаете применительно к человеческому сознанию, действует по собственному выбору. Это подтверждает ваше наблюдение не только за собой, но и за другими людьми. Итак, вот ваша позиция: вы видите, что материя существует и сознание существует, и сознание действует по своему выбору. Так разве противоречиво утверждение, что имеются однозначные сущности и способность выбора? Спросите себя: «Выбора в чем?» Мы не вольны выбирать применительно к собственной природе – ее сущность однозначна, – но вольны в наших действиях. Реальность не дает оснований утверждать, будто свобода действия противоречит закону тождества.
Вот что значит, в моей терминологии, свести вопрос к его основам и узнать, отвечает ли он базовым аксиомам или противоречит им. Советую поупражняться на кантовской «Критике чистого разума» (Critique of Pure Reason). Прочтите ее, и вы увидите, как часто Кант переписывает реальность.
Добросовестный человек не может отвечать на подобные вопросы, пока не прояснит этот аспект. За этим стоит невысказанная убежденность, что никто не может быть настолько бесчестным и иррациональным, как иные философы: «Если философ вроде Канта потратил всю жизнь на создание такого огромного объема знания, значит, у него были веские причины, которых я не вижу.
Он ведь не законченный мошенник». Если вы исходите из этой предпосылки, вам конец. Вы кончите скептицизмом, незаслуженным чувством вины и неуверенностью в себе. Чем больше изучаешь, например, Канта, тем беспомощнее себя чувствуешь: «Ах, зачем все это? Человек ничего не знает – по крайней мере я ничего не могу узнать и слишком устал, чтобы заниматься исканиями. В философии есть что-то не то и в Канте что-то не то, но я не способен это выяснить, а значит, логика бессильна, разум бессилен, Кант прав со своей точки зрения, а я прав со своей, жаль только, не знаю, в чем эта правда заключается». Вот итог признания презумпции невиновности такого рода.
Никому не давайте презумпции невиновности, если первое впечатление говорит вам, что этот человек иррационален. Не отбрасывайте его мысли по первому впечатлению – возможно, оно ошибочно. Терпеливо дождитесь свидетельства мистицизма или нелогичного заключения. Если вы подметите их в его формулировках (а это самый беспристрастный тест), можете забыть о нем навсегда. Незачем изучать его заблуждения. Если же вы преподаете философию, возможно, вам придется помочь студентам увидеть конкретные огрехи в таких трудах. Но в интересах собственной осведомленности и для ясности собственных убеждений достаточно прийти к заключению, что некий философ является мистиком (т. е. часть его философии, по собственному его признанию, не подвластна разуму или стоит вне разума), и все, о нем можно забыть. Считайте, что он избавил вас от докуки осмыслять все остальные свои высказывания [NFW 69].
Нет, это первичный выбор. Это значит, что нельзя быть рациональным, если ваш ум не сфокусирован. Напротив, как только вы освоили хотя бы начатки рационального мышления, то фокусируете свой ум осознанно и произвольно. Как вы учитесь его первоначальной фокусировке? Так же, как младенец учится фокусировать зрение. Он рождается с расфокусированными глазами. Умение фокусировать зрение – приобретаемое, хотя это действие осуществляется автоматически. (Не знаю, полностью ли оно автоматическое, но по наблюдениям для этого не требуется волевое усилие младенца.) Почему он учится фокусировать зрение? Потому что пытается смотреть – воспринимать. Точно так же младенец или маленький ребенок учится фокусировать ум, когда хочет что-то узнать – ясно понять. Это начало полностью осознанной рациональной фокусировки мышления [FHF 72].
Под сосредоточенностью понимается направление безраздельного внимания на определенную задачу или объект. Оно включает в себя и фокус, но является более широким понятием. Это внимание, деятельность, всецело посвященные конкретному объекту. Фокус – нечто более фундаментальное. Вы должны быть сфокусированы, чтобы сосредоточиться, но фокус есть определенная «настройка» вашего сознания, не привязанная к конкретному заданию, объекту или действию, на котором вы сосредоточены. Вы должны быть сфокусированы на чем-то, но сам фокус – это не постоянно решаемая задача. Он не связан с определенным предметом или заданием. Он не меняется, на чем бы вы ни фокусировались. Это «настройка» вашего ума. Это явление чисто эпистемологическое, тогда как сосредоточенность скорее соотносится с действием. Последнее включает идею фокуса и распространяется на конкретную задачу, занимающую вас дольше мгновения, вы ведь сосредоточиваетесь не на секунду. Сосредоточенность предполагает длительность, протяженность во времени [РО6 76].
Никогда не пытайтесь предсказать, что сделает другой человек. Хотя можно добиться высокой вероятности. Если вы настолько хорошо знаете человека, что вам известны его базовые установки, то можете вполне уверенно предсказать, что он, весьма вероятно, сделает правильный выбор, если правильно понимает ситуацию. Но этого нельзя утверждать с полной уверенностью, поскольку это невозможно даже в отношении себя самого. Выбор требует определенного действия со стороны сознания – решения при возникновении определенной проблемы. И вы можете сделать неправильный выбор либо же вам не хватит сил или смелости сделать правильный. Если вы не можете сделать прогноз насчет самого себя, то нельзя ничего сказать и насчет других. Если некто известен вам как человек нравственный, то можно ожидать от него лучших поступков, чем от иррационального человека. Но сама мысль о том, чтобы предсказывать действия человека, как предсказывают затмения, ошибочна. Так предсказывать действия человека невозможно, да и не нужно. Если вы знаете, к чему склонен нравственный человек, каковы его базовые установки, то он, даже совершая ошибки и уходя от каких-то проблем, скорее всего, в долговременном плане будет идти верным курсом – станет сам исправлять свои ошибки. Вот и все, что можно сказать о другом человеке, да и о себе самом тоже [РО6 76].
Это вопрос из области психологии, но мой друг, который прочел его вместе со мной, дал прекрасный ответ: старайтесь изо всех сил [ОС 80].
Человек не может действовать в силу условного рефлекса. Теория условных рефлексов неприменима в сфере человеческой психологии. Это неосмысленное комплексное решение, не имеющее ничего общего с концептуальным, интеллектуальным функционированием человека. В уме человека есть автоматические функции, реакции и идеи, но это идеи, которые когда-то были осознаны им, а автоматическими стали впоследствии [FHF 67].
Человек действительно живет в обществе, а не на необитаемом острове. Но это не значит, что общество его «развивает». Выражение «развиваться в социуме» предполагает, что человек есть социальное животное. Но я в это не верю.
Вопрос тут вот в чем. Что играет главную роль в развитии человека – общество или его собственный ум? Разумеется, ум главенствует. Общество не может сформировать его или расформировать. Аморальное общество может искалечить и чрезвычайно затруднить нормальное психологическое развитие человека. В смешанном обществе лучшие умы и наиболее нравственные люди могут выдержать давление социума, тогда как для среднего человека эта задача может оказаться не по силам. Общество не может формировать человека, не может принудить его принять какие-то идеи. Но оно может сломать его. Тем не менее это не делает человека социальным животным [FHF 67].
В книге «Объективизм: Философия Айн Рэнд» (Objectivism: The Philosophy of Ayn Rand) Леонард Пейкофф пишет: «“Истина” в определении Айн Рэнд есть “принятие реальности”. В сущности, это традиционная теория соответствия истине: имеется реальность, независимая от человека, и есть определенные понятийные конструкции, предположения, сформированные человеческим сознанием. Если одна из этих конструкций соответствует реальности… значит, это истина». Широко распространенная альтернатива – когерентная теория истины, о которой Айн Рэнд говорит ниже.
Я хочу задать вопрос о критериях соответствия как показателях истинности. Идея, соответствующая своему объекту, истинна. Но как убедиться, что идея идеально отвечает своему объекту? Разве не нужны для этого какие-то критерии, кроме соответствия? Кроме того, разве для проверки идеи на соответствие реальности нам не требуется критерий, чтобы измерить, насколько то, что мы думаем, отвечает тому, что существует?
Вы ошибочно полагаете, будто для того, чтобы установить соответствие, нужно что-то еще, кроме соответствия. Рассмотрим ту же ошибку в иной сфере: если вы называете нечто красивым, нужен ли вам иной критерий, кроме красоты, чтобы утверждать этот факт? Но если вы говорите, что красота есть, скажем, идеальная гармония элементов, то ничего иного, кроме красоты, не требуется, чтобы назвать нечто красивым.
Утверждать наличие соответствия означает утверждать, что А и В аналогичны или идентичны друг другу. Какие еще критерии вам нужны? Если же вы вводите иной критерий, то первое, к чему следует обратиться, это реальность. Автор вопроса полагает свои идеи чем-то отдельным от реальности. Это крайняя степень рационализма. Как вы определите точную степень сходства наших мыслей и сущего? Вы скажете: «Мои идеи соответствуют реальности примерно на одну десятую процента?» Если речь идет об идеях, то точность высказывания определяется возможностью указать, чему именно в реальности соответствуют ваши идеи. Применительно к понятиям – основам идей – если вы не можете указать, что обозначает используемое вами понятие, то с точки зрения морали или эпистемологии не имеете права им оперировать. Сначала нужно определить, с чем в реальности соотносится это понятие. Если вы умеете пользоваться понятиями и строить с ними грамматически правильные предложения, значит, вы знаете, что в реальности описывают ваши предложения. Вы постоянно должны задаваться вопросами «О чем я думаю? О чем я говорю?». Не делайте вывода, пока – и если – не можете указать на факты реальности и сказать: «Я сделал вывод об этом». Это проверка соответствия. Например, если вы видите, как кто-то лезет в чужой карман, и говорите: «Этот человек крадет чужой кошелек», – это соответствует реальности. Но если вы, видя это действие, скажете: «Я не знаю, у меня нет уверенности, что именно я увидел», – то ваше утверждение реальности не соответствует.
Чтобы установить факт соответствия, никаких особых критериев не нужно. Нужна лишь сама реальность и правильная мысленная идентификация. Ваше мышление – это не отдельный атрибут и не собрание платоновских «идей», которые вы сравниваете с реальностью. Это идея Платона – о степени соответствия между тем, что мы думаем, и сущим. Правильное мышление – это мысленная идентификация или классификация сущего.
В этом вопросе есть еще один опасный элемент платоновской философии – представление об идеальном соответствии. С осторожностью пользуйтесь понятием «идеальный». Оно применимо в сфере этики, но в сфере мышления чрезвычайно опасно. Это мистическая концепция. Что такое «идеальное соответствие»? В словоупотреблении мистиков оно может быть только «сверхъестественным», т. е. знающим абсолютно все о каком-то объекте. Но человеческий ум действует иначе. Это не рациональная эпистемология.
Что касается соответствия реальности, выполняйте всего два простых правила. Делая вывод, который вы считаете правильным, вы должны: 1) включить в него все, что имеет к нему отношение, и 2) не упустить ничего, из имеющего к нему отношение. Иными словами, вы должны обдумать все, что узнали о каком-то факте или группе фактов, лишь тогда можно будет заявить: «Мое заключение истинно». Вы должны использовать все знание, доступное вам, не допустив ни единого умолчания. Вот единственные правила, гарантирующие, что ваше умозаключение будет соответствовать реальности. Но настоящая проверка – то, что есть в самой реальности, а не какие-то двойные критерии, выведенные из предубеждений, откуда-то взявшихся у вас в уме.
Изучайте реальность. И если найдете у себя идеи, оторванные от реальности, это признак рационализма [РО6 76].
В своей эпистемологии Айн Рэнд исповедует контекстуальный подход к знанию. Абсолютные истины существуют, и их можно обрести – полная убежденность возможна, но только в определенном контексте.
Тут то же различие, что между жизнью и смертью. Когерентная теория истины утверждает, что любой набор утверждений, являющихся последовательными, т. е. не содержащих в себе противоречия, и есть истина. Незачем обращаться к реальности, достаточно вывести последовательную цепочку рассуждений, и если в них нет внутренних противоречий, значит, это истина. Это рационализм в чистом виде. Он предполагает наличие мистического абсолюта, восседающего где-то там, в другом измерении, над нашим миром. «Отцом» когерентной теории истины стал Гегель, хотя он и не продвигал идею контекстуальных абсолютов.
Когерентная теория – бесспорный случай переписывания реальности. Она прямо заявляет: «Ступайте и переписывайте, и если как-нибудь сумеете избежать противоречий, то ваша мазня станет реальностью». На самом деле при этом избежать противоречий невозможно, вы лишь завязнете в рассуждениях, что произошло и с Гегелем [РО6 76].
Понятие доказательства истинности основывается на понятии разума и из него вытекает. Вне разума доказательств не существует. Я не могу сейчас подробно разбирать эпистемологию, поэтому отсылаю вас к речи Голта1, а свою позицию обрисую вкратце. Сначала дадим определение разума. Разум с неизбежностью опирается на информацию, которой снабжают нас органы чувств, на то, что мы воспринимаем, – не на данные наших органов восприятия или чувства, а на результаты перцепции (данные органов чувств, автоматически интегрированные умом или мозгом). С этого начинается человеческое знание. Это следует считать самоочевидным, поскольку таково содержимое нашего сознания, а о сознании нельзя вести речь, не установив как факт, что оно начинается с восприятия сущностей материального мира вне нас. Теперь необходимо установить, что такое разум. Наш разум занят конструированием абстрактных понятий с помощью конкретных и абсолютных определений, выделяя из воспринятого материала то, что видится нам общего в неких сущностях или же их отличает.
1 Рэнд А. Атлант расправил плечи.
Понятие доказательства истинности стоит в иерархической зависимости от понятий разума, аксиомы и свидетельства. Доказать, что нечто является истинным, – значит логическим путем пройти по нисходящей до базовой аксиомы или отправной точки восприятия. (Подробности ищите в моих работах и у Аристотеля.) «Подтверждение обоснованности выводов разума» или «доказательство законов логики» – это внутренне противоречивые понятия. Разум и логика есть то, что позволяет нам доказать что-либо; они первичны. Законов логики не доказывают, они имплицитны вашему чувственному опыту. Закон тождества вы воспринимаете вместе с первым проблеском света. Конечно, потребуется еще много перцептивных и концептуальных знаний, чтобы годам к двенадцати-пятнадцати мы могли по-настоящему осознать закон тождества или придать ему понятийное выражение. Но имплицитно он всегда был в нашем сознании [FF 61].
Я отрицаю дихотомию разума и эмоций. Если вкратце, то моя позиция такова. Эмоции есть результат того, что вы думаете или чего пытаетесь избежать. Это продукт вашей способности к рациональному мышлению, и создаете их вы сами, сознательно или неосознанно. Эмоции – отклик подсознания, но управляет ими ваш сознательный ум. Так что никакой дихотомии нет. К примеру, Фридрих Ницше и хиппи усматривают дихотомию, но это нужно им для того, чтобы поставить эмоции выше разума. Если вывернуть задом наперед отношение между разумом и эмоциями и заявить, что ум должен служить вашим желаниям, то вы создадите внутренний конфликт – дихотомию разума и эмоций. Такую дихотомию создают иррациональный человек и иррациональная культура [FHF 69].
1 Рэнд А. Романтический манифест: Философия литературы.
Рациональное познание сознательно и вербально. Пока ваше знание не облечено в слова, вы на самом деле не знаете, к какому выводу пришли, и не сможете его сохранить. Но художественное творчество не является неосознаваемым и изобразительным. Оно носит изобразительный характер в рамках изобразительных искусств, но не в других искусствах. Различие в том, что при создании художественного произведения вы не привязаны к реальности в точном значении этого слова. Реальность для вас материал, основа. Она задает определенные рамки. Она указывает, что вы можете подвергнуть избирательной реорганизации или воссозданию. Иными словами, это последовательность актов восприятия. Вы должны что-то увидеть в реальности, узнать о ней, чтобы приступить к ее пересозданию. В художественном творчестве вы пересоздаёте свое знание реальности, и даже если в значительной мере делаете это неосознанно, всегда подвергаете этот процесс сознательному контролю.
При рациональном познании – по большому счету, я бы сказала, вас не существует. Вы лишь зеркало, за исключением того, что вы должны направлять процесс восприятия и постижения реальности, внешней по отношению к вам. В ходе рационального познания вы выступаете не творцом или реорганизатором, а честным наблюдателем, для которого нет иного критерия (и никакие иные эмоции тут не примешиваются), кроме любви к истине. Это и есть единственный критерий процесса рационального познания. Он всецело ориентирован на бытие [РО11 76].
Во-первых, даже если весь мир согласен или не согласен с чем бы то ни было, это еще не доказательство с помощью логики. Если все просто соглашаются с некой идеей или принимают как факт, что есть идеи, с которыми согласиться невозможно, это не доказывает, что эти философы пользовались логикой или были честны.
Ничто нельзя принимать на веру. Истинна ли данная философия, вы можете установить только собственным сознательным использованием логики, и результат этого процесса не гарантирован – вы не застрахованы от ошибок. Научитесь размышлять и будете знать, какую идею принимать. Если вы ошибетесь, разум поможет вам исправить ошибку и узнать больше. Помимо вашего разума у вас нет никаких средств познания. Если вы пришли к выводу, что человек ничего не может узнать, достаточно оглядеться, чтобы опровергнуть этот вывод. Очевидно, что человек уже добился очень и очень многого, а для этого нужны были знания. Даже чтобы прийти к своему вопросу, вам потребовались знания.
В отношении Канта не может быть и речи о презумпции невиновности. Его система столь последовательно ложна и нелогична, что такие грубые ошибки просто не могут быть случайными. Его философия сознательно преследует одну цель: уничтожить человеческий ум. Все в ней подчинено этой задаче, и в этом смысле он «логичен» – как преступник логичен в своем преступлении [PWNI 74].
Я рада, что вы об этом спросили. Индивидуализм – не философский и даже не политический базовый принцип. Чтобы эта идея была истинной, она должна опираться на верную эпистемологическую и метафизическую основу. Эмерсон как заклятый враг разума исповедовал разновидность сверхъестественного мистицизма. Он был «трансценденталистом» – последователем течения европейской романтической философии, призывавшего почитать волю в противоположность разуму. В моих глазах это поклонение эмоции.
Я прежде всего поборница разума, а не индивидуализма или капитализма. Я защищаю капитализм, поскольку защищаю разум. Это моя эпистемологическая основа, а не Эмерсона. У человека нет права делать все, что ему нравится. Если он действует по собственному произволу, природа быстро уничтожает его. У человека есть политическое право действовать и думать, как Эмерсон, но такие действия и мысли противоречат реальности и разуму.
Так что не надо равнять меня с мыслителями вроде Эмерсона или гораздо более крупной фигурой Ницше. Он также проповедовал индивидуализм и написал ряд прекрасных (в литературном отношении) фрагментов в защиту индивидуализма. Но Ницше был мистиком. Диониса, бога эмоций, он ставил выше Аполлона, бога разума. И верил во враждебность вселенной – будто реальность противостоит человеку, но сверхчеловек может как-то противодействовать реальности (пусть и не в силах добиться успеха) и ради своей «эгоистичной» цели вправе шагать по головам. Но в чем его «эгоистичная» цель? Непонятно. Ницше нигде не определяет добродетель эгоизма. Фактически он говорит, что сверхчеловек стоит «выше добра и зла». Но эгоизм – не принесение других себе в жертву. Я отрицаю и альтруизм, самопожертвование ради других. Человек не жертвенное животное. Отправная точка моей морали – отказ от мысли, будто люди по своей природе являются врагами друг другу. Интересы разумных людей не пересекаются, и я не согласна с идеей Ницше о противопоставлении сверхчеловека посредственностям. Каждый человек должен быть свободен и иметь права на все, чего сможет достичь, при условии, что он добился этого без применения насилия. Если его ценности и идеи ложны, пострадает только он сам.
Если вам так уж хочется с кем-то меня сравнить, то есть лишь один философ, влияние которого я признаю, причем с гордостью, – Аристотель. Я не согласна с некоторыми элементами его философии, особенно с его космологией (но в те времена космология и не была полноправной частью философии). Мое несогласие вызывает и определенное платоновское влияние в некоторых его работах. Но со всеми важнейшими положениями я согласна. В общем, если хотите налепить на меня ярлычок, то я считала бы за честь относиться к аристотелевскому кругу [PWNI 74].
Нет, если вы исходите из предпосылки, что разум – единственный критерий при принятии любой идеи. Если в детстве вы приняли какие-то идеи на веру или усвоили их из послушания, они могут быть важны для вас в эмоциональном плане. Но на ваш ум они не влияют, если только вы сами этого не допускаете. Как только вы узнали, что рациональность заключается в правильном восприятии вещей, вам нетрудно пересмотреть любые ошибочные представления или предпосылки. Трудность состоит в том, что иногда эти ошибочные представления порождают психологические проблемы. Но, если у человека психологические проблемы, их можно решить. Если же человек их не решает, то сам себя обрекает на несчастную жизнь, поскольку борется с реальностью [NC 69].
Если вообще бывает «видовое единство» – обоснованное единство ценностей, разделяемых всеми людьми, – то вызвать его, безусловно, могут технологические достижения, поскольку они говорят вам: вот что может сделать разум, а разум есть и у тебя. Для этого необязательно лететь на Луну, вы задействуете ту же способность, и изобретая новую спичечную коробку. Разум – это сила жизни в человеке. Если вы знаете, что обладаете потрясающей и безграничной способностью, это может возвысить вас и подарить вам чувство определенного (но не видового) самоуважения. Запуск «Аполлона-11» был именно таким беспрецедентным проявлением возможностей разума [NFW 69].
Да, расширение знания. Любое рациональное начинание расширяет знание. Конечно, я надеюсь, что программа запуска «Аполлона» как-то связана с нашей военной программой, поскольку в будущем освоение космоса может представлять огромную ценность для национальной обороны. Не забывайте, что дикари, которые гораздо хуже тех, что бесновались в Вудстоке, заявляют, что летают в космос. Если это правда, то в следующий раз нам следует раньше них полететь на Марс и даже дальше. Я не верю, что русские могли это сделать. Но пока они пытаются (а какие-то преступные интеллектуалы сыщутся даже в этой выгребной яме), наш нравственный долг не ослаблять собственных усилий в интересах самообороны [FHF 69].
Да. Человек упорно трудится, чтобы обеспечить себя, и его собственность – это результат многолетних усилий. И вот он видит, как ее захватывают и губят дикари – дикари из среднего класса с дипломами колледжей, в нравственном отношении стоящие ниже дикарей из джунглей. Когда такие люди вторгаются на его землю и разрушают все, что он создавал годами, он не может этого терпеть. И если власти его не защитят, я бы посоветовала ему сжечь свое владение – особенно если этим поступком он смог бы привлечь внимание страны. Я одобряю намерение пострадавших судиться с городскими властями и компанией – организатором фестиваля. Если дело дойдет до суда, я желаю им удачи [FHF 69].
Надо назвать только одну? Если приходится выбирать, назову рационализм, поскольку он включает и все остальное [FHF 78].
Три основные идеи. 1) Иррационализм. Люди перестали уважать разум или видеть в нем ценность. Это результат философии, которой их учили последние две сотни лет. 2) Альтруизм. Эта этическая теория гласит, что единственное оправдание существования человека – служение другим. 3) Коллективизм. Представление о том, что у индивида нет прав, что коллектив (общество или какая-то группа) имеет все права и может распоряжаться каждым отдельным человеком, как заблагорассудится, и его власть над индивидом безгранична. Иррационализм, альтруизм и коллективизм – три фундаментальных порока философии, господствующей на сегодняшний день [NC 69].
Нет. Быть ли человеку рациональным – вопрос выбора. Разум – произвольная способность. Человек сам выбирает, думать его или не думать. Таким образом, от природы человек не является ни рациональным, ни иррациональным. Он сам выбирает, каким ему быть. Конечно, человек не может обрести счастье в иррациональном, поскольку иррациональное противоположно реальному – это или ненормальность, или невозможность. Многие пытались «искать счастье» в иррациональности (они и ответственны за нынешнее состояние мира). Но многие не значит все [ОЕ 62].
С чего вы это взяли, что у меня такие взгляды? Да мне бы в жизни не пришло в голову объявить одной из самых важных философских идей такой младенческий лепет. Самое важное в моей философии – теория концепций, этика и открытие в сфере политики, что зло – нарушение прав – представляет собой силовую агрессию.
Мне приходит в голову одна-единственная фраза, которая могла создать у вас это впечатление, – и если так, то меня это еще больше злит и ранит, – это слова Дагни, обращенные к Голту: «Не нужно воспринимать все это всерьез, правда?»1. Это одно из самых красивых мест в книге. Но это же фантастически далеко от заявления «иррациональность никогда не нужно принимать всерьез».
1 Рэнд А. Атлант расправил плечи.
Я писала, что одна из проблем американцев – неверие в реальность зла. Лучше бы нам принимать всерьез зло и иррациональность: не наделять их значительностью, не позволять им рулить нашей жизнью, но не отрицать, что они существуют. Вы должны делать все возможное (но не ценой самопожертвования), чтобы противостоять злу и иррациональности, а для этого их как раз нужно принимать всерьез. Но смысл фразы из «Атланта» вовсе не в этом. Далее, почему я сказала, что рада быть старой? Потому что устала бороться с низкопробной иррациональностью. Я готова сражаться с серьезными, философски значимыми проявлениями иррациональности – если таковые остались. Но я чувствую себя почти как Лео, персонаж романа «Мы живые», который говорил, что в его душе достаточно героизма для противоборства со львом, но не со вшами. Он сдался слишком рано. Но я воюю уже давно, и со всяким значимым злом, с которым сталкивалась, я не раз вступала в борьбу. Бороться с типами вроде Картера скучно. Думаю, если я передам борьбу с иррациональностью в ваши руки, это будет справедливое распределение работы [РО8 76].
Некоторые, не большинство. Например, Герберт Маркузе1 и Уильям Барретт2 сказали бы, что они сторонники разума более высокого уровня. По их словам, они поддерживают хиппи, потому что хиппи – несцементированный авангард на пути к более высокому мышлению. Они сказали бы, что хиппи ближе к гласу Божьему – так в некоторых культурах полудурков почитали святыми. По их мнению, хиппи управляет нечто вроде откровения, полученного через ЛСД. (Именно в этом заключается культ, основанный Тимоти Лири3.) Иррационалистам нужны подобные оправдания. Они никогда не скажут: «Я точно знаю, что вы понимаете под разумом, и я против него». В этом проявляется бессилие зла: оно вынуждено разглагольствовать о добре, особенно в вопросе о разуме. Кант, Гегель и прочие разрушители человеческого разума, индивидуализма, свободы были вынуждены говорить, что существует высшая реальность, высший разум и высшая свобода. Они не осмеливались сказать, что человеку было бы лучше без головы [NFW 69].
1 Немецкий и американский философ и социолог, представитель Франкфуртской школы.
2 Американский философ и историк философии.
3 Американский писатель, психолог, участник компании по исследованиям психоделических препаратов (ЛСД, мескалин и т. п.).
Не в великом плане бытия и даже не в той схеме мира, какой ее рисуют газеты. Он имеет значение лишь как симптом болезни культуры. Люди, которые обратились к мистицизму и объявили его философией, значат даже меньше какого-нибудь Кьеркегора – он-то был хотя бы религиозен (в отличие от большинства экзистенциалистов). Любая школа, открыто обратившаяся к мистицизму, как экзистенциализм, перестает быть философской. Предшественник экзистенциализма (правда, сегодня не столь модный) – это дзен-буддизм. Экзистенциализм – болезненное явление в философии. Такие течения то и дело возникали в истории.
Кто прошел испытание временем? Аристотель и даже Платон сохранили значимость по сей день; Маркс уже нет. Он еще важен для политики, но не для философии. Он всего лишь примечание к Гегелю. Точно так же нельзя назвать философами Сартра1 или Хайдеггера2. (Хайдеггер выдает фразы наподобие «ничто ничтожится»!) Это современные юродивые. В политической сфере экзистенциализм – удобное оправдание для людей вроде Маркузе, но его едва ли можно назвать философом [NFW 69].
1 Французский писатель, философ, представитель атеистического экзистенциализма.
2 Немецкий философ, создавший учение о бытии как основополагающей и неопределимой, но всему причастной стихии мироздания.
3 Американец палестинского происхождения, застреливший в 1968 г. сенатора Роберта Кеннеди, брата покойного президента США Джона Кеннеди.
4 Убийца борца за гражданские права Мартина Лютера Кинга-мл.
Нет, это примеры полнейшей иррациональности. Их иррациональность очевидна – даже если судить по другим их действиям и утверждениям, а не только убийствам. Например, Ширхан изучал мистицизм и заявлял, что способен управлять материей силой ума.
Рэй был преступником – добывал себе на жизнь насилием. Сколько ни напрягай воображение, ни одного из них нельзя счесть рациональным человеком. «Рациональный» не значит «способный рационализировать что угодно». Любой человек может лгать самому себе и выдумывать причины, которые, если вырвать их из реальности, кажутся ему логичными. «Рациональной» можно назвать политику или принцип, продиктованные полным контекстом – всем тем, что имеет отношение к действию. Первое правило рационального мышления – если вы цените собственную жизнь и верите, что она принадлежит вам, то должны признавать это право и за другими людьми. Нельзя доказать, что вы имеете право на свою жизнь, а другой человек не имеет. Нет логических доказательств, которыми эти убийцы могли бы обосновать свое право отнимать чужие жизни. У Ширхан Ширхана, Джеймса Эрла Рэя и Ли Харви Освальда1 много общего в психологическом плане. Очевидно, что все они убивали, чтобы привлечь к себе внимание. Это явное свидетельство нехватки самоуважения – желания быть замеченным, добиться внимания каким угодно поступком, прославиться хотя бы как чудовище. Их психология ужаснее многого, что видела общественность за довольно долгое время [NC 69].
1 Убийца президента США Джона Кеннеди.
Интриган в духе Макиавелли прибегает к ограниченному использованию логики. Он пытается построить логическую схему, как ему кого-то обворовать. Логику можно применять вне контекста, можно судить о логичности или нелогичности действий человека независимо от того, насколько нравственным был его поступок. Но к вопросу о рациональности это не имеет отношения. Главное значение слова «рациональность» – соответствие контексту. Нельзя быть рациональным вне контекста, хотя логичным вне контекста можно быть – в конкретном случае. Логика – метод, рациональность – свойство ума, такое его функционирование, которое не допускает ни малейшего самообмана и, следовательно, бегства от контекста. Рациональность не избирательное свойство. Нельзя быть рациональным в одних вопросах, но нерациональным в других. Рациональность абсолютна. Следовательно, любой человек, выпадающий из контекста, как в ваших примерах, не может считаться рациональным согласно объективистской этике [ОЕ 62].
Психическое нарушение. Способность человека видеть противоречия не означает, что противоречия существуют в реальности. Нужно различать существующее и сознаваемое. Что произойдет в реальности при попытке создать противоречие? Классический пример: два предмета не могут находиться в одном и том же месте в одно и то же время. Вы можете попробовать опровергнуть это утверждение, направив две автомашины на полной скорости навстречу друг другу. Результатом такой попытки создать противоречие станет их уничтожение. Нечто подобное происходит в уме, который создает противоречие [РО6 76].
Некоторые журналы пытались именно так оценить мотивы Барри Голдуотера в ходе избирательной кампании 1964 г. Порок этого подхода заключался в том, что психологи пытались вынести вердикт о психологии человека, с которым никогда не встречались лично. Это столь же непрофессионально, как если бы врач пытался поставить диагноз, не видя пациента. Это относится к любой психологизации идей.
Единственно правильный подход к решению этой задачи – определить философию, которой придерживается этот человек, и задаться вопросом, какими психологическими мотивами может он руководствоваться. Чтобы изучить психологическое отклонение, нужно установить, чем плоха идея, а затем показать, что только ошибочные мотивы А, В и С могли привести кого бы то ни было к подобной идее.
Обсуждать таких образом психологические корни определенных порочных или иррациональных идей можно, поскольку в этом случае вы имеете дело исключительно с практическим применением идеи, о которой имеете возможность судить, а не выносите суждение о самом человеке. Выводить мотивы человека из его письменных работ неправильно и необъективно, так как один и тот же поступок может иметь десять миллионов мотивов. Например, невозможно перечислить все мыслимые мотивы, по которым человек может совершить убийство. Это относится к любому психологическому пороку. Невозможно вывести мотивы человека из того, что он говорит, разве что в общих чертах, как я описывала ранее. Но и в этом случае нельзя утверждать, что вы нашли единственный возможный мотив, поскольку всегда возможно отклонение или сочетание психологических нарушений, которые нельзя заметить в том, что человек говорит.
Так как нельзя доказать, что правильная идея проистекает из правильной предпосылки, то нельзя быть уверенным и в отношении правильных утверждений. Это возможно только при попытке выстроить абстрактную связь между философией и психологией [NFW 69].
Нет никакого права или свободы, которые стояли бы выше разума и реальности и противоречили им. Ваши права основываются на реальности и выводятся разумом из наблюдений. У вас нет морального права быть иррациональным. Конечно, в свободном обществе вы вольны делать, что пожелаете, даже самое иррациональное, пока не ущемляете права остальных [FHF 69].
Я не могла бы играть в шахматы. Я их принципиальная противница. Нужно слишком много думать попусту. Шахматы состоят из одних «если». Вы должны рассмотреть сотни возможностей, все они обусловлены, а мне это претит. Это не метод познания; в реальности такой способ мышления не требуется. В процессе познания, если вы ясно определили проблему, то фактически имеете лишь альтернативу: «это верно» или «это неверно». Нет длинной череды «если» – если ваш оппонент пойдет так, то вы пойдете этак. Я не могу действовать подобным образом по тем причинам, которые делают меня хорошим мыслителем-теоретиком: это иная эпистемологическая база. Шахматы включают другой мыслительный процесс: вы готовы играть с неопределенностями, и ничто не имеет четкой идентичности. А не есть А; любое А обусловлено сотнями иных возможностей. Это другая вселенная.
Заметьте, что знатоки шахмат ни о чем больше не имеют представления. Шахматы становятся заменой философии или профессии. Это их способ жизни. Эти люди используют свой ум, чтобы играть в шахматы, а во всем прочем уподобляются чокнутому профессору. Они ничего не знают о жизни вне шахмат. В крайнем выражении происходит психоэпистемологическая подмена, которая делает человека неприспособленным к жизни. Это не значит, что нельзя понемногу играть в шахматы. Если они вам нравятся, играйте. Но я не считаю эту игру интеллектуальной. Шахматы требуют слишком много усилий в условиях, не являющихся познанием реальности. Это искусственное упражнение для ума в пустоте, где А не есть А. Таковы мои возражения против них.
Я слышала, что ученые пытаются научить компьютер играть в шахматы. Если у них получится, не тратьте больше мозгов на эту игру. Если это возможно, это доказывает мою личную теорию по поводу шахмат: компьютеры идеально приспособлены для механической, не творческой работы [NFW 69].
Насколько я понимаю, чтобы стать хорошим шахматистом, нужно уметь отслеживать сотни возможностей. Полагаю, что опытный игрок автоматизирует определенные связи, но у меня никогда не было желания в этом убеждаться. Например, при выборе возлюбленной вы можете свести проблему к немногим принципиальным моментам: вам нужны достоинства или ценности А, В и С, а все остальное необязательно. Никто не оценивает каждую малость – насколько она соответствует основным достоинствам или недостаткам. Шахматы – нечто противоположное.
Бизнес подобен шахматам лишь в одном. Бизнесмен должен проанализировать множество «если», но у него есть и принципиальные моменты, составляющие иерархию: что нужно учесть в первую очередь, а какие решения являются вторичными и менее значимыми. (К слову, именно поэтому великих бизнесменов так мало.) В каком-то смысле мы все проделываем ту же мыслительную работу, когда делаем покупки. Мы не обдумываем каждую деталь, а оцениваем приблизительно, что мы можем купить и стоит ли на это тратить деньги. Но решение мы принимаем в соответствии с принципиальными критериями. Наше решение не диктуется предположением, что противник собирается предпринять против нас одно из тысячи возможных действий, которое придется отражать. Ближе всего к шахматам, наверное, военное дело, но и там вы действуете согласно определенным принципам. А в шахматах таких критериев нет. Каждый ход – это деталь, которую вы должны рассчитать, исходя из собственных намерений и ваших догадок о том, что сделает противник. Вот этого-то гадания о действиях противника я и не приемлю. Бизнесмен не сосредоточивается только на том, что делают конкуренты. Его больше волнует, что может сделать он сам, но между делом узнает, какие угрозы или новые продукты появятся на рынке. И на кону очень серьезная ставка, как и в военном деле. Наконец, в том, что касается сложности, шахматы не идут ни в какое сравнение с философией, которая требует распределить факты по категориям, выбрать из них базовые и затем их доказать. Вы должны это сделать. Если у вас есть убеждения, вы должны оценить все существующие системы или создать собственную, чтобы узнать, в чем состоят ваши убеждения. Но награда – жизнь, вот стимул всей этой мыслительной работы. Я не люблю шахматы не из-за сложности как таковой, а из-за того, что это никому не нужная сложность [NFW 69].
Нет. Если человек становится профессиональным спортсменом, это расширяет его возможности в нужную сторону. Чемпион в беге бегает хорошо не только на стадионе. Парадокс шахмат, считающихся интеллектуальным спортом, в том, что люди, занимающиеся ими профессионально, разрушают свою способность к интеллектуальному постижению во всех прочих сферах. Нет ничего плохого, чтобы играть в шахматы ради отдыха. Но шахматные гроссмейстеры обычно мистически настроены, наивны и беспомощны в остальных сферах жизни. Они отдают свой интеллект только одному виду деятельности, которая не усиливает их интеллект в других вопросах жизни. Возьмите, например, Бобби Фишера. Я видела его по телевизору и была поражена, насколько интеллигентным он выглядит. Но это делает его поступки еще более трагичными. Такой одаренный человек не должен ездить в коммунистическую Югославию и почитать культ. Человек подобного ума не может делать этого по простоте душевной. Его поведение явно свидетельствует о бегстве от реальности [FHF 72].
В романе Виктора Гюго «Человек, который смеется» описана группа преступников – компрачикос, – которые похищали детей, уродовали их и делали из них клоунов или балаганных уродов. Айн Рэнд написала эссе под названием «Компрачикос»1, где рассматривает в качестве современного аналога этого явления в духовной сфере деформацию детских умов прогрессивной системой образования.
1 Рэнд А. Возвращение примитива: Антииндустриальная революция.
Лучшее противоядие – это образование по системе Монтессори, которую я упомянула в статье «Компрачикос». Система Монтессори предназначена в первую очередь для детского сада. Соответственно, она закладывает правильную базу, что обезопасит дальнейшее развитие ребенка и сделает его невосприимчивым к негативному воздействию. И даже если вы отправите его в самую плохую из нынешних средних школ, он, может, и не будет там счастлив, но благодаря обучению по Монтессори она ему и не навредит. Кроме собственных трудов Марии Монтессори я бы советовала прочесть «Домашнее обучение по Монтессори» (Teaching Montessori in the Home) Элизабет Хэйнсток, где даются практические советы родителям, как начать развивать ребенка по методу Монтессори и помочь ему в дальнейшем, когда он пойдет в школу.
Я понимаю, почему группы родителей, практикующие систему Монтессори, стали открывать средние школы на основе этого метода. Это движение могло бы стать самым значительным и обнадеживающим явлением в нашей стране. В движении к Монтессори-педагогике замечательно то, что оно совершенно стихийно и исходит из масс. Группы родителей организуют школы для своих детей, потому что их ужасает то, чему детей учат в «прогрессивных» детских садах. За этим движением не стоит никакого корыстного интереса. Оно возникло и распространяется само по себе, принося замечательные плоды. Хотя не все школы по Монтессори внушают полное доверие. Некоторые имеют смешанный характер или пытаются сочетать разнородные системы. Но и в них ваш ребенок узнает на сегодняшний день больше, чем в какой бы то ни было другой школе [FHF 71].
Нет. Ребенку шести лет или младше невозможно объяснить, что значит думать и почему это так важно. Когда ребенок идет в школу и начинает получать начальное образование, он еще слишком мал, чтобы это понять. Ему, безусловно, рано знакомиться с этой теорией, поскольку для этого нужен весьма высокий уровень понятийного мышления. Объяснять теорию можно не раньше, чем он станет подростком. Если ребенок отличается очень ранним развитием и сам поднимает этот вопрос, можете познакомить его с некоторыми принципами. Но не этим занимается Мария Монтессори. Она делает нечто гораздо более важное: учит детей методу мышления – тому, что я называю психоэпистемологией. Ее система намеренно направлена на развитие способности ребенка к понятийному мышлению. Это гениальное достижение. Она пишет, что стремится научить ребенка не конкретным идеям, а методу, необходимому для постижения идей, – стремится упорядочить ум ребенка, чтобы в мире он не чувствовал себя чужаком. Она стремится выработать в ребенке способность управлять процессом познания – работать с концепциями, – именно это уничтожает «прогрессивное» образование. Нет никаких гарантий, что у ребенка будут правильные мысли. Правильный метод мышления – это защита, которую система Монтессори дает ребенку, что позволяет ему противостоять тому, что с детьми делают в школе. При определенном содействии ребенка – поскольку ничто не происходит автоматически – у него появится неплохой шанс понимать все правильно, ведь он учится обращаться сначала с объектами перцепции, а затем и с концепциями. Именно это и разрушают компрачикос [FHF 71].
Во-первых, между факультетом и руководством должно быть заключено соглашение – сегодня такого соглашения нет, – что университетский курс должен быть разумным. Нужно внедрить фундаментальную эпистемологию – включая правила логики и освещения вопроса, определение того, что есть фактическое свидетельство и объяснение, чтобы преподаватели не путали студентов. Студенты не должны зазубривать и повторять то, чего не понимают. Университет должен стать местом, где учат понимать.
При наличии такой базы рационального познания у студентов останется одна-единственная цель для поступления в университет – учеба. Прекрасно, если студенты могут посещать всевозможные факультативы, особенно ближе к выпуску. Но они не должны участвовать в управлении университетом и в составлении программы обучения. Молодой человек, поступающий в колледж, просто не готов принимать решение, какой предмет ему должны преподавать или кто должен читать курс. Не готов он и к выбору представителей, которые могли бы принимать такие решения за него. Студенты не могут управлять университетом.
Что касается равновесия сил между руководством университета и факультетом, оно во всех университетах разное – и это правильно. Есть лишь одно общее правило, и его непременно нужно ввести: никого ни к чему не принуждать. Студент волен бросить университет, если он ему не нравится, и перейти в другой. Но такое же право должно быть и у администрации, и у факультета.
Наконец, общий принцип: университет должен быть местом учебы, науки, овладения знаниями. Он не должен быть политическим учреждением – рупором для политических требований. Это порочная идея, позаимствованная у европейских стран, которые исторически не могли похвастаться свободой [FHF 67].
Разумеется, университеты. Не знаю, входят ли они в ваше понятие поведения. Я бы не стала вести речь о человеческом поведении, поскольку поведение – лишь следствие. Следует рассмотреть идеи людей. В общем, если бы я могла что-то разом изменить по мановению волшебной палочки, то изменила бы философские факультеты нынешних университетов [FHF 78].
Потому что нельзя помогать тем, кто вас уничтожает. Цель того типа обучения, которое я критикую, – а сегодня оно преобладает, хотя монополии не имеет – разрушить ум человека. Этого можно достичь двумя способами: ослабить и подчинить вас в школе или выгнать вас из школы. Те, кого я критикую, или уродуют лучшие умы, или лишают их доступа к обучению.
У вас есть две причины не покидать колледж: 1) не перевелись еще хорошие преподаватели и 2) человек не есть нечто заранее определенное; образование может помочь или повредить ему, но не оно его создает и уничтожает. Следовательно, человек может остаться невосприимчивым к отрицательному влиянию учителей, если не станет принимать их слова на веру и слепо не критиковать их. Если он с ними не согласен, пусть сам найдет ответ, почему это так. Если преподаватель безнадежно нетерпим, студенту незачем делать из себя мученика, однако он все равно может выучиться (хотя бы из духа противоречия), сберечь свой ум и получить диплом.
Кстати, я окончила Ленинградский университет. Что бы с вами ни происходило, это не сравнить с тем, через что прошла я (и хорошо, что вам не пришлось этого испытать). Нашу современную школу вы переживете [FHF 71].
Это влияние одного человека, разрушителя современного мира – Иммануила Канта. Под его влиянием находятся все университеты. Любая философская школа – в той или иной форме – является в своих истоках кантианской. И в этом есть реальная опасность для западного мира [FHF 74].
Это проблема техническая, и я хотела бы ее поднять, если раньше не умру, поскольку это очень трудная задача: принцип индукции – как мыслить индуктивно. Нужно верное определение индукции. Аристотель сделал кое-какие наметки, но исчерпывающего толкования не оставил [ОС 80].
Нет. Чтобы рассмотреть такую тему, как философия науки, нужно несколько томов, которые я не написала, хотя кое-какие соображения у меня есть. Это серьезное дело, и с ним не справиться, отвечая на вопросы после лекции. Если хотите немного понять, что это такое, прочтите «Введение в объективистскую эпистемологию» (Introduction to Objectivist Epistemology). Если не можете сами разобраться в этом вопросе, вам придется подождать, пока я или еще кто-нибудь не проработает эту тему. Но все руководящие указания там уже есть [FHF 76].
Не знаю, скажу только, что если судить по более очевидным феноменам в сфере психологии, то пока что никакого влияния не видно. Почти никто из тех, кто занимается психологией, судя по всему, не знает о существовании ума, а значит, не может и знать, что такое объективизм [FHF 78].
Нет. Единственный образ, который может представлять идею, – это написанное или напечатанное слово. Визуальный символ. А образ предмета не имеет никакого отношения к мышлению. Образ может быть объектом мышления, но нельзя мыслить посредством образов. Архитектор или любой другой художник делает гораздо более сложное, и назвать его «мыслящим образами» можно только в плохой метафоре. Это не мышление, а воображение. Изображение может использовать сочетание образов, звуков и слов – но это совершенно другой процесс. Но воображение, творчество или что-либо рациональное невозможно, если творец не использует слова. Приятно дать волю воображению и освободить ум, но если – и пока – вы не можете придать образам рациональное выражение, у вас будут проблемы. Плох тот архитектор, который не способен воплотить свое пространственное воображение в словах, т. е. сказать: «Я построю здание таких-то размеров и подчеркну его высоту» и т. д. Причем он должен отлить свой план не просто в слова, но в слова инженерного языка – математического и в высшей степени точного.
Помимо творческого воображения, все, что человек создает без помощи слов, чаще всего оборачивается лишь безысходностью и тупиком: это не мышление. Если прибегать к понятиям, то слова становятся не более чем произвольными символами. Слово «стол» не есть понятие «стола», оно просто помогает нам удержать эту концепцию в уме. Слово придает понятию идентичность, но само понятием не является. Понятие – это наше понимание того, что обозначает данное слово. Материальный образ на такое не способен [РО6 76].
У него есть два значения. Изначальное, аристотелевское – тот «смысл», который объединяет данные ваших пяти органов чувств, т. е. формирует восприятие. Но чаще здравым смыслом называют рациональное мышление человека, который не знает, какой философии придерживается. Иными словами, это простая форма рациональности, неосознанное использование логики. Это корректное понятие, а также качество, которым очень полезно обладать [РО6 76].
Да, это очень ценный прием. Выступать «адвокатом дьявола» значит принять роль противника ваших убеждений – защищать идеи, которыми «дьявол» одолевал бы вас. Этот прием учит отвечать на любые возражения, выдвинутые против вашего предложения. Это хороший способ испытать свои идеи, поскольку, если вы натолкнетесь на возражение, которое не сможете опровергнуть, вам следует найти ответ или пересмотреть свои взгляды [РО6 76].
Исключительный человек стоит на предпосылках, ведущих к активному мышлению. Он не успокаивается, достигнув какого-то уровня развития, и мало что принимает на веру. Ничего нельзя достичь разом. Всегда что-то приходится принимать на веру, пока наше развитие не позволит нам высказать сомнения на этот счет. Но исключительный человек исходит из предпосылки: «Я все должен узнать сам, я должен идти дальше того, что на сегодня известно». Хорошо обученный, но обычный человек исходит из предпосылки, что надо принимать вещи такими, как есть: «Это почтенная профессия. В ней установлены жесткие стандарты, и, чтобы им соответствовать, нужно много трудиться. Я выполню все требования, научусь всему, что должен знать. Я прочту все нужные журналы и стану таким же хорошим профессионалом, как и все остальные». Это предпосылки для стагнации. Такой человек может достичь своих целей и стать компетентным, но за пять-десять лет окажется в своей профессии не на первых ролях.
Я не говорю, что никогда не нужно следовать стандартам профессии. Но это предпосылки ученика. Вполне нормально, если ученик считает рекомендованные стандарты значимыми и сообразуется с ними. Знание нужных вещей – насколько они известны на сегодняшний день, – вот что отличает мужчину от мальчика. Взрослый человек всегда будет стремиться уйти на шаг вперед. А если нужно сделать больше одного шага, тем лучше. Исключительный человек не почивает на лаврах и не считает получение знаний из чужих рук своим нормальным состоянием [NFW 69].
Пусть лучше люди увеличивают свой IQ со 110 до 150. Это вполне возможно [FHF 67].
Искусство – это пересоздание реальности в соответствии с ценностями каждого человека. Под «пересозданием» я не подразумеваю ни копирование реальности, ни творение в мистическом смысле. Не призываю я и идти против реальности или упиваться фантазиями. Я имею в виду (перефразируя Аристотеля) создание того, что могло и должно бы быть. Слова «то, что должно быть» означают, что пересоздание происходит согласно ценностям художника. «То, что могло бы быть» – это все, что согласуется с реальностью, в отличие от фантазии. Фантазия – полноправный элемент творческого процесса, но нужно уметь ею пользоваться, не выходя за рамки рационального. Правильная фантазия должна согласовываться с реальностью. Следовательно, говоря, что художник пересоздает реальность, я не имею в виду, что он создает мистическое четвертое измерение или что-либо еще, не соответствующее реальным фактам [FW 58].
В этом случае Айн Рэнд не исключает научную фантастику, которую в «Искусстве вымысла» (The Art of Fiction) называет рациональной, если та служит «какой-либо абстрактной цели, применимой в реальности».
Представлять реальность согласно определенному комплексу ценностей. Любая другая деятельность человека утилитарна – ее результат не самоцель, а средство достижения цели. Если вы собираете автомобиль, это делается для того, чтобы ездить. Если пишете статью в газету – чтобы сообщить людям информацию. Но при создании произведения искусства ваша цель – произведение искусства как таковое. Однако произведение искусства не самоцель, никто не пишет книгу или картину только потому, что ему так захотелось. Есть причина, почему человек хочет смотреть на картину или читать книгу. Цель любого искусства – воплощение ценностей.
Наш отклик на произведение искусства тесно связан с его отношением к человеческим ценностям. Но, читая повесть или рассматривая картину, мы воспринимаем их как самоцель, поскольку хотим испытывать удовольствие ради самого удовольствия и ни для какой другой цели. А вызывается это удовольствие именно тем, что мы созерцаем идеализированное воплощение ценностей [FW 58].
И то и другое. Вы могли бы сказать, что этот предмет в целом уже не является произведением искусства, поскольку имеет утилитарное назначение – светить. Но можно сказать также, что часть этого предмета раньше была и сейчас является произведением искусства, поскольку воплощает определенные аспекты реальности – скажем, человеческую фигуру, – в соответствии с базовыми ценностями художника [FW 58].
Немыслимо, чтобы произведение искусства оторвалось от ценностей, даже если сам художник заявляет обратное. Например, натуралистическая школа утверждает, что ценностей не существует, соответственно, ее последователи не отображают ценности в своем искусстве. Они упускают из виду факт, что ценности невозможно отделить от человеческой деятельности. В этом смысле все, то делает человек, есть вопрос его выбора. Он может либо делать, либо не делать. И решает, будет ли он делать, и если да, то как. Невозможно создать произведение искусства без некоторой избирательности, направляющей действия автора. Человек, который пишет книгу, должен решить, что в нее включить, а что отбросить, и как преподнести читателю то, что будет включено. Всякий раз, когда человек делает выбор, он руководствуется теми или иными ценностями (осознанно или неосознанно). Он не может отказаться от необходимости делать выбор.
Предпринимая попытку пересоздать реальность – в живописи, скульптуре или литературе, – вы должны решить, какие аспекты реальности станете отражать. Что будет управлять вашим выбором? Философское ценностное ядро вашей личности. Вы не выбираете, иметь вам или не иметь философию. Выбор заключается в том, знаете ли вы, какой философии придерживаетесь, и сознательно выбрали ее или же пребываете во власти подсознания, случайных обобщений и хаотичных абстракций, воспринятых на веру без мало-мальского понимания и сознательного решения с вашей стороны [FW 58].
Поскольку цель литературного труда – пересоздание реальности согласно ценностям автора, то это должно быть повествование о людях. Человек может ценить животных или какие-то неодушевленные предметы, но это едва ли подходящий предмет для литературного произведения. Можно написать эссе о природе или красивое описание природы, но в нем ваши ценности и взгляды на природу не составят сюжетного повествования. Ваши основные ценности затрагивают и вас, и других людей. И каждый раз в литературном произведении отражаются ваши взгляды на человека. Я не могу сейчас подробно разбирать, как это выявляется в остальных видах искусства, но в них эта связь менее прямая и явная. Я лишь хочу отметить, что даже если художник пишет пейзаж без человеческих фигур, он на деле воплощает свое видение человеческих ценностей. Это взгляд человека на природу [FW 58].
В главе «Философия и ощущение жизни»1 в книге «Романтический манифест» Айн Рэнд пишет: «Ощущение жизни – это доконцептуальный эквивалент метафизики, эмоциональная оценка человека и бытия, интегрированная на уровне подсознания».
1 Рэнд А. Романтический манифест.
Да, если они созданы примерно одинаковыми эстетическими средствами. (Невозможно с точностью до миллиметра определить, кто из художников лучший стилист.) Но предположим, два художника одинаково сильны как стилисты, но один изображает нечто великое и вдохновляющее, а другой изливает свою горечь и саркастичность. Первый – более крупная фигура. Но сначала вы должны подвергнуть их произведения эстетической оценке [РО11 76].
Я уверена, они искренни. Это может означать, что им нравятся все виды искусства или не нравится ни один. Ощущение жизни, которое позволяет человеку любить определенные произведения искусства и осознавать собственный взгляд на вселенную, – редкое явление. Лишь у немногих людей вкус напрямую соотносится с их ценностями. Четкое ощущение жизни – огромное психологическое и нравственное достижение.
Следовательно, если людям нравится все, тому может быть два объяснения. 1) Они видели недостаточно произведений искусства, чтобы это было для них важно, и питают лишь поверхностный, практически детский интерес к любому искусству как зрелищу, развлечению, но никак не могут понять, что им конкретно нравится. Ну и отлично; это дает вам некоторые сведения об их восприятии жизни – их чувства пока находятся в процессе формирования, и они не особенно это ценят. 2) Или же у них на самом деле нет никаких ценностей, и им все нравится одинаково, поскольку ничто не нравится слишком сильно. Помните, у большинства людей ощущение жизни формируется случайно или неосознанно. Они не знают, что им нравится и не нравится. Совершенно обоснованно им могут нравиться определенные произведения искусства, и они будут смущаться из-за этого. Или же постараются заставить себя полюбить то, что одобряют все окружающие.
Итак, возможно столько разных сочетаний предпосылок, что нельзя вывести правило, применимое к каждому, кто объявляет себя любителем всех видов искусства. Это относится и к людям, утверждающим, что им нравится только «романтическое» искусство или – вот тут насторожитесь – «объективистское» искусство (если бы оно вообще было, а его нет). Никогда нельзя знать наверняка, из каких предпосылок исходит человек, объявляя о своих вкусах. Большинство людей непоследовательны.
(Прежде чем забросать меня вопросами о том, почему нет такой вещи, как «объективистское» искусство, позвольте добавить: мои романы являются объективистскими, поскольку в них я придала осознанное выражение своему ощущению жизни. Ни о чьих других книгах я этого сказать не могу. К тому же нет таких формул, которые обязательно подходили бы для всех сфер искусства. Например, живопись моего мужа в его сфере творчества является тем же, чем мои романы для меня, но я никогда не назову ее «объективистской» живописью. Так говорить нельзя.) [РО11 76]
В этом вопросе есть принципиальная ошибка – вы рассматриваете ощущение жизни как сознательное рациональное убеждение. Я всегда подчеркивала, что это не убеждение, а эмоциональная сумма, формируемая подсознанием. Поэтому человек не может руководствоваться исключительно своим ощущением жизни – он беспомощен без осознанной философии.
Собственное ощущение жизни можно определить интроспективно. Однако, если вы действительно хотите узнать о нем, не начинайте с попытки дать определение этому ощущению. Прежде всего поймите, что порождает ваши эмоции. Научитесь выявлять точную природу того, что чувствуете (и почему) в любой ситуации. Полностью освойтесь с собственными эмоциями. Научитесь давать осознанное словесное определение (и не приблизительное) тому, что чувствуете и почему. Когда же изучите свою эмоциональную жизнь и никаких больших тайн уже не останется, можете попробовать определить свое ощущение жизни.
Ощущение жизни господствует в двух сферах – сексе и творчестве. В сексе оно не столь отчетливо, поскольку сексуальные реакции труднее идентифицировать. Так что лучший, а возможно, и единственный способ понять свое ощущение жизни – наблюдать за своими реакциями на искусство. (Это вовсе не ускоренный метод, это довольно трудно.) Отмечайте, какие чувства пробуждает в вас искусство и почему. Выберите определенные романы, картины и, возможно, статуи, поскольку эти произведения легче всего поддаются концептуальному осмыслению. (Музыка играет огромную роль, но ее воздействие чрезвычайно трудно перевести в четкие формулы.) Будьте с собой предельно честны. Вы – единственный судья, жюри присяжных, обвинитель и защитник своих эстетических реакций. Испытав сильный эмоциональный отклик на какое-то произведение искусства, постарайтесь понять, что в нем вам понравилось и по какой причине. Так вы получите некоторое представление о своих убеждениях в сфере метафизики, поскольку именно это и отображает ощущение жизни – метафизику, но в виде эмоций, а не осознанных убеждений.
Пойдем далее. Слова вроде «счастливый», «печальный» и «чувствительный» поверхностны. Если люди ведут речь о трагическом восприятии жизни, это сокращенное и упрощенное видение. «Трагическими» можно назвать сколь угодно разных вариантов ощущения жизни. Вам незачем характеризовать свое ощущение жизни. Важно спросить себя: «Истинны или ложны идеи, которых я подсознательно придерживаюсь? Я осознанно исповедую их или ошибочно усвоил когда-то в детстве?» – и затем перевести свое ощущение жизни в сознательные убеждения. Как только вам удалось идентифицировать свое ощущение жизни в общих чертах, то, можете быть уверены, противоречие между вашими осознанными убеждениями и неосознаваемыми эмоциями исчезнет.
Насколько подробно его надо изучить? Подробности вам не важны, а важны базовые философские принципы. Следовательно, если вы можете описать в понятиях ощущения жизни то, как вы воспринимаете реальность, природу человека и его нравственность, этого достаточно, чтобы сказать – я знаю свое ощущение жизни.
Из сказанного мною вытекает, что ощущение жизни литературного персонажа охарактеризовать, разумеется, невозможно. Вы могли бы уловить ощущение жизни своего близкого друга, но и в этом я сомневаюсь. По прошествии ряда лет вы можете составить приблизительное представление об ощущении жизни человека, которого любите, но больше никого. Нельзя судить об ощущении жизни другого человека – это психологизация. Оценивайте его философские взгляды, но не то, насколько его чувства согласуются с идеями. Об этом не вам судить, и вас это не касается.
Применительно к искусству вы можете сказать «мне нравится этот художник», даже если его убеждения отличны от ваших или же противоположны им. В этом случае вас интересует не его психология, а идеи, воплотившиеся в его творчестве. Невозможно определить ощущение жизни литературного героя. Вы должны понять его убеждения – его представления о жизни. К слову, на мой взгляд, у Скарлетт О’Хары весьма простецкий взгляд на жизнь, в духе социальной метафизики. [В статье «Запугивание как метод аргументации»1 в книге «Добродетель эгоизма» Айн Рэнд пишет: «Социальный метафизик – это человек, который считает сознание других людей выше собственного сознания и выше фактов реальности» (с. 181).] «Унесенные ветром» – замечательный роман, и мне он очень нравится. Это образец романтической прозы. Но его герои ужасны.
1 Рэнд А. Добродетель эгоизма.
Романист не должен – и не может – знать ощущение жизни своих персонажей. Ему нужны их осознанные убеждения.
В связи с невозможностью узнать чужое ощущение жизни будет уместно сказать вот что. Прошу вас, не присылайте мне записи и не советуйте слушать музыку. Вам никогда не постичь мое ощущение жизни, хотя у вас есть лучший способ узнать его, чем у меня узнать ваше: ведь вы читаете мои книги, а мое ощущение жизни в них на каждой странице. Так что какую-то часть его вы можете уловить – но слишком малую. Я испытываю растерянность всякий раз, когда кто-то присылает мне музыку, точно зная, что мне она понравится. А я чувствую нечто противоположное – просто невозможная музыка. Я чувствую, что меня совершенно не понимают, хотя и руководствуются самыми лучшими намерениями. Никто, кроме моего мужа, не может рекомендовать мне произведение искусства в несокрушимой уверенности, что оно мне понравится. Так что, прошу вас, не пытайтесь. Это не бросает тени ни на вас, ни на меня. Просто ощущение жизни – сугубо личное дело [РО12 76].
Нет. Важны базовые принципы. Важна связь между искусством и эпистемологией. Это применимо ко всему искусству. Но беспредметное «искусство» никому не нужно. Оно важно сегодня как симптом культурного распада. Но оно не было никому интересно сто лет назад и, надеюсь, сто лет спустя тоже ни для кого не будет иметь значения [NFW 69].
В главе «Для чего я пишу»1 в книге «Романтический манифест» Айн Рэнд пишет: «Если говорить о классификации литературных школ, я бы назвала себя романтическим реалистом».
1 Рэнд А. Романтический манифест.
Литературная школа, к которой я принадлежу, – это и есть романтический реализм. «Романтический», потому что я изображаю человека таким, каким он должен быть, «реализм», поскольку помещаю людей на эту землю здесь и сейчас, причем так, что это применимо к любому разумному читателю, который разделяет их ценности и хочет приложить их к себе. Это реализм, поскольку это возможно для человека и на этой земле, и романтизм, поскольку я рисую человека и его ценности такими, как дóлжно, а не среднестатистическими.
Писатель, которого я считаю ближайшим предшественником в творческом отношении, – это Виктор Гюго. Это романтический писатель, изображающий ценности применительно к человеческой жизни. Он один из немногих попытался – проклятье, «пытался», я прошу прощения, – который написал современным языком великий роман – «Отверженные». Я так сразу и не назову другое романтическое произведение, написанное настолько реалистично. События других его романов происходят в более ранние эпохи, но «Отверженные» – роман о современном Гюго времени и обществе.
О. Генри – писатель-романтик с сильным чувством ценностей, претворяющий их в реальное действие в современном мире и пишущий почти журналистским языком. Однако он никогда не занимается «реалистическим» исследованием создаваемых им характеров: он описывает суть. Фигуры его богачей, девушек-работниц и мошенников чрезвычайно идеализированы или стилизованы. Это не статистические обобщенные копии известных ему людей. Это порождения его собственных абстрактных представлений о том, какими могут и должны быть люди. Общий нравственный посыл О. Генри: «Разве жизнь не занимательная штука?» В его мировосприятии вселенная благожелательна. Он показывает не то, что люди делают, а то, что они могли бы сотворить со своей жизнью, будь они наделены воображением [FW 58].
Я считаю себя романтиком и полагаю, что мои ценности – земные и могут быть воплощены на Земле. Я решаю реалистические вопросы в романтическом ключе. Когда-то понятия «реализм» и «натурализм» считались взаимозаменяемыми, но я использую слово «натурализм» только по отношению к романам бессюжетным и основанным на детерминистской метафизике. Так что если бы я назвала себя романтическим натуралистом, возникло бы противоречие. Но «реализм» означает «основанный на реальности» и не предполагает натурализма или детерминизма.
Джозеф Конрад тоже называл себя романтическим реалистом. Мне он не нравится, но, думаю, он прав. Его романы реалистичны, но не натуралистичны. И хотя мои ценности расходятся с его ценностями, я согласна с таким определением. Он воплощал свои ценности, и в этом смысле он романтик, разве что его персонажи и ситуации гораздо реалистичнее моих. Но натуралистом он не был [NFW 69].
Потому что это простая история. Сюжет – это целенаправленная последовательность логически связанных событий. «Мы живые» раскрывает относительно узкую тему и потому имеет почти классическое развитие, где одно событие следует за другим – с выделенной побочной сюжетной линией о двоюродной сестре Киры Ирине – и одно событие зависит от другого. События взаимосвязаны почти столь же тесно, как в сюжете хорошего детектива. У «Гимна»1 вообще нет сюжета. В романах «Источник» и «Атлант расправил плечи» есть, но они настолько масштабные и с таким множеством включений, что далеки от идеального построения «Мы живые» с его единой сюжетной линией. У «Мы живые» самый лучший линейный сюжет, и на нем проще всего изучать, что такое вообще сюжет. Лучше начинать с таких романов, как «Мы живые», – даже просто читать, тем более писать, – прежде чем браться за «Атланта» [РО11 76].
1 Рэнд А. Гимн.
Всю жизнь Айн Рэнд придерживалась, согласно собственной терминологии, «предпосылки о благожелательности вселенной» – убежденности, что мы живем в мире, где человек может добиться успеха и реализовать свои идеи, а зло в конечном счете бессильно.
Это пример конкретизации деталей. [В главе «Не мешайте!» (см. «Капитализм: Незнакомый идеал») Айн Рэнд называет конкретными деталями менталитета «неумение вычленять и провидеть принципы, отличая существенное от несущественного» (с. 174).] Думаете, я уселась за стол и сознательно приговорила Киру к смерти? Так романы не пишут. Если хотите узнать о чем бы то ни было из романа, задайтесь вопросом, какой теме он посвящен. Тема «Мы живые» – индивид против государства. Я показываю, какое зло диктатура, что она делает с лучшими людьми. Если бы я дала Кире выжить, то оставила бы у читателя ощущение, что государственный централизм – плохая штука, но вы всегда можете убежать, а значит, у вас есть надежда. Но тема «Мы живые» не в этом. В России гражданин не может рассчитывать на отъезд или бегство. Отдельные беглецы – исключение, ведь никакая граница не может быть совершенно непреодолимой. Да, люди бегут, но мы никогда не узнаем, сколько их погибло, пытаясь убежать. Спасение Киры сделало бы роман бессмысленным. Тема «Мы живые» такова, что ей пришлось умереть [РО8 76].
Ничего подобного. Некоторые его архитектурные идеи – да, как и карьера. Я высоко ценю Райта как архитектора. Но как человека – как персонаж… Философия Рорка практически противоположна философии Райта [FHF 74].
Дело в теме. Я хотела показать индивидуализм и коллективизм в психологии: Рорк против Тухи как два полюса. Я выбрала архитектуру, поскольку в ней сочетаются наука и искусство. Она в огромной мере задействует и инженерное дело, и эстетику.
Выбрав архитектуру, я очень серьезно ее изучала, чтобы диалоги звучали для профессионалов убедительно. Забавно, но я до сих пор получаю от поклонников письма с предложениями выступить на архитектурную тему. Люди думают, что я хорошо знаю архитектуру, но это не так. Мне нравится архитектура как искусство. Но после «Источника» она потеряла для меня особое значение – теперь она значит для меня меньше музыки или живописи. Я рада, что люди поверили, будто она мне нравится, но на деле я вложила в обсуждение архитектуры то, что думала о писательском мастерстве. Материалом для исследования психологии Рорка послужила я сама и те чувства, которые вызывает во мне собственное ремесло [NFW 69].
Я объясняла это в «Источнике» устами самой Доминик. Но сейчас я разовью мысль. Доминик совершила ошибку, от которой страдает немало хороших людей, хотя и не в такой крайней форме. Она как яркий индивидуалист была предана своим ценностям и имела ясное представление о своем идеале, однако не думала, что идеал возможен. Ее ошибка – неприятие предпосылки о благожелательности вселенной: убеждение, будто добро на земле невозможно, что оно обречено проиграть и что зло имеет огромную силу.
Многие совершают эту ошибку, и причина ее в том, что они строят свои выводы на среднестатистическом материале. Подрастая, человек вокруг видит больше зла, чем добродетели. Поэтому бывает чаще разочарован, чем доволен, страдает и видит много несправедливого. И с каждым следующим поколением ситуация ухудшается. Эмоциональная генерализация этого первого впечатления заставляет великое множество людей, имеющих позитивные предпосылки, стать (фактически) последователями философии субъективизма. Они приходят к выводу, что их ценности невозможно разделить с другими людьми или поделиться ими с кем-то еще, и поэтому они никогда не смогут победить в реальности.
Такова и ошибка Доминик. Она действовала против Рорка, потому что была убеждена, что ему лучше бежать и никогда больше не возвращаться, чтобы мир не мог причинить ему боль: ему не нужно и пытаться бороться с миром, поскольку он слишком хорош, чтобы победить. Заметьте, что ее война против Рорка в действительности лишь видимость: она не причинила ему сколько-нибудь серьезного вреда и никогда не причинила бы. А ее действия он расценил как комплимент – они свидетельствовали, что она признает и ценит в нем великого человека и большой талант. Только ошибочная реализация своего взгляда на мир заставила ее делать то, что она делала.
Почему она вышла за Питера Китинга? Потому что он меньше всех ее заслуживал. Это был символ ее бунта: она никогда не придерживалась ошибочного взгляда, что если мир зло, то она должна примириться со злом и попытаться быть счастливой на этих условиях, как пытались Китинг и Винанд. Для этого она была слишком хороша. Она не стала бы искать счастья в мире, который считала злом. Поэтому она вышла замуж за человека, которого не могла ни любить, ни уважать. Это был символ ее вызова и готовности не ждать ничего от мира, который казался ей слишком низменным. Что ж, ей многому предстояло научиться. К концу книги она узнала, в чем ошибалась и почему прав Рорк. До этого Рорк не пытался ее остановить. Он справедливо заключил, что она должна сама исправить свою ошибку.
Если придать этой абстрактной идее менее крайнее выражение, я бы сказала, что большинство людей делают ту же ошибку, что и Доминик, в той или иной форме. Возможно, вы и не пытаетесь разрушить карьеру любимого человека. Но всякий раз, когда у вас появляется хорошая идея или нечто значимое, вы пытаетесь их задавить. Вы склоняетесь к мысли: «Это хорошо, я знаю, но больше никто меня не поймет, никто не разделит это со мной. Зачем испытывать боль?» Всякий раз, переживая нечто подобное, вы повторяете ошибку Доминик, которую следовало бы исправить [FF 61].
Айн Рэнд написала сценарий для экранизации «Источника» (Warner Bros., 1949 г.).
Если бы вы хотя бы в какой-то степени были драматургом – если бы понимали разницу между романом и киносценарием, – то сняли бы передо мной шляпу за то, чего я добилась в этом фильме [FHF 70].
Во «Введении в объективистскую эпистемологию» (Introduction to Objectivist Epistemology) Айн Рэнд описывает эксперимент, доказавший, что вороны могут единовременно удерживать в сознании только три предмета. Она указывает, что количество предметов, которые может вместить в себя человек, тоже ограниченно. Этот факт о человеческом познании иногда обозначается в объективистской литературе термином «воронья эпистемология».
К тому моменту, когда я перехожу к абстрактности, я успеваю дать вам все факты, чтобы вы могли сделать вывод, – и лишь затем делаю вывод. Я представляю вам факты постепенно, чтобы вам не пришлось постигать всю тему за раз. Именно поэтому роман «Атлант расправил плечи» такой длинный: я дала вам определенные факты по ходу действия, прежде чем открыто и развернуто осветила абстрактные идеи, заложенные в их основу [ОС 80].
В «Искусстве беллетристики» (The Art of Fiction) Айн Рэнд выдвигает предложение «не использовать сленг в повествовании».
1 Рэнд А. Атлант расправил плечи.
Взгляните на контекст. Это не вполне повествование. Этот фрагмент написан как пересказ того, что они [Дагни Таггерт и Оуэн Келлог] сказали работнику. В нем пересказывается нечто вроде диалога, который между ними произошел: они уверили его, что посланы с особой миссией какими-то таинственными властями; он подумал, что речь идет о Вашингтоне и т. д. Слово «баксы» я использовала именно для того, чтобы придать колорит сжатому пересказу реального диалога, и это именно то слово, которое применительно к событиям использовал бы он. А в результате мне удалось подчеркнуть впечатление отсутствия достоинства в этом человеке и во всем происходящем. Он отдает совершенно посторонним людям самолет стоимостью 15 тысяч долларов за мзду в две сотни баксов. Поэтому я употребила такое слово, и это нисколько не противоречит моему высказыванию о сленге [FW 58].
В «Искусстве беллетристики» (The Art of Fiction) Айн Рэнд пишет: «Допустимо смеяться над злом … или над ничтожеством. Но смеяться над добром преступно».
1 Рэнд А. Атлант расправил плечи.
Дагни в какой-то момент усматривает противоречие, так что шутка направлена на нее. Она сделала ошибку в суждении. Она решила, что раз все обитатели долины делали в своей жизни нечто большее, чем в данный момент, значит, и этот человек, раз он похож на водителя грузовика и занят неквалифицированным трудом, наверняка профессор. Следовательно, мы смеемся именно над ее суждением. Но это юмор не злой, поскольку и ошибка ее несерьезна. Это доброкачественный юмор. Дагни получает огромное удовольствие, хотя и испытывает замешательство, а ее ошибка лишь подчеркивает абсурдность ситуации. Поэтому над этим можно смеяться.
То же можно сказать и о «Бешеных псах и англичанах» (Mad Dogs and Englishmen) Ноэля Коварда. Фактически он говорит: «Как иррациональны англичане! Даже если вокруг все рушится, они выходят на прогулку строго одетыми». Это оскорбление англичан? Нет, он смеется над бездельничающими туземцами, а не над англичанами [FW 58].
Кэтрин Хэпберн – какой она была в своем первом фильме [«Билль о разводе», 1932 г.], но лет на пять старше и придерживающаяся более высоких идей, чтобы она могла понять роль. Только так, не меньше, иначе это будет не идеально [FHF 73].
Я имела в виду повседневную реальность существования в культурной среде, которую почти невозможно передать словами. Некоторые романы могут ее передать, но это не то же самое, что жизнь в такой культуре. Что до романа «Атлант расправил плечи», то его следует исключить из рассмотрения, поскольку человек всегда обходит молчанием значение собственной работы в подобных дискуссиях. Обсуждая состояние культуры, я не стала бы говорить: «Она гнилая и развращенная, но помните, что мои романы совсем другие». Это не мое дело так говорить, а ваше [РО11 76].
Мои персонажи не названы в честь реальных людей. Я составляю длинные списки имен и фамилий как для героев, так и для злодеев. Какие-то музыкальные сочетания звуков мне нравятся, их я и выбираю. Заметьте, что имена моих персонажей имеют сходные сочетания звуков. Кстати, я непреднамеренно выбрала для Рорка и Риардена имена, начинающиеся на Р. Это произошло совершенно случайно [ОС 80].
Для меня это серьезная дилемма. Я не пишу исторической беллетристики или фантастики, а героические, романтические истории сегодня писать невозможно. Мир находится в таком удручающем состоянии, что я просто не могу воплощать его в беллетристической литературе. Я пытаюсь обойти эту трудность, но не уверена, что добьюсь успеха. Если я не напишу еще одного романа, то причина именно в этом. Оглядитесь вокруг [FHF 77].
Прежде всего «Сирано де Бержерак», «Сирано де Бержерак» и «Сирано де Бержерак». Это без всяких сомнений величайшая пьеса в мировой литературе. Другие пьесы Эдмона Ростана, не слишком хорошо известные в нашей стране, тоже блестящи. Еще я бы посоветовала пьесы Фридриха Шиллера, писателя эпохи раннего романтизма. К сожалению, хороших переводов его пьес на английский язык нет, но даже имеющиеся переводы дадут вам некоторое представление о нем. Генрик Ибсен хорош не весь, но это тоже замечательный мастер [ОС 80].
1 Рэнд А. Романтический манифест.
Я считаю его великим по той же причине, по которой восхищаюсь романами Достоевского и Гюго. Готорн берет абстрактную тему и дает ей блестящее драматическое решение. Он создал мучительно драматические ситуации. Тема его творчества – проблема вины, которую он никогда не разрешает, хотя протестует против нее [против пуританской концепции вины]. Но обратите внимание, что он делает: для воплощения темы вины он выбирает косную религиозную среду пуритан – людей, исповедующих самую строгую мораль, – и в интересах драматизации создает конфликт: замужняя женщина (Эстер Прин) вступила в связь со священником, глубоко преданным своей вере. И тему Готорн решает очень правильно. Драма логически вытекает из ситуации. Например, священник вынужден потребовать от нее назвать имя любовника, а она молчит. Его сан заставляет его возглавить гонения на нее. Она становится изгоем и расплачивается за свои грехи, а он хранит молчание.
Кто из трех главных персонажей находится в худшем положении? Готорн показывает, что священник. Он полагает, что Эстер была виновата, но искупила свою вину тем, что сохранила духовное благородство. Священник был виноват и погиб, поскольку лгал и этим усугубил свою вину. Муж виновен, поскольку им движет жажда мести и ненависть. Готорн хочет показать, что ненависть к виновному – это не решение проблемы; но в чем решение – не знает. Я помню одну сцену из финальной части, которая, на мой взгляд, показывает, что он хотел сказать. Эстер думает, что неправильно, чтобы любовью и сексом управляли законы и что когда-нибудь люди будут от них освобождены. Она не знает, кто их освободит, возможно, какая-нибудь женщина, которую боль будет терзать не так сильно, как ее. Думаю, это и есть вывод автора: что-то не так с пуританским нравственным идеалом, хотя нравственность необходима, и кто-нибудь когда-нибудь найдет нужное решение.
Это колоссальное достижение – поднять такую тему, создать сильный драматический конфликт, вскрывающий ее суть, написать так, что сюжет до конца держит читателя в неимоверном напряжении, а все три главных персонажа совершают каждый свою ошибку. Поэтому я считаю этот роман одним из великих – из-за слияния темы и сюжета: действие очень драматично раскрывает тему. (У «Алой буквы» один литературный недостаток, незначительный в сравнении с его ценностью: как и во многих других романах XIX в., автор слишком часто прибегает к последовательному изложению фактов.) [NFW 69]
Он нечто среднее – хотя по сути романтик. Но «нечто среднее» он вот в каком смысле: все, что он изображает, есть зло, и ему ни разу не удалось показать героя. Он принадлежит к романтической школе по двум признакам: 1) структура сюжета и 2) моралистическая позиция, т. е. он изображает человека как волевое существо. Он не допускает мысли, что его злодеи обречены быть злодеями (хотя и не объясняет, как им с этим справиться). Вот его подход: бывают пороки, до которых человеку не следует опускаться. Всегда есть это «следует», и в этом смысле он романтик [FW 58].
Раттиган – подавленный романтик, и, кстати, великолепный писатель.
«Версия Браунинга» (The Browning Version) имеет хороший, хотя и смягченный, сюжет. Книга кажется натуралистичной, но у нее полноценный романтический сюжет. В этом смысле Раттиган близок к Ибсену. Внешние атрибуты реализма и изложение на грани натурализма, но все же не натурализм. Профессор в «Версии Браунинга» отнюдь не великий герой. Но и не обыкновенный человек. Да, отношения между профессором и мальчиком необыкновенны. Все показано очень красиво. Раттиган глубоко неравнодушен к такому элементу психологии человека, как приверженность ценностям; но все, что он может, – показать эту приверженность. У него нет философии, которая помогла бы ему выразить эти ценности. Поэтому я не считаю его писателем, изображающим героические поступки обычного человека. Просто он добавляет конформистские штрихи. Он не романтик, описывающий обычные характеры, – он лучше. Это относится и к «Сыну Уинслоу» (The Winslow Boy). Это реалистическое изображение исторического события, но очень абстрактное.
Раттиган использует драматические характеристики персонажей и озабочен ценностями своих персонажей. «Отдельные столики» (Separate Tables) – красиво исполненная и романтичная вещь, хотя внешне имеет все атрибуты натурализма. Персонажи действуют в антураже хиреющей курортной гостиницы, но ни один из характеров не подан натуралистически. Они представляют собой определенные психологические абстракции и выписаны прекрасно. В этой вещи практически нет сюжета, но есть действие, встроенное в основную тему. Это, в моей терминологии, рудиментарный сюжет. В конце нечто вроде разрешения проблем. Все сложные взаимоотношения – с том числе между бедной девушкой и мужчиной-позером, а также главным мужским персонажем и его бывшей женой – разрешаются в действии, хотя это не вполне единое действие, ведущее к кульминации. Это последовательность мелких кульминаций.
Сказанное мною относится и к его сценариям. «Очень важные персоны» (The V. I. P.s) написан блестяще. Персонажи пьесы «Преодолевая звуковой барьер» (Breaking the Sound Barrier) не совсем обычные люди. Промышленник не вполне обычен в том, что касается его профессии, как и молодой пилот, который в конце концов смог преодолеть звуковой барьер. Обычны они в своей личной жизни, и это огромная ошибка Раттигана. Вообще в пьесе «Преодолевая звуковой барьер» есть что-то странное. Я смотрела ее несколько раз, и у меня создалось впечатление, что Раттиган изобразил промышленника и пилота настолько поглощенными своими внуками, детскими подгузниками и прочим лишь потому, что хотел как-то заземлить своих персонажей. Но душа его к этому не лежала. Очевидно, что он не знал, как изобразить героев по отношению к повседневности или к человеческим отношениям. В фильме все отношения отброшены прочь как второстепенная деталь, и это вредит картине в целом. Раттиган настолько очевидно сосредоточивался на их профессиях, что мне кажется, он просит у аудитории прощения, совсем как старый фабрикант просит свою дочь остаться с ним. Раттиган словно бы говорит зрителям: «Я не бесчеловечен, нет, я ценю человеческие отношения, но не знаю, черт возьми, что о них сказать. Мне интересен человек только как производитель материальных благ». Я приписываю ему эти слова, но таково мое впечатление.
Судя по его произведениям, которые я читала или смотрела, ему не слишком удавалось изображение обыденного. Он силен в изображении необычного (хотя и не обязательно героического) – таков, например, образ профессора в «Версии Браунинга» [NFW 69].
Не превращайтесь в классициста. [В главе «Что такое романтизм?» (см. «Романтический манифест») Айн Рэнд пишет, что классицизм «разработал набор произвольных и совершенно конкретных правил, претендующих на то, чтобы представлять собой конечные и абсолютные критерии эстетической ценности»2.] Не надо устанавливать стандарты, одни для романтизма, другие для натурализма, и возводить их в абсолют. Нельзя сказать, что, для того чтобы быть романтической, вещь должна иметь сюжет, свободу воли и т. д., а чтобы быть натуралистичной, в ней должны быть детерминизм, замедленный ход повествования и пр. Это неверно. Романы нельзя подвергнуть такой жесткой классификации. Есть сколько угодно переходных и смешанных форм, не отвечающих ни одной категории. Вы лишь можете сказать, что (имплицитная) гипотеза свободной воли и целенаправленное развитие событий (сюжет) – отличительные признаки романтической литературы, а бессюжетное повествование, сосредоточенное на создании образов и показе типичного, является детерминистским, а следовательно, натуралистичным. Это крайности. В любом рассказе элементы того и другого – в деталях.
1, 2 Рэнд А. Романтический манифест.
Мое изображение Говарда Рорка предельно романтично; в жизни нет ни одного точно такого же архитектора. Но конфликт между ним и архитекторами-традиционалистами исторически достоверен, я его не выдумала. С этой точки зрения «Источник» можно оценить как натуралистический роман. Многие видят в образе Говарда Рорка Фрэнка Ллойда Райта, потому что Райт действительно боролся против традиционных застройщиков и столкнулся с большими трудностями. Но во всем остальном он совершенно не похож на Рорка. Это элемент натурализма, но «Источник» – не натуралистический роман.
Синклер Льюис по сути натуралист, хотя его романы иногда содержат романтические вкрапления. Что я считаю романтическими вкраплениями? Когда он конструирует определенные ценности, которые не мог бы обнаружить путем статистического исследования, – это его способ что-то выразить. Вы можете назвать это элементами романтизма. «У нас это невозможно» (It Can’t Happen Here) – неудачная смесь романтизма и натурализма. И тем не менее это хороший роман.
В любом литературном произведении вы найдете элементы, которые могут быть отнесены к любой из этих школ, если вырвать их из контекста. К натурализму можно отнести все, что соответствует какой-либо конкретике или событию реальной жизни, к романтизму – любое абстрактное проектирование ценностей. И никто не сможет написать роман о несуществующей планете, каждый будет писать о чем-то, что есть здесь, на нашей планете. (Даже научно-фантастический роман, действие которого происходит на вымышленной чужой планете, должен отражать ценности, которые автор считает значимыми для человека Земли.) Классифицируйте литературные произведения по общей метафизической ориентации, отражением которой служит все произведение целиком. Не хватайтесь за один элемент – даже если это сюжет [NFW 69].
«Дон Кихот» – это атака сознания, считающего вселенную враждебной, на все ценности как таковые. Он относится к той же категории, что и другие два романа, вместе составляющие тройку самых ненавистных мне книг: «Дон Кихот», «Анна Каренина» и «Госпожа Бовари». Все три имеют одну тему: человек не должен стремиться к ценностям. «Дон Кихота» принято считать сатирой на липовый романтизм, но это не так. Это сатира на весь романтизм. Что до литературной классификации, то это предшественник натурализма (хотя и написан не натуралистично). Но в философском отношении – если то, что в нем изложено, можно назвать философией – это чистое зло.
Можно выступать против разума, если вы мистик, и создать некую полуправдоподобную или отчасти закономерную философию в силу приверженности мистическим ценностям. Вы ошибаетесь, но у вас есть ценности. Например, я не сказала бы, что у Платона не было ценностей, хоть он и поместил свои ценности в другое измерение и учил, что земная жизнь – ад. Он был приверженцем того, что считал ценностями. Но неприкрытый цинизм – это не философия, это отрицание философии. Циник утверждает, что человек беспомощен, что ничто не имеет никакой ценности и что иметь ценности – большая ошибка. Он – приверженец антиценностной ориентации. «Скептики» и «циники» – единственные философские прибежища для подобного взгляда, но это не настоящие философские школы. Это школы, посвятившие себя уничтожению философии. «Дон Кихот» в философском отношении принадлежит как раз к такой школе [NFW 69].
Очевидно, он сам так думал, но я не считаю его романтиком. Он натуралист, изображающий романтика. Я сначала собиралась написать о нем в статье «Что такое романтизм?», но он недостаточно значителен. По современным стандартам это хороший писатель в техническом отношении. В исторической перспективе – третьеразрядный. На голову ниже Синклера Льюиса и Джона О’Хары.
Я называю его натуралистом, изображающим романтика, потому что в его книгах нет проектирования ценностей, а в его персонажах – ценностного абстрагирования. В общем, он не слишком хорошо создает образы. Ему лучше удается атмосфера – но в специфическом хемингуэевском восприятии: вульгарный байронизм, переряженный на американский манер. Его единственная ценность – выразительный лаконизм. Его пустота более очевидна в том, что делают его имитаторы. Он хотя бы мог прикрыть ее некоторым витийством.
Вот вам его стиль в целом – он жесток, он краток, он человек действия, который все держит в себе и смотрит прямо в лицо мерзостям жизни. Но что он держит в себе? Да ничего. Возьмем два его самых романтизированных романа: «Прощай, оружие» и «По ком звонит колокол» (два романа, которые я читала). Герои и героини обоих – картонные фигуры. Они в своем роде столь же плохи, что и самые ходульные царедворцы и головорезы третьеразрядных романистов. Характеристики персонажей отсутствуют. Пусть кто-нибудь покажет мне, в каких фрагментах текста – в каких действиях и диалогах – дается хоть какое-то представление о характере героя и героини каждого романа.
Герой «По ком звонит колокол» хочет сражаться на стороне испанских левых. Почему? Если вы не знаете, что это культурный стереотип 1930-х гг., книга покажется вам бессмысленной. Просто дано как самоочевидность, что некто хочет воевать на стороне левых. Это как-то его характеризует? Даже коммунист заслуживает лучшего описания. Чтобы показать политическое мировоззрение человека, нужно указать, почему он придерживается этих взглядов (правильных или ошибочных). Но Хемингуэй ничего не показывает. Герой просто воюет и в конце умирает. Что до героини, он, очевидно, просто хотел подчеркнуть ее невинность. Нацисты изнасиловали ее во время Гражданской войны, но духовно она чиста и никогда не была влюблена. И когда между ней и героем происходит первая любовная сцена, он целует ее, то она замечает: «Мне всегда было интересно, почему не мешают носы». Это характеристика такая или просто глупость, которую не сказал бы и ребенок? И в «Прощай, оружие», и в «По ком звонит колокол» – особенно в последнем – ясно видно, что Хемингуэй не знал женщин. Он изображает собственное идеализированное представление о женщине – правда, этот идеал годится разве что для старшеклассника. Характеристика персонажей отсутствует, а его описание любовных сцен просто постыдно.
Хемингуэй – удачный пример автора, убежденного во враждебности вселенной. Чтобы узнать, придерживается ли автор такого мировоззрения, не надо судить по несчастливым концовкам. У моего романа «Мы живые» несчастливый конец, у Гюго плохо заканчиваются почти все романы. Но у нас иное ощущение жизни – иная метафизика, – нежели у Хемингуэя. Иногда трудно понять, уверен ли писатель во враждебности вселенной. Если герой или героиня терпят поражение в борьбе за свои ценности, не обязательно тому виной враждебная вселенная. Это может быть просто признание факта, что счастье человеку не гарантировано. Человек может потерпеть поражение, и это имеет для него интеллектуальную и нравственную значимость. Но обратите внимание: у Хемингуэя несчастье происходит по чистейшей случайности. Это безошибочная проверка. Персонажи «По ком звонит колокол» достигают своей цели и должны уже отступать, как вдруг героя убивает случайная пуля. Ни метафизическая необходимость, ни его работа – ничто не требовало смерти героя. Если бы он погиб, взрывая мост, это не обязательно свидетельствовало бы о предпосылке о враждебности вселенной. Но раз он убит беспричинно, после того как цель достигнута, то Хемингуэй этим говорит: «Человек обречен».
Это еще более очевидно в романе «Прощай, оружие». Я не выношу эту книгу. Отвратительная книга. Герой и героиня сражаются с какими угодно проблемами; никакого сюжета; а в конце девушка умирает при родах. В наши дни смерть при родах – дело исключительное, хотя и возможное. Зачем Хемингуэй это включил в роман? Ни с чем в повествовании это не связано и абсолютно бесцельно. Просто проявление враждебности вселенной, и ничего больше. То, что в жизни может быть случайностью, в романе становится метафизикой. То, что автор объявил великой любовью, уничтожается чистым случаем. Если роман оканчивается смертью кого-то от болезни – если только болезнь не связана с его ценностями или борьбой за них, – это верный признак, что автор считает вселенную враждебной.
Кстати говоря, «Прощай, оружие» считается изображением великой любви, но я не вижу в нем ни одной строчки, в которой запечатлелась бы любовь. Вот что запомнилось мне как типичное, а возможно, и самое сильное проявление их взаимной любви: девушка (фронтовая медсестра в Первой мировой войне) говорит герою (солдату), что ей хотелось бы узнать всех девушек, с которыми он спал, а если у него гонорея – она употребляет вульгарное слово «триппер», – то она хотела бы подцепить ее от него. Сделать это выражением великой любви настолько отвратительно, что не может быть случайностью. И это все, что я помню из книги в плане характеристики героев. То, что я запомнила только это, еще ничего не доказывает; но можете сами судить, как подобный штрих разрушает все остальное. Это не романтично. А ведь о любом ужасе, хоть о проказе, можно написать так, что это будет романтично. Но писать о любви таким образом нельзя [NFW 69].
Я сомневаюсь, что книги Синклера – это литература. Он пишет скверные пропагандистские памфлеты. Ужасный писатель с точки зрения стиля, который совершенно не создает образы своих персонажей. Как советская литература в худших своих проявлениях. Правда, Стейнбек несколько лучше. Он умеет писать пафосные натуралистические тексты определенного уровня. Он очень переоценен, поскольку в свое время считался едва ли не лучшим писателем натуралистической школы. Теодора Драйзера я бы втиснула где-то между Эптоном Синклером и литературой. На деле писать он не умеет. Если отрешиться от содержания, его вещи не имеют ни структуры, ни стиля. Такой «стиль», как у него, я бы осудила даже в сочинении старшеклассника. Это случайная фигура: бывают плохие времена, когда некоторые люди приобретают статус, которого не заслуживают. Дос Пассос тоже не особенно хороший писатель, но я все-таки отнесла бы его к нижним ступенькам натурализма. Но Драйзер переходит границы дозволенного даже в отношении грамотности [NFW 69].
Нет. Большинство сегодняшних так и делают, но так было не всегда. Например, Тургенев, русский писатель натуралистической школы XIX в., ни за что бы не стал писать о пролетарии. Он невероятный лицемер. В России его считают второразрядным классиком, но я бы не отнесла его даже к четвертому разряду. Он пишет об утонченных аристократах. Чтобы познакомиться с ним, вам понадобится том «Кто есть кто» о России. Тем не менее его книги – чистый натурализм. Он кажется романтичным, поскольку пишет о русской душе и смысле жизни. Но больших тем он не касается, просто копирует жизнь общественного класса, существовавшего в то время. То же самое можно сказать и о Ф. Скотте Фитцджеральде. Натуралист, описывающий «потерянное поколение» (термин его изобретения), однако он не пишет о низах. Он кажется идеалистом, поскольку описывает бесцельное существование и какие-то предполагаемые духовные искания интеллектуалов своего времени, но все равно он натуралист. Антон Чехов и Генри Джеймс тоже натуралисты, избиравшие для изображения интеллектуалов или представителей высших классов. Толстой – великий натуралист: он охватывает весь спектр – от крестьян до Наполеона [NFW 69].
Нет. Автор вопроса употребляет слово «зло» так, словно это эстетическое суждение. Это не так, это нравственное суждение. Я не говорила, что это худший роман в эстетическом смысле, раз его тема есть зло. Напротив, я говорила, что это хорошее произведение искусства (не великое) в плане воплощения того, что в нем проповедуется, но это проповедь зла. (К слову, «Анна Каренина» не имеет сюжета. Не воздавайте этому роману хвалу, которой он не заслуживает.) Не техническое мастерство делает этот роман злом, а ненависть к человеческому счастью. Вот его тема: стремиться к счастью порочно. Роман полон утверждений в том духе, что даже если общество не право, ваш долг жить так, как требует от вас общество, а если вы этого не делаете и ищете счастья, то вас ждет кара [РО11 76].
На самом деле нет. Все еще существует путаница между этикой и эстетикой. Современные романы – это плохое искусство (а некоторые вообще не искусство), поэтому в художественном отношении стоят ниже «Анны Карениной». Но в каком-то смысле – и это связано больше с нравственностью, чем с эстетикой, – справедливо, что если вы опускаетесь «ниже нулевой отметки» – в отрицательную часть оценочной шкалы, – то чем ближе вы к нулю, тем лучше. Например, рассмотрим одну и ту же порочную тему, решенную Толстым и кем-либо из современных писателей. Современный писатель не смог бы даже раскрыть эту порочную тему, и ему вы поставили бы, скажем, – 5, а Толстой заслужил бы –100 или больше. Мы дали бы ему –100, потому что он раскрыл бы тему гораздо лучше, гораздо убедительнее, а значит, его роман был бы потенциально более опасным. Но это не эстетическая сторона литературы, это математика нравственности.
То же относится и к политике. Возьмем двух диктаторов, Муссолини и Гитлера. Если Муссолини – это –50, то Гитлер – –50 миллиардов, потому что это чудовище совершило неизмеримо больше зла и жестокости. В нравственном отношении между ними почти нет разницы, но Муссолини в силу своих убеждений и политических принципов или же по чистой случайности меньше годится на роль диктатора. Гитлер подходил лучше, а Сталин – еще лучше, потому что его страна больше и он мог убить больше людей. Так что в смысле диктаторства (а это нравственный негатив), чем эффективнее человек, тем большее он зло. Следовательно, в отношении нравственных негативов, чем лучше вы действуете, тем хуже в нравственном отношении. Это относится и к Толстому.
Но это суждение не литературное. Что касается литературной составляющей, я понимаю смысл посыла Толстого и воздаю ему должное за то, как он его воплощал; но это чудовищный посыл. Менее значительный роман «Госпожа Бовари» отражает практически ту же тему, с той только разницей, что это менее метафизический и более газетный текст. Это не зло, это просто пакость. Если Толстой утверждает, что никто не должен стремиться к счастью, то Флобер говорит, что женщина не должна быть влюблена. Это более узкое решение темы. В этом смысле его роман – меньшее зло, чем «Анна Каренина», но и более бесплодное [РО11 76].
Возьмем для примера роман Джеймса Гулда Коззенса «Одержимые любовью» (By Love Possessed). В нем подразумевается, что разум бессилен. Герой – явно человек разума. Это проявляется в том, что он никогда не поддается эмоциям, ничего не чувствует и ведет себя «благоразумно» (как осторожная посредственность). Когда же он случайно поддается чувству, разражается катастрофа, что вскрывает несовершенство героя. Но автор ни разу не задается вопросами, что такое разум, почему персонажи воспринимают жизнь так, а не иначе, действительно ли у них не было выбора. Этих вопросов он и не касается, поскольку исходит из следующей предпосылки: вот персонажи, такие, как есть, – я их такими увидел, – и поскольку они такие, какие есть, то им, как мне представляется, будет логично поступить так. С учетом авторской установки в этом есть определенная логика. Но у него и мысли не возникает, чтобы выявить элементы природы человека, которые должны бы интересовать любого писателя: 1) природа разума и чувств и 2) если определенные персонажи являются продуктами своей среды, то кто создал эту среду. Натуралист не может исследовать основополагающие принципы [FW 58].
Он очень хороший писатель, хотя и не относится к числу моих любимых. В детстве мне нравился «Гекльберри Финн» (в переводе на русский), а «Том Сойер» нет. Сегодня мне нравится иногда его читать, он очень остроумен. Но мне чуждо его ощущение жизни, тем более что он был благонамеренным социалистом [FHF 77].
«Алиса в Стране чудес» – это смешение юмористической повести и сказки, и ее нельзя отнести к числу произведений, созданных на предпосылке о благожелательности вселенной (хотя у меня есть возражения против некоторых частей этой книги). Но в общем это произведение можно отнести к литературе благожелательного юмора, наряду, например, с рассказами О. Генри и комедиями Оскара Уайльда. Деструктивным оно не кажется. Сама Алиса воспринимается как положительная героиня, а осмеянию подвергается все иррациональное (не только, но главным образом). Довольно занятная вещица. В ней много хорошего, хотя некоторые фрагменты мне не нравятся [FW 58].
Это социальная утопия, но не фэнтези в точном значении слова. Огромная протяженность жизни – просто символическая проекция. Заключенная в романе философия вызывает мое полнейшее несогласие, хотя в литературном смысле это достойная работа. Это символ того, что если люди придерживаются позиций, которые автор считает верными, то они получают невероятно долгую жизнь и другие награды. Мистики, презирающие наш мир, всегда мечтают о долгой жизни и неисчерпаемых источниках вина, молока и пр. [FW 58]
Этот вопрос я хотела бы обсудить. Но это вопрос сложный, и для этого сейчас нет времени. Я посмотрела только три серии «Корней» по телевизору, а книгу как раз читаю. Три серии, которые я видела, великолепны. Прекрасно написано, прекрасно снято и просто блестяще сыграно. Это не расистская история ни в каком виде, в том числе и в телеверсии. Однако, изучая материал для этой книги, автор стремился проследить собственную генеалогию, и в таком виде – это очень скверная форма трайбализма. Но ситуация неоднозначна.
Возможно, автор полагал, что важно знать своих предков, но это ошибка. То, что у него получилось, гораздо лучше его замысла. Он создал не только образы собственных предков, но представительный образ всего черного населения Америки и показал его со стороны, к которой на него никто не обращался. И сделал это очень убедительно. Как я уже сказала, я сужу по последним трем показанным по телевидению сериям.
Пойдем дальше. Что именно показал нам телевизионный фильм? Он показал чернокожих как нравственных героев. Это были люди несчастные, закабаленные в рабство без надежды на спасение. И они, главные герои, хранили убеждение, что в нравственном отношении они правы, а их поработители в нравственном отношении неправы. Они были уверены, что правда на их стороне, что у них есть право на свободу. Это особенно ясно показано в образе Киззи, дочери родоначальника семьи в Америке. Нравственная убежденность в собственной правоте, невзирая на зло и террор (под гнетом которых жили чернокожие), – это и есть сущность нравственности. Если бы люди в Советской России думали, как Киззи, сегодня советского правительства уже не существовало бы. Нравственный посыл «Корней»: даже если обстоятельства сильнее тебя и твое существование совершенно беспросветно, ты все равно обладаешь интеллектуальной и нравственной свободой, и если остаешься верен своим нравственным убеждениям, что бы ни случилось, то будешь спасен, по крайней мере духовно, – а это девяносто процентов победы.
Думаю, именно к этому призывает телевизионный фильм. И думаю, чернокожие, с восторгом принявшие фильм, это чувствуют. Очень жаль, что смысл «Корней» свели к призыву «знать своих предков», и чернокожие, как и представители других рас, кинулись к гадалкам в надежде выяснить, кем была их прапрапрабабушка. Культ предков – действительно важный элемент расизма и трайбализма. Но не в этом истинное значение телепостановки. Побочным продуктом стала национальная легенда, сотворение мифа о чернокожих людях Америки – мифа в лучшем значении этого слова. И создан этот миф одним человеком, писателем Алексом Хейли, и это его заслуга – неважно, сознательная или нет. У чернокожих не было мифологии, по крайней мере ее не было в нашей стране. Они очутились здесь, насильственно вырванные из жизни, абсолютно отрезанные от своего прошлого. Для других обитателей нашей страны они оказались чужаками. У них не было духовного прошлого, которое западная цивилизация имела в своей мифологии (прежде всего греческой мифологии), в религиозных сюжетах и героических сказаниях. Такого рода наследие дает вам некоторое представление о характере вашего общества – не о собственной идентичности, но о смысле или природе культуры, в которой вы живете. Именно это «Корни» дали чернокожим. Они создали мифологию, причем очень притягательную: показали людей, которые в невыносимых условиях сохраняют достоинство, дух и личную мораль.
Я отлично понимаю, почему и чернокожие, и белые восторженно приняли эту постановку. Но какая жалость, если не трагедия, что человек, создавший это, придает своему творению иной смысл. Если его целью было узнать предков, то меня глубоко удивляет, что за тенденциозную историю он придумал. Если Кунта Кинте, первый человек, от которого он ведет свой род, был героической фигурой, то что можно сказать о белом, который изнасиловал его дочь Киззи? Алекс Хейли должен включить этого белого насильника в число своих предков. Если он считает, что героизм Киззи проявился определенным благородством в характере его самого, ее потомка, значит, низость насильника и всех его предков также должны были отразиться в его характере. Почему приверженцы своей этнической группы так убеждены, что если им удалось отыскать в своем прошлом героя, то это их возвышает, – но если там обнаружился убийца или мошенник, то это не считается?
Истина, конечно же, в том, что генеалогия, раса или племя не делают вас ни героем, ни злодеем. Это делаете вы сами – и заслуга или вина тут исключительно ваша.
Если вы не видели «Корни», я настоятельно советую посмотреть этот телефильм, когда его будут повторять. Он этого действительно заслуживает. И сделайте собственный вывод о смысле фильма [FHF 77].
Я читала книгу, по которой был снят фильм «В душной южной ночи», – скверное легкое чтиво. Все, что есть хорошего в фильме, – серьезные штрихи – было в него привнесено, и поэтому мне так нравится Силлифант. Он также написал сценарий одного из самых значительных фильмов ужасов, который я однажды смотрела по телевизору, «Ад в поднебесье» (The Towering Inferno), очень хорошо сделанный для фильмов такого рода. Он также написал «Приключение Посейдона» (The Poseidon Adventure) – нечто ужасное и нудное. Так что работает он неровно. «В душной южной ночи» – шедевр. Больше он ни разу не поднялся до такого уровня [ОС 80].
Я прочитала до половины один ее роман. Дочитать не смогла. Кстати, именно ее я цитировала, не называя имени, в статье «Что такое романтизм?». Она сказала, что назначение писателя – сплетничать за чужой спиной. Ее сборник эссе «Гуманист в ванной» (The Humanitarian in the Bathtub) – нечто замечательное в своей болезненности. Если вы ищете полную противоположность романтизму или объективизму, почитайте его (хотя она недостойный противник). Ее идеал писателя – Толстой, и она признает, что никогда не смогла бы стать настолько хороша, как ей бы хотелось, хотя и не понимает почему [NFW 69].
Нет. У меня нет увеличительного стекла [РО11 76].
Айн Рэнд определяет сюжет как «целенаправленную последовательность логически связанных событий, ведущую к кульминации и развязке» («Основные принципы литературы», см. «Романтический манифест»). Она считает сюжет наиболее важной чертой беллетристики.
Если автор неумело ведет последовательность событий к какомуто разрешению, вот только разрешиться подобным образом они не могут или разрешаются по случайности, это негодный сюжет.
Просто повествование – это некое развитие событий, не мотивированное целями или конфликтом персонажей. Иными словами, случайное развитие событий. Например, возьмем роман Синклера Льюиса (лучшего американского писателя натуралистической школы). Обычно у него истории интересные и не совсем бесформенные. Они чем-то начинаются и чем-то заканчиваются. Но каждая представляет собой развитие персонажей, которые проходят через определенные события и делают определенные выводы, совершенствуясь или разрушаясь ментально. Его персонажи не определяют события и не преследуют конкретных целей. События отчасти зависят от их характера, который предстает уже сформированным, отчасти от социальной среды и от того, что случается с людьми вокруг них. Единственный персонаж Синклера Льюиса, который преследует какую-то цель, – это Эрроусмит, и это самая беспомощная из попыток Льюиса создать литературный образ. Даже в этом случае Льюис берет историю жизни и представляет ее отдельными кусочками: сначала отношения Эрроусмита с профессором; затем события на различных этапах его карьеры врача. Вот он женится, потом отправляется изучать какое-то заболевание. Затем по чистой случайности кто-то разбивает ампулу, и его жена умирает от инфекции. Эрроусмит переживает этот удар и продолжает борьбу как скромный незаметный труженик. Весь смысл – в создании литературного образа, а действия осуществляются персонажами так, как они видятся автору. У них нет ценностной ориентации. И ценности не определяют их жизнь. Господство характера над действием – вот основная предпосылка натуралистов. Действия не вытекают одно из другого, хотя некая связанность между ними имеется. Автор останавливается, как только ему покажется, что он достаточно описал характер персонажа, чтобы тот стал понятен вам. Это повествование, но не сюжет.
Что касается книг без повествования, взгляните на любой модернистский «роман» – мешанину событий, которые ничем не начинаются и ничем не заканчиваются. Если имеется какое-то развитие настроений и случайных происшествий, то ни одно из них не связано с другим. Они попросту заполняют страницы. Это даже не рассказ и не повесть. В натуралистических повествованиях есть какое-то действие. Персонажи не просто едят, спят и реагируют на происходящее. Но, если ничего не происходит (кроме как в мыслях), это не роман. Если нет событий, это не роман. А если это еще и невразумительная заумь (как нынешние «романы»), это вообще не литературное произведение – и даже не текст на английском языке [NFW 69].
Конечно, он бессюжетный, насколько это вообще возможно для меня, поскольку это просто иллюстрация процесса психологического развития. Описан внутренний конфликт, а не действие. Генри Дорн сидит за столом, пытается писать и наконец приходит к выводу, что не может. Это не событие, потому что все это происходит у него в голове. Это не сюжетный рассказ.
«Проще простого» – на самом деле рассказ не романтический. Но и не натуралистический, если понимать его как пристальное сосредоточение на одном персонаже, таком как Бэббит или какой-то другой достоверный персонаж. Генри Дорн символизирует нечто большее. Он показан абстрактно, не как типичный пример литератора, пытающегося что-нибудь написать. Он типичное воплощение более широкой мысли, применимой к любой творческой деятельности. В этом смысле это и не натуралистический, и не романтический рассказ. Это просто рассказ, повествующий о единичном психологическом событии.
Сравните «Проще простого» с рассказами Джона О’Хары. Он написал много душераздирающих историй, проникнутых ощущением враждебности вселенной, обычно иллюстрирующих какой-либо отдельный аспект характера персонажа или психологического процесса или превращающих одно случайное происшествие в резюме всей жизни человека. Его рассказы выразительны и иногда решены в натуралистическом ключе. И уж точно не романтичны. Это целенаправленные психологические повествования. И мой рассказ «Проще простого» можно отнести к той же группе.
Разница между «Проще простого» и модернистской «повестью» заключается в том, что в первом есть цель и тема, и, когда тема раскрыта, рассказ заканчивается. Причиной вашей путаницы может быть то, что вы считаете модернизм одной из литературных школ. Поймите, модернистское сочинительство это не литература – буквально, – и никакой путаницы не будет. Но если вы утверждаете, что у моего рассказа есть определенная цель, а у модернистских сочинений ее нет, то вы сами себя опровергаете, поскольку любое сочинительство – если это литература – имеет какую-то цель. Натуралистические повести – это литература. Даже триллеры – литература, на самом низовом ее уровне. Но опустившись так низко, вы покидаете зону среднего уровня.
Если рассказ «Проще простого» вас вдохновляет, я благодарна вам за комплимент. Однако теперь вы покидаете эстетическое поле. Литературу (и искусство вообще) нельзя определить по тому, вдохновляет она или угнетает. Это побочный вопрос, связанный с ценностными установками читателя. Это вопрос философский, а не литературный. Возможно, вас мой рассказ вдохновляет в силу специфики ваших установок, а последователя детерминистского и коллективистского мировоззрения будет угнетать. Я могла бы написать несколько томов на тему, почему Гюго меня вдохновляет, а Толстой – нет, но к литературному анализу это не относится. Не путайте личную реакцию с воздействием литературных составляющих. Единственное, что можно сказать, это следующее: «Рассказ “Проще простого” отражает идеи, которые я разделяю, и достаточно хорошо написан, чтобы вдохновить меня». Но при литературном анализе следует принимать в расчет не саму идею и не вашу личную реакцию на нее, а лишь ее реализацию [NFW 69].
Возможно, мой ответ поразит вас с учетом моего восхищения Флемингом, но он пишет не сюжетные романы. Это последовательность событий и ответных действий. Они начинаются не с того, что Бонд должен чего-то добиться, а с его реакции на что-то. Некоторые его вещи построены лучше (т. е. они более цельны). «Мунрейкер», пожалуй ближе всего к цельному сюжету. Но большинство его романов – это просто цепочки захватывающих событий. Они удерживают ваш интерес главным образом потому, что вы не вполне понимаете, что происходит. Цель злодея обычно загадочна. Вы с напряжением следите, как Бонд выясняет, кто совершил злодеяние и для чего, и тогда история заканчивается. Это не развитие сюжета. Если род занятий Бонда влечет за собой череду происшествий – он куда-то едет, кто-то пытается взорвать его машину, он захватывает кого-то из «шестерок», который делится с ним загадочным намеком и умирает, это приводит его к следующему открытию и т. д., – то это развитие событий, но не сюжет.
К слову, многие хорошие детективы развиваются так же (и это не механическое развитие), т. е. действие инициирует злодей. (Исключением является мой сценарий «Подумай дважды» (Think Twice).) Если расследуется убийство, то сыщик включается в действие только потому, что кого-то убили; теперь он должен предпринимать какие-то шаги, чтобы раскрыть тайну и свершить правосудие. Лично мне не нравятся истории, в которых мотиватором выступает сторона зла. Но именно это господствует в сегодняшней литературе, такова наша культура. В условиях господства альтруистской морали это самое правдоподобное, поскольку если некто разделяет идеи альтруизма, он не способен создать конфликты между носителями добра.
Микки Спиллейн пишет гораздо топорнее Флеминга, но в его историях всегда есть сюжет, пусть даже нескладный (когда события не являются логически необходимыми, он задействует элемент совпадения). И всегда там есть определенная цель. В его лучших рассказах у Майка Хаммера есть личная заинтересованность: раскрыть смерть друга или одолеть конкретного преступника. На кону всегда стоит нечто личное, и в ходе последовательных событий (более или менее умело связанных друг с другом) Хаммер достигает цели [NFW 69].
Нет. Это драматическое изображение психологии начальника полиции. Но это не сюжет, потому что нет конфликта. Начальник полиции вступает в борьбу с какими-то бандитами, а жители городка не хотят ему помогать, так что ему приходится действовать в одиночку, а потом он уезжает из городка. Где тут сюжет? Действие сосредоточено вокруг одного случая – возвращения бандитов. Это центральный момент, вокруг которого вертятся все остальные события. Но нет развития событий. Есть столкновения с горожанами, есть его реакция, разочарование, одиночество и его трудное решение. В конце герой поступает в соответствии со своими идеалами, одерживает победу и уезжает, но не находится в конфликте ни с кем. Конфликт психологический: его психология против психологии горожан. Это не конфликт между ним и бандитами [NFW 69].
Да. Например, «Мария Стюарт» Шиллера. Аудитория не будет мучиться неизвестностью, если знает, что это точное изображение исторического события, но главным в этом случае становится то, как событие подано. Драматическая структура может иметь правильное развитие сюжета, даже если результат известен и художественный эффект отчасти нарушен. Свою «Орлеанскую деву» Шиллер приукрасил любовной историей, которой в действительности не было. И вам интересно, хотя вы заранее знаете судьбу Жанны д’Арк. Тем не менее это очень драматическая история [NFW 69].
Детерминизм (отвергаемый Айн Рэнд) – это теория, что у человека нет свободы воли, что любая идея и любое действие человека вызваны предшествующими факторами, над которыми он не властен.
Вот какой парадокс я имела в виду: раз уж натуралисты так возражают против ценностей и, следовательно, против эмоций и полагают, что нужно точно следовать фактам и быть «реалистичным», то что делает их детерминистами? Какие элементы психологии могут подтолкнуть человека к детерминизму? Эмоции – тот факт, что они считают эмоции непостижимыми первоосновами, возникающими из ниоткуда и уничтожающими рациональность. Эмоции управляют детерминистами, а вовсе не романтиками, которых больше века обвиняли в эмоциональности в противоположность рациональным натуралистам. Я сочла этот довод лишь возражением против натурализма, отчего и не стала включать его в статью, в которой использую натурализм как контрастный фон, позволяющий дать определение романтизма. Но об этом можно было бы написать интересную статью [NFW 69].
Если писатель убежден, что человеком владеет предопределенность – что человек не может быть тем, кто он есть, – то для того, чтобы продемонстрировать свои взгляды на человеческую природу, он должен обратиться к статистике. Иными словами, он должен заключить, что человек по своей природе есть то, что писатель чаще всего наблюдает. Так он не увидит многих замечательных или героических личностей. Подходя к делу как статистик, в свете исповедуемой миром философии, он увидит гораздо больше тупости, депрессии и зла. Сначала натуралистическая школа поднимала важные проблемы и описывала сложные типажи (людей, в которых есть что-то хорошее и что-то плохое, но которые не имеют возможности быть сами собой). Однако, зайдя в тупик, дойдя до конца пути, эта школа уже ничего нового не предлагает, кроме нереалистичных карикатурно-депрессивных персонажей. Попробуйте найти в реальной жизни персонажей Уильяма Фолкнера или Эрскина Колдуэлла. Парочка подобных созданий, может, и дотянет до 21 года или выживет где-нибудь в горах на Юге. Люди, которых они изображают, – пожалуй, еще большие уникумы, чем те, о которых я пишу. Вот что делают эти писатели: берут самых отвратительных типов, о которых когда-либо слышали, и преувеличивают их пороки, заявляя, будто «такова жизнь». Правдивость своих историй о наркоманах и пропойцах, о самой унылой и серой развращенности они пытаются подтвердить тем, что такие люди существуют. Но: 1) я сомневаюсь, действительно ли они существуют в том виде, в каком их изображают, и 2) даже если существуют, чего ради о них писать? Подобные писатели оправдываются тем, что это их взгляд на жизнь, а люди таковы в силу предопределения. Логически рассуждая, они должны были бы сказать, что не могут не писать о развращенных людях, как их персонажи не могут не быть развращенными. Я на это отвечу, что читатели имеют свободную волю и не обязаны читать это барахло [FW 58].
Леонард Пейкофф пишет (в книге «Объективизм: Философия Айн Рэнд» (Objectivism: The Philosophy of Ayn Pand)), что заблуждение, впервые описанное Айн Рэнд и названное ею «краденой концепцией», «заключается в использовании концепции высокого уровня при отрицании или игнорировании ее иерархических корней, т. е. одной или нескольких предшествующих ей концепций, на которые она логически опирается».В качестве психологического эксперимента попробуйте прочитать натуралистическую повесть, постоянно напоминая себе, что ее персонажи – это роботы, что все, происходящее с ними, должно было произойти, что они не могли этого изменить. Вам станет скучно через десять страниц. Если вы не перестанете напоминать себе об этом условии, то не сможете читать дальше, поскольку в этом не будет смысла. Писатели-натуралисты повинны в заблуждении, которое я называю «краденой концепцией»: чтобы вообще иметь возможность писать, они опираются на то, что отрицают.
Вы же не станете читать истории о куклах (я не имею в виду кукол, наделяемых человеческими чертами), о камнях или ветках деревьев, вовлеченных в конфликт. Незачем писать подобные истории длиннее двух предложений.
Заметьте, что если животные выступают в качестве персонажей – в баснях, сказках или мультфильмах, – то им придают человеческие черты: голос, речь и возможность принятия решения. Иначе было бы невозможно создать мультфильм о Микки-Маусе. Таким образом, в самом подходе натуралистической школы имеется фундаментальное противоречие. Если у человека нет выбора, значит, и бессмысленно писать об этих людях, и незачем читать истории о них. Но если выбор у человека все-таки есть, значит, бессмысленно писать или браться за чтение истории, смысл которой сводится к тому, что все происходит потому, что происходит.
Никакой детерминист не может быть последовательным, в особенности если он писатель. Вопреки натуралистическому методу, детерминисту нет никакого смысла писать о чем бы то ни было, поскольку написанное неприменимо к любому другому человеку. Например, вы читаете, что произошло с Анной Карениной. Вы ничему не можете из этого научиться, не узнаете, может ли такое произойти с вами, а если может, то что бы вы сделали в такой ситуации. Так что быть последовательным детерминистом невозможно.
Не ищите абсолютной последовательности на иррациональной предпосылке. Романтическая идея свободы воли в какой-то степени обнаруживается во всех детерминистах. Таким образом, разделяя писателей на романтиков и натуралистов, я не имею в виду, что натуралисты не имеют качеств, характерных для романтиков [FW 58].
Потому что идея роковой вины отличается от идеи роковой ошибки. Роковая ошибка или выбор есть нечто иное. Но и в классических, и в елизаветинских драмах над героем тяготеет роковая вина, которую он не в силах избыть, и нет ни малейших свидетельств того, как он эту вину заполучил. Возьмем короля Лира. В конце он приходит к выводу, что был не прав. Но нет никакого объяснения, почему он сначала-то пришел к ошибочной мысли. Она у него просто была. Он страдал отцовской гордыней (думаю, именно в этом его роковая вина), и она его сокрушила. Причем он не смог с этим ничего сделать. То же самое и с Эдипом. Его сокрушает рок: боги заставляют его жениться на матери и т. д. Он бессилен. Все эти трагедии являются детерминистскими, а следовательно, понятие морали к ним неприменимо. Это фундаментальный конфликт или противоречие любой детерминистской драмы. Аристотель настаивал, что герой должен быть благороден и обладать впечатляющей наружностью. Но если вы полагаете, что он родился со своей виной, значит, его добродетели и красота тоже дело врожденное, а следовательно, все это не имеет значения.
Как я уже говорила, эти пьесы вообще получились драматичными лишь потому, что ни зрители, ни автор не могут быть совершенными детерминистами. Вы смотрите их и испытываете определенные эмоции только потому, что предполагаете какую-то возможность выбора. И если побежденный герой в конце сохраняет какое-то достоинство, вы чтите его, поскольку предполагаете, что у него есть свобода воли и поэтому он сохранил силу духа. Но с философской точки зрения эти пьесы отражают предпосылку о враждебности вселенной, поскольку человека в них сокрушают силы, над которыми он не властен.
Противоположным примером нормальной трагедии, отражающей идею свободы воли, является «Сирано де Бержерак». Герой сталкивается с препятствиями и как поэт, и как влюбленный и в конце гибнет. Но он сохраняет свои ценности – свою предпосылку о благожелательности вселенной – до самого конца. Оправданием этой трагедии является именно тот факт, что ничто не сломило дух Сирано, хотя автор воздвиг на его пути все мыслимые препятствия. Мы закрываем «Сирано де Бержерак» в слезах, но и с чувством духовного подъема. С классической или шекспировской трагедии вы не уйдете с чувством духовного подъема. Если вы вообще сумеете досидеть до конца (что мне не нравится), то выйдете с угнетенной душой, с ощущением, что все в мире ужасно [FW 58].
Определяющий вопрос звучит так: является ли слабость характера следствием избранной человеком идейной предпосылки или она врожденная и не может быть предметом выбора? Отелло изображен ревнивцем, но нам ни разу не говорят, почему он так ревнив. Ведь Отелло ничего не стоило проверить факты и удостовериться, что Дездемона невиновна. Но он даже не попытается. Это воплощение в драме различия между роковой виной и роковой ошибкой [FW 58].
Поэзия – комбинация двух искусств: литературы и музыки. Ритм и рифма, а также высказанная мысль – вот сущность поэзии [LP PO 12].
В общем-то я не поклонница поэзии и не могу ее обсуждать. Мой отклик продиктован исключительно ощущением жизни. У меня есть определенные теории на этот счет. Мои любимые поэты – Александр Блок, русский, которого невозможно перевести, – с жутким мироощущением, но поэт великолепный, – а также Суинберн, тоже великолепный поэт, державшийся предпосылки о враждебности вселенной. Мне очень нравятся отдельные стихотворения Редьярда Киплинга – и по форме, и по содержанию. Как ни странно, мне по-настоящему нравится «Если». Модернисты сделали из этого стихотворения банальность. Я видела, как его извратили и распродали по дешевке. Если стихотворение пережило такое издевательство, значит, это великое стихотворение. «Если» помогало мне иногда в минуты уныния и надеюсь, помогает и вам. Еще мне нравится «Когда уже ни капли краски…» – стихотворение великолепное в поэтическом отношении [РО 11 76].
Повествовательная поэзия представляет собой смесь, которая плохо выполняет свое назначение. Истории не нужно рассказывать в форме стиха. Русский поэт Пушкин написал роман в стихах «Евгений Онегин» – подлинное чудо мастерства (хотя перевести его на другой язык невозможно). Но форма, в которой он написан, не подходит для романа – как и для поэзии [NFW 69].
Бесплатный сыр в мышеловке, если не хуже [РО11 76].
Во-первых, я бы посоветовала прежде всего не посещать никаких курсов писательского ремесла. Там вы ничему не научитесь. Вовторых, нет и не может быть закона, по которому написание беллетристики или небеллетристики гарантирует больший успех. Вы совершенно неправильно подходите к этому вопросу. Если вы хотите стать писателем, в первую очередь спросите себя, что вы хотите сказать людям. Это определит форму вашего высказывания – должна ли она быть беллетристической или небеллетристической. Второй вопрос, который следует себе задать: «Почему я считаю, что людям будет интересно читать то, что я напишу? Я могу сказать им что-то новое? Важно ли то, что я собираюсь сказать, и если да, то почему? Или я просто буду пересказывать то, что люди уже слышали миллион раз?» Если вы можете дать адекватные ответы на эти вопросы, значит, вы уже на пути к тому, чтобы стать писателем. Это первые шаги.
Затем вам нужно сформировать собственное представление о том, что для вас хорошая литература, а что плохая. С этой целью определяйте качество книг, которые читаете. Если вам что-то нравится, спросите себя: если это хорошо, то почему? Если вам что-то не нравится, спросите: почему это плохо? Таким образом, вы определите для себя принципы писательства. Но вы сами должны стать писателем, чьи сочинения отвечают этим принципам. Вы должны понимать их, и они должны быть рациональными, т. е. нужны причины и для ваших ответов на эти вопросы, и для принципов, которым вы решаете следовать [FHF 77].
Сегодня то, что вы пишете, будет названо литературой, если вы состоите в правильной литературной группировке и настолько туманны во взглядах и высказываниях, что любой может увидеть в вашей книге все, что хочет. Но давайте отбросим эту чепуху и обсудим отличительные признаки подлинной литературы.
Основное отличие литературы от популярного чтива – это серьезность подхода. Литература берет серьезную интересную тему, поднимает философские, этические, политические и психологические вопросы. Литература говорит нечто важное о жизни человека. Это лучшее определение.
Популярная литература поверхностна – ни серьезных идей, ни тем, в лучшем случае занимательный сюжет. Сюжет – важный элемент литературы, но даже сюжеты популярного чтива неоригинальны. Популярная литература предлагает вам легкое развлечение и не затрагивает глубоких тем. Однако сегодняшняя популярная литература гораздо лучше «серьезной литературы» во всех упомянутых мною аспектах. Популярная литература, особенно детективы, гораздо серьезнее и значительно лучше написана, чем сочинения, притязающие на принадлежность к серьезной литературе. Впрочем, говоря о «сегодняшней популярной литературе», я имею в виду Агату Кристи и Дороти Сэйерс – писательниц периода между двумя мировыми войнами. Они превратили популярную литературу в высокое искусство. К слову, чтобы написать детективный рассказ, очевидно, нужно признавать рациональность вселенной, поскольку предполагается, что сыщик должен раскрыть преступление и справедливость должна восторжествовать. Трудно найти лучшую или более серьезную основу, а сегодня ни один хороший писатель – присутствующих мы исключим – не придерживается этих идей [ОС 80].
Это легитимный жанр литературы, но она редко бывает качественной. Когда-то научная фантастика была оригинальна, а порой и интересна, но сегодня это просто макулатура. Я не люблю ее за крайний произвол. Можно выдумать все что угодно и объявить наукой будущего. Так можно зайти слишком далеко [ОС 80].
Да. Писателю необязательно давать осознанное определение, почему женщина предпочла бы стать почитательницей героя, а не президентом. [См. статью «О женщине-президенте» (About a Woman President) в сборнике «Голос разума» (The Voice of Reason).] Как правило, писатели не столь философичны. Они воплощают философские взгляды в проявлениях собственного ощущения жизни и не пытаются превращать их в универсальные принципы. Для психоэпистемологии писательства это необязательно. Чтобы подняться на уровень философских понятий, нужно проделать множество наблюдений, иначе бессмысленно даже задаваться подобным вопросом. Вы видите психологические различия между мужчинами и женщинами прежде, чем формируете философскую позицию по этому поводу.
Хороший писатель всегда руководствуется вытекающим из его ощущения жизни представлением о том, что правильно для мужчины, а что для женщины, и наоборот. Он чувствует: женщина не войдет в комнату, грязно ругаясь (если только это не Товарищ Соня), а мужчина может; брань имеет разное значение, когда исходит от мужчины и от женщины.
Кстати, пол писателя можно определить по отношению к противоположному полу, которое он выражает в своих книгах. Еще не став известной, я получала письма от поклонников «Источника», адресованные «мистеру Рэнду» (ведь имя «Айн» в этом плане ничего не говорит). Мне это было приятно, ведь по общему убеждению, если писатель логичен, это может быть только мужчина. Но мне всегда казалось, что восприимчивый читатель непременно поймет, что мои книги написаны женщиной. Ни один мужчина не написал бы так о мужчинах (да и о женщинах тоже) [NFW 69].
По большому счету произведение искусства создается для удовольствия художника и достижения его целей. Означает ли это, что художник имеет все основания пересоздавать реальность с помощью кода из геометрических символов, понятных лишь ему самому и тем, кто знает этот код?
Нет, оснований у него не больше, чем у гадалки на кофейной гуще, поклонника экстрасенсорики или любого другого мистика. С чего вдруг вам захочется придумывать такой код? Чтобы сбить кого-нибудь с толку. Если вы имеете дело с реальностью и ориентируетесь на реальность, то, даже создавая нечто для собственного удовольствия, вы будете делать это рационально, т. е. посредством кода из символов – слов, понятных прежде всего вам, но также любому другому человеку. Этот код должен быть понятен каждому, иначе он недопустим и необъективен. Если вы хотите изобрести собственные геометрические символы или собственный язык из каких-нибудь хлюпаний и щелканий, этим и займитесь, но не заводите речь об искусстве [РО11 76].
Заниматься подобной классификацией, может быть, и приемлемо, но тут имеет место та же путаница, о которой я говорила применительно к литературе, – нет точных определений. [Айн Рэнд имеет в виду собственные определения понятий «романтизм» и «натурализм» в статье «Что такое романтизм?»] Думаю, в живописи царит такой же хаос. Например, то, что в живописи считается романтизмом, я бы назвала натурализмом. Поэтому не стану утверждать, что классификация, выведенная мною для литературы, подходит для других сфер искусства. Ее еще предстоит создать.
Все виды искусства страдают отсутствием обоснованной и объективной эстетики. Она отсутствует со времен Аристотеля. Все делается путем случайных наблюдений различных философов и истолкователей. Мы довольствуемся приблизительными классификациями и отсутствием четких определений. Давайте-ка создадим основу для другого подхода [NFW 69]
Романтизм – это художественное течение XIX в. (Тогда было дано его определение; первые романтические новеллы написаны в конце XVIII и начале XIX в.) В его основу легло много философских идей, отсутствующих в греческой философии. Часть аристотелевской эстетики заложила фундамент романтического искусства, но это не все, что составило романтизм, и он не имеет совершенно никакого отношения к Греции.
Романтическое искусство – всегда стилизация: чем лучше произведение искусства, тем стилизация очевиднее, привлекательнее и тоньше. Греческое искусство не стилизовано. Это красивый натурализм. Оно представляет немного преувеличенный, идеализированный человеческий облик. Но в нем отсутствует обдуманный или осознанный выбор ценностей. Общее между ним и романтизмом только то, что оно изображает человека в его лучших проявлениях. Греки мыслили своих богов в человеческом облике – как воплощение всего лучшего, что доступно человеку.
Мне не нравятся древние статуи, кроме «Венеры Милосской», и то лишь ее техническая сторона, поскольку она сделана действительно великолепно. Я видела ее воочию и была поражена, как древний пористый мрамор передает фактуру тела. Кажется, прикоснись и почувствуешь живую плоть. Но этого недостаточно для соответствия моему ощущению жизни. Древнегреческие мужские статуи кажутся мне слишком уж «мясистыми». Я специально объясняю, почему это так, при описании тела Голта в сцене пыток: они не деятельные мужчины, не современные, не мужчины романтизма, а Голт именно таков [РО11 76].
Я не знаю его имени. Тот, кто создал «Венеру Милосскую». Это моя любимая скульптура. В техническом отношении Микеланджело – величайший известный нам скульптор. К сожалению, мне не нравится его ощущение жизни. Но в художественном смысле Микеланджело бесспорно выше всех [FHF 71].
Это плохое искусство, поскольку он выбрал скверный предмет. Но это мастеровитое плохое искусство. Что же касается ощущения жизни, его вообще невозможно вывести из живописи, и это еще одна причина назвать ее плохим искусством. Оно ничего не сообщает, кроме того, сколько нужно мастерства, чтобы реалистично изобразить говядину. Но в других картинах Рембрандта проявляется чувство враждебности жизни [РО11 76].
Это мусор [FHF 77].
Да. Именно поэтому не следует приходить в музей с целью внимательно изучить каждую картину. Дело в том, что, рассматривая разные картины, вы меняете контекст – все время перескакиваете из одной вселенной в другую. Самое правильное – сначала посмотреть в общем, что здесь есть, а затем выбрать, какие картины вы станете рассматривать [NFW 69].
Он великий композитор, но я его не выношу. Музыка выражает ощущение жизни – эмоциональный отклик на метафизические вопросы. Бетховен велик, поскольку сумел чрезвычайно ясно выразить свое послание музыкальными средствами. Но содержание его послания – вселенная враждебна, человек ведет героическую борьбу с судьбой и терпит поражение. Это противоположность моему ощущению жизни [FHF 81].
Купите какие-либо классические записи. Современную музыку я слушать не могу. Слышать даже не могу! Это все что угодно, только не музыка [FHF 81].
Красота – это чувство гармонии. Будь то изображение, человеческое лицо, тело или закат солнца, рассмотрите предмет, который называете красивым, как целое и спросите себя: из каких частей он сделан, каковы его составные элементы и все ли они гармоничны? Если да, получается красота. Если имеются противоречия или конфликты, результат непривлекателен или вообще уродлив. Самый простой пример – человеческое лицо. Вы знаете, из каких черт складывается лицо человека. Если лицо асимметричное, с неопределенной линией подбородка, очень маленькими глазами, красивым ртом и длинным носом, вам придется признать, что это лицо не является красивым. Но если все эти черты гармонично объединены в целое, если все они отвечают вашему представлению о значимости каждой черты в целостности человеческого лица, то это лицо красиво.
В этом смысле хорошим примером будет красота различных человеческих рас. Скажем, негритянское или восточное лицо строится по иному стандарту, а значит, то, что было бы красиво для лица белого человека, не будет красивым для них (и наоборот). Есть определенные расовые нормы, по которым мы судим, какие черты лица согласно данной классификации гармоничны или деформированы.
Это касательно красоты человека. Что касается заката, к примеру, или пейзажа, то вы сочтете его красивым, если все краски дополняют одна другую, или хорошо сочетаются, или контрастно друг друга усиливают. И вы назовете вид уродливым, если это гнилые дождливые сумерки, когда небо и не розовое, и не серое, а некоего «модернистского» оттенка.
Поскольку это объективное определение красоты, то, конечно, могут существовать и универсальные стандарты – при условии, что вы определили, признаки каких предметов собираетесь классифицировать как красивые и что считаете гармоничным отношением элементов предмета. Заявить, что «красота в глазах того, кто смотрит», – это, разумеется, чистый субъективизм, если понимать это высказывание буквально. Красота не есть то, что вы по непонятным причинам решаете считать красивым. Однако, если бы не было оценщика, ничто и не было бы оценено как красивое или безобразное. Ценности формируются сознанием наблюдателя, но создаются согласно стандартам, опирающимся на реальность. Итак, суть в том, что ценности, в том числе и красоту, нужно рассматривать как объективное, а не субъективное или инстинктивное [РО11 76].
Ничто в России или Америке меня к ней не подготовило. Все, что касается писательства, я сделала сама. Поэтому я не верю во врожденный талант. Нельзя родиться писателем, и незачем ждать, когда вас сформирует образование. Вы сами делаете себя писателем.
Единственное, за что я признательна своей школе, – за учительницу (она встретилась мне года за три до ее окончания, когда мне было двенадцать или тринадцать). Она преподавала родную речь – здесь этот предмет назывался бы английским языком, а там русским. Она велела нам прочитать «Евгения Онегина» (роман Пушкина в стихах) и дала такое задание: написать в сочинении, что мы думаем о персонажах романа, и указать, что в романе привело нас к таким выводам. Это был лучший способ объяснить, что, оценивая персонажа, надо судить по конкретным событиям, чертам или действиям. Это относится и к писательству. Если хочешь рассказать о персонаже, опиши конкретные действия, по которым читатель сделает вывод: «У него такой-то характер, поскольку он сделал или сказал то-то». Это был лучший в моей жизни урок обусловленности в литературе, и я запомнила его навсегда. Каких только сочинений я не писала в средней школе, но это осталось в моей памяти. То был прекрасный совет. А еще я многому научилась у Виктора Гюго [ОС 80].
Как будто не имею права ни на что, кроме как бежать к письменному столу: ни права жить, ни права дышать – вот как я к этому отношусь. Остановиться можно, только если вот-вот рассыплешься. Это как будто быть беременной: есть нечто живое, что требует полнейшего внимания, и вы постоянно находитесь под давлением этого обстоятельства. Такое отношение к творчеству у меня всегда, что бы я ни писала – статью или «Атлант расправил плечи», над которым работала тринадцать лет [ОС 80].
Потому что мне понравилась эта история. Я всегда пишу прежде всего потому, что хочу создать образ идеального человека в действии. Для этого написаны все мои романы. Я не пишу беллетристику с одной лишь целью распространения своих идей. Для этого я пишу небеллетристические произведения. Тогда зачем я включаю в романы философские идеи? Чтобы изобразить идеального человека – или любого человека, – писателю нужна (явная или неявная) философская база. Чтобы что-то утверждать о человеческой жизни, нужна философская система координат. Я выяснила, что моя концепция идеального человека – мои взгляды на этику – противоречит почти всему, что утверждалось в философии. Из существовавших философов, мысли которых переполнены мистическими противоречиями, я обязана только Аристотелю. Ничья иная философия не соответствовала моим идеям полностью, и мне пришлось создать собственную, чтобы мои персонажи и мои идеи стали понятны читателю [NC 69].
Айн Рэнд вышла замуж за Фрэнка О’Коннора в 1929 г. и оставалась его женой вплоть до его смерти в 1979 г.Никогда не задумывалась об этом. Я не оцениваю свои достижения подобным образом. Но экспромтом скажу – браком с Фрэнком О’Коннором [FHF 72].
С учетом требований, предъявляемых к человеку профессией писателя, что бы вы посоветовали супруге или супругу писателя? Научите, как достичь гармонии? Как вам с мужем удалось прожить вместе такую чудесную жизнь, если сочинительство всегда было для вас на первом месте?
Я могла бы лишь переадресовать ваш вопрос Фрэнку О’Коннору, который, к сожалению, недавно умер. Это было его достижение, а не мое. Он всегда был чрезвычайно озабочен тем, чтобы меня не потревожить, – не мешал мне допоздна засиживаться за работой и жить по безумному распорядку, – поскольку питал глубочайший интерес к моей писательской деятельности. Мы были духовными соратниками. Я всегда говорила ему, что без него писать бы не смогла. Он это отрицал: он был уверен, что я бы тогда просто взорвалась. Пожалуй, вот единственная дань, которую я с моими читателями могу ему воздать. Я убеждена, что без него не смогла бы последовательно придерживаться предпосылки о благожелательности вселенной, а без этого не смогла бы написать то, что написала, когда мир вокруг нас становился все хуже и скатывался к Эллсворту Тухи1. Я не смогла бы писать про Джона Голта, если бы не тот факт, что я знала одного человека, который действительно соответствовал моим героям и моему взгляду на жизнь. Он подарил мне благожелательную вселенную, о которой я писала. Мы были женаты больше пятидесяти лет [ОС 80].
1 Персонаж романа «Источник» – главный злодей, архитектурный критик, пытающийся уничтожить Говарда Рорка.Айн Рэнд было шестьдесят четыре, когда она отвечала на этот вопрос.
За последние двадцать пять лет в ваших философских воззрениях произошли существенные изменения?
Я не меняла своих философских взглядов, т. е. своего фундаментального представления о природе человека, о бытии, о человеческом знании и ценностях, последние шестьдесят четыре года. За долгие годы я очень многому научилась и часто улучшала отдельные формулировки и детали своих умозаключений, но основы не меняла никогда [FHF 69].
Цель моей жизни – наслаждаться ею рациональным образом: использовать свой ум по максимуму; искать, ценить и поддерживать величие человека; делать свой выбор рационально; постоянно расширять свои знания. Это весьма амбициозная программа, и по большей части я ее выполнила [FHF 69].
Никак не справляюсь. Когда это случится, меня уже не будет, чтобы это осознать. Меня интересует лишь время, пока я нахожусь здесь. То, что я смертна, по определению означает конец меня. Так зачем об этом волноваться? [FHF 73]
Полагаю, меня похоронят. Я не верю в мистику или в жизнь после смерти. Это не означает, что я считаю человеческий ум непременно материалистическим, но он и не мистический. Мы знаем, что у нас есть ум и тело и что они не могут существовать друг без друга. Следовательно, когда я умру, это будет конец меня. Но, полагаю, не конец моей философии [FHF 69].
Мы отмечаем столетие со дня рождения Айн Рэнд (2 февраля 2005 г.), а популярность ее романов и влияние ее философии объективизма продолжает расти. Продажи ее книг недавно достигли полумиллиона экземпляров в год, а в общей сложности их продано уже 22 миллиона. С каждым годом идеи и произведения Айн Рэнд все чаще попадают в философские сборники, учебные курсы и обсуждаются на философских конференциях. Институт Айн Рэнд – основанный в 1985 г. Леонардом Пейкоффом, соратником Айн Рэнд более тридцати лет и ее юридическим и духовным наследником – продолжает с успехом знакомить с ее полемическими и вдохновляющими идеями все новые поколения интеллектуалов.